Баронская карета ехала очень медленно и то и дело останавливалась: уже была ночь, к тому же вдруг пошел снег – и довольно сильный. Лошади шли с большим трудом. Но в этот раз карета стояла слишком долго:

– Я посмотрю, в чем дело, – первым не выдержал Госкар и, отодвинув полог, спрыгнул в снег.

Жоржетта тоже выглянула, но ничего не увидела, кроме белой пустыни по обе стороны дороги и кучера, оправдывающегося перед Госкаром.

– Дальше мы не проедем… – сказал он, вернувшись. – Дорогу замело. Кучер говорит, недавно мимо мелькнула таверна – можно попытаться вернуться.

– Ч-ч-черт знает что! – прорычал барон, тоже выглядывая. – Не нравится мне это, Госкар, все ж таки я государственный деятель, мало ли что. Мы не должны останавливаться.

– Ни один шпион не заберется в такую глушь, – отозвался тот мрачно. – Кроме того, у нас нет выбора – или ночевать в карете на дороге, или вернуться в таверну.

Разумеется, барон выбрал второй вариант.

Еще какое-то время ушло только на то, чтобы развернуть лошадей и карету на узкой проселочной дороге, по колено засыпанной снегом. Зато потом, по своей же колее карета пошла гораздо быстрее. Еще через четверть часа путники входили в крайне неприглядное заведение, пропахшее кислым вином и прогорклым жиром.

Сняли три комнаты – барон сразу поднялся к себе, заявив, что намерен выспаться, раз уж не может ехать, и Жоржетта с Госкаром, настроенные куда веселее, остались вдвоем.

– Вы голодны? – поинтересовался Госкар.

– Я лучше умру от голода, чем буду принимать пищу здесь, – не чинясь, заявила Жоржетта.

– Вы угадываете мои мысли, мадам, – хмыкнул мсье Госкар, – я закажу ужин наверх, если вы не против.

Жоржетта только пожала плечами: она уже оставалась наедине с мсье Госкаром и ничего особенного в этом не видела.

Комнатка была маленькой, узкой и темной. Для освещения – одна единственная свеча, да и та почти догоревшая. Слава Богу, что в багаже у Госкара имелся запас свечей, иначе пришлось бы сидеть в темноте. Присесть можно было или на кровать, или в продавленное кресло, по которому бегали насекомые.

Уловив ее заминку, Госкар скинул плащ и постелил на кресло, пригласив ее сесть. Потом оба они с тоскою проследили за тощей крысой, не спеша пробирающейся к дыре в стенке, после чего Госкар носком сапога придвинул к той дыре какую-то деревяшку.

– Право, я надеялся остаться с вами наедине в более уютной обстановке, – немного смущенно произнес он.

– Мсье Госкар, мне с вами уютно в любой обстановке, – улыбнулась Жоржетта. И тут же сморщилась: – Но не в этой, разумеется!

И оба они усмехнулись друг другу.

Ужин, как ни странно, оказался не таким уж плохим: вино, правда, было дешевым и отвратительным на вкус, но вот жаркое пахло ароматно, и даже было довольно сочным. Жоржетта старалась не думать, из кого оно приготовлено.

Жоржетта давно уже заметила, что особенной разговорчивостью мсье Госкар не отличался, и ему вполне удобно было поглощать пищу в молчании. Жоржетту тоже не тяготила тишина, но она вдруг подумала, что знает о нем непростительно мало – ей даже не известно его имя.

– Мсье Госкар, – тотчас спросила Жоржетта, – а как вас зовут? Ведь едва ли ваша маменька звала вас в детстве мсье Госкаром?

– Маменька? – переспросил Госкар, дожевав мясо. – Маменька никак меня не звала – меня воспитывал мой дед.

Госкар сказал это самым обыденным тоном, как будто в порядке вещей. Но оживившись, быстро добавил:

– Зато я знаю, что мне дали имя в честь нее – матушку звали Оливией Госкар, а меня – Оливье. Но дед всегда звал меня Олли.

Жоржетта отметила это прошедшее время – «звали», должно быть, ее нет в живых. Но уточнять не стала. Напротив, саркастически заметила:

– Олли… это так мило. Мне трудно представить, что кто-то мог называть вас Олли. Вы, должно быть, родились в северных провинциях – это там любят использовать такие сокращения.

Госкар кивнул не очень охотно:

– Да. – И тут же предложил, – мадам, в моем происхождении, уверяю вас, нет ничего примечательного – давайте лучше поговорим о вас.

– С удовольствием вам это дозволяю! – рассмеялась Жоржетта. Она уже доела и уселась в кресле поудобнее, приготовившись слушать: – Мсье Госкар, мне давно уже не дает покоя вопрос: вы с первого же дня дали мне понять, что привлекательной меня не считаете, кроме того я, по вашему мнению, страдаю дурновкусием и красавицей отнюдь не являюсь – так зачем вы, позвольте спросить, искали моего общества с таким рвением? Зачем были записки, маргаритки и лошади в попонах? Все это от скуки лишь?

– Даже не знаю, счесть это комплиментом или оскорбиться. Мадам, по-вашему, похож на скучающего ловеласа? – поинтересовался скептически Госкар.

– В том-то и дело, что нет.

– И хочу заметить, мадам, что непривлекательной никогда вас не считал! – запальчиво продолжил он. – Да, вы не вписываетесь в современные каноны красоты, и говорить вам обратное, значит идти против истины, но то, что вы непривлекательны – полная, извините, чушь! Мне трудно объяснить это, но огонь в ваших глазах обещает очень и очень многое – перед такими обещаниями мужчине трудно, знаете ли, устоять. И, кроме того, вы… – но он вдруг резко замолчал, будто не было последних слов, и вернулся к ужину.

Жоржетта заслушалась, поймав себя на том, что смотрит ему в глаза неприлично долго и немедленно потребовала договорить:

– Кроме того, я – что?!

– Вам не понравится то, что я скажу – ни одной женщине бы не понравилось.

У Жоржетты начало портиться настроение: что он хотел сказать? Какую-нибудь пошлость? Или грубость? Или все вместе? Это же мсье Госкар – разве можно от него ждать, что он не испортит все!

Вероятно, уловив, что нужно или говорить, или ожидать ссоры, Госкар решился продолжить:

– Жоржетта, я уже рассказывал вам, что с детства нахожусь при бароне. Так вот, он тогда как раз окончил военную карьеру непосредственно полях сражений и занялся более спокойной дипломатической службой, состоящей в разъездах по Франции. Дед мой, к сожалению, примерно в это же время скончался, и мне пришлось… словом, поступить на службу к де Виньи. Так вот, в одной из таких поездок мы посетили замок: барон был занят общением с хозяином, а я слонялся без дела и, изнывая от скуки, решил поиграть с крестьянскими детьми. Как сейчас помню, что они играли в рыцарей, а заводилой у них была – представьте себе только – девчонка! Обычная крестьянка, ничего особенного, но что-то в ней было такое… столько характера – меня поразило это. Так вот, вы чем-то похожи на ту крестьянку – может, цветом волос, а может, огнем в глазах.

Жоржетта сидела, вжавшись в свое кресло и глядя на него полными ужаса глазами.

«Этого не может быть! Так не бывает!» – стучало в ее голове.

– Простите, мне надо… – не договорив, она поднялась и, по-прежнему не отрывая взгляда от Госкара, по стенке начала подбираться к двери.

«Кто-то рассказал ему, и он просто издевается!…» – была уверена она.

Но тут же отбросила последнюю мысль из-за ее несостоятельности: кто мог рассказать подобное – ее молочный братец Серж?

Госкар, все это время растеряно наблюдавший за ней, вдруг произнес довольно резко:

– Мадам, по меньшей мере глупо обижаться на то, что было много лет назад! – тон его был раздраженным. – Это все были детские глупости – как можно ревновать всерьез?

– Детские глупости! – вспыхнула Жоржетта, разозлившись еще больше. – Вы же целовали ту девчонка, так?

– Откуда вы знаете?…

– И никакая она не крестьянка! – окончательно уверившись, что воспоминания у них общие, добавила Жоржетта.

И резко отвернулась от него, пытаясь унять бешено стучащее сердце. Госкар не ответил, но быстро поднялся, обошел ее и немного с опаской заглянул в ее лицо:

– Этого не может быть… – недоверчиво произнес он, наконец, глядя на Жоржетту, как на привидение. – Отчего же вы не узнали меня сразу?