Солдаты уже ввалились в гостиную и, не стесняясь, передвигали мебель, трогали дорогие Жизель вещицы, а один даже разбил вазу с цветами.

– Господи, что вы ищете? – перепуганная Жизель жалась к мужу и чуть не со слезами следила за действиями солдат.

– Дело государственной важности, сударыня, иначе мы бы не осмелились вас беспокоить, – объяснил дю Пюррон. – Три дня назад нами были задержаны люди – испанцы, которые сознались в том, что готовили заговор против Его Величества. Так же они сознались, что имели сообщников – здесь, во дворце.

С этими словами дю Пюррон так въедливо и сурово посмотрел в лица обоих супругов, что Жизель тут же подумала, что они – первые подозреваемые. Не выдержал и герцог:

– Немыслимо! Я много лет служил на благо Его Величества, уж не хотите ли вы сказать, что я…

– Я ничего не хочу сказать, сударь! – грубо прервал его дю Пюррон и добавил уже спокойнее. – Пока не найду доказательств. Кстати, что это за письма?

– Это личная переписка, – вскричал герцог.

– Именем короля она изымается, – безапелляционно заявил дю Пюррон.

Герцог мог только покачать головой и горестно выдохнуть:

– Готов поклясться, что здесь не обошлось без этого мерзавца де Тресси! Это он натравил вас на меня?!

Ответом его не удосужили.

Час спустя, перевернув гостиную, спальню и кабинет герцога вверх дном, солдаты покинули супругов.

– Филипп, ты и правда считаешь, что де Тресси, твой кузен, может быть замешан в этом ужасном заговоре? – едва слышно спросила Жизель мужа.

Она смотрела глазами, полными слез, и выглядела сейчас такой маленькой и беззащитной, что Филипп не мог ни о чем думать, кроме этой обворожительной женщины.

– Откуда я могу знать, – только и сказал он. – Но, если окажется, что это так – я не удивлюсь. От этого человека всего можно ожидать. Душа моя, мне кажется, нам помешали.

Герцог положил ладони на талию супруги и притянул к себе, но та ненавязчиво его оттолкнула:

– Ангел мой, но не здесь же… не теперь… – Комнаты и впрямь были непригодны для сердечных дел до ближайшей уборки.

– Да, я не подумал. Пройдемте в ваши комнаты?

– Непременно. Вы выходите первым – я за вами. Мне нужно привести себя в порядок, ангел мой.

– Да-да, я жду вас.

Герцог вышел, а Жизель, начав поправлять перед зеркалом растрепанную прическу, вдруг передумала и приблизилась к столику, у подножия которого лежала перевернутая шкатулка из-под украшений. Сами драгоценности, солдаты, разумеется, тронуть не посмели, зато шкатулку едва ли не разобрали на части. Но больше Жизель волновала сейчас маленькая бумажная карточка, что выпала из ларца, еще при обыске.

«Обворожительная Ирен, эти камни ничто по сравнению с красотой Ваших глаз. Люблю вас и обожаю, Филипп».

Прочтя это, Жизель неожиданно спокойно для себя положила карточку на место, а сама начала еще тщательнее убирать волосы. Думала она в этот момент о том, что любящая жена после обнаружения подобной записки должна бы устроить скандал супругу и потребовать объяснений. Но так же она думала о том, что никогда не признается супругу, что нашла эту записку, потому что это будет означать конец их идеалистического брака: подобно большинству придворных, они будут числиться мужем и женой, а видеться лишь на балах, да и то нехотя.

К этому Жизель была не готова. Она, не смотря ни на что, любила супруга, да и он ее любил – она видела это по его глазам и по пылкости объятий. А профурсетки вроде Ирен – забава на одну ночь, и не более. Нужно быть выше этого.

Гордо вскинув голову, герцогиня покинула апартаменты и направилась в комнаты, где ждал ее муж.

Мадам Жоржетта де Руан сидела на софе, обитой практичной и немаркой темно-синей шерстю, в малой гостиной Шато-де-Руан. Название «малая» подразумевало, что есть еще и большая гостиная – так и думали гости, посещающие замок, потому прощали хозяевам простоту, с которой обставлена эта комната. Ведь все знали, что господа де Руан хоть и живут очень скромно, но являются весьма достойными и благородными людьми. Ах, сколько сил приложила Жоржетта, чтобы люди так думали…

Жоржетта объявила о своем замужестве отцу лишь после венчания – такова была просьба Шарля. Батюшка сперва оскорбился за неуважение к себе, но уже на следующий день посетил Жоржетту и сказал, что понимает, почему Шарль этого требовал.

– Верно, мсье де Руан хочет, чтобы ни у кого не возникло мыслей, будто он женился на тебе из-за приданного. Ох уж эти южане: нищие, но гордые… Что ж, крошка, передай своему супругу, что хочет он того или нет, но я не допущу, чтобы мои дочь и внуки в чем-то нуждались.

Жоржетта ничего передавать Шарлю не стала, ибо о гордости его знала куда лучше, но деньги, регулярно получаемые от отца, прятала в укромном месте, тратя их весьма сдержанно. Она и не думала покупать платьев или драгоценностей, но платила ими крестьянам за благоустройство земель и домашним слугам, которых заставляла лгать Шарлю, что те работают лишь за еду.

То же самое говорили мужу и строители: Жоржетта твердо решила облагородить замок, чтобы в нем было хотя бы десяток комнат, пригодных для жилья.

Очень скоро Жоржетта поняла, что напрасно считала своего мужа дураком: один из ее тайников ему удалось обнаружить.

– Мы же договаривались, Жоржетта, – произнес Шарль, глядя на мешочки с золотом, – если вам было невмоготу отказаться от прежней жизни, то почему вы не сказали об этом сразу?

И впрямь, сейчас Жоржетта понимала, что Шарль женился бы на ней в любом случае – ее согласие или несогласие взять приданое на это бы точно не влияло. Но тогда она думала иначе.

– Шарль, – мягко сказала она, – нам нужны эти деньги. Уверяю вас, никто не подумает ничего дурного, если мы примем приданое, которое и так нам причитается.

– Мне дела нет до того, кто что подумает, – хмуро ответил муж. – Поступайте, как знаете.

Больше он к этой теме не возвращался и вроде бы даже позволил Жоржетте свободно принимать деньги от отца. Вот только было еще одно обстоятельство.

Зная, что обычно мужчины боготворят своих матерей, молодые жены стараются во всем походить на свекровей. Обычно, но, увы, не в молодой семье господ де Руан. Покойная Маргарита де Шато-Тьерри была болезненно зависима от своих родителей и от их денег, а значит, Жоржетте нужно во чтобы то ни стало доказать Шарлю, что ей нужен только он, а никак не комфортная жизнь. Потому тем же вечером она сообщила мужу, что больше не станет брать денег у отца.

Увы, Жоржетта не продержалась и недели. Она не готова была к бедности. Не могла спать ни на чем другом, кроме шелковых простыней и пуховых подушек. Не могла есть грубую пищу вместо изысканных блюд, приготовленных из качественных продуктов именитыми кулинарами. Все ее существо переворачивалось при мысли, что ей придется надеть заштопанные чулки, или что где-то на ее нижней юбке, даже не видимой постороннему глазу, имеется маленькое пятнышко грязи. А стирать самой… Жоржетта не считала себя белоручкой, но стирать самой… нет уж, это слишком!

А главное, она упорно не могла понять, почему должна отказывать себе в удовольствиях, имея для них средства!

В результате она продолжала прятать деньги от мужа, делая вид, что не замечает, что Шарль прекрасно осведомлен об этом.

Пожалуй, это было единственное, что несколько омрачало семейную жизнь господ де Руан. Хотя нет, спустя месяца два после венчания случилось еще кое-что.

Однажды Жоржетта сидела в библиотеке и мучительно пыталась понять, почему триста ливров, которые она отсчитала третьего дня Бернару, чтобы тот выдал их строителям на покупку стройматериалов для западной стены, уже полностью потрачены. Это при том, что стройматериалов куплено всего ничего – и на два туаза в высоту не хватит… А ведь это очень большая сумма! Строители решили ободрать ее как липку? Или это Бернар вконец обнаглел, таская господские деньги уже по-крупному? А может, цены на камень и правда резко взлетели?