Шарль сомневался в правдивости рассказа Филиппа – слишком это не похоже было на герцогиню. С трудом можно было представить ее требующую чего-то или хотя бы повышающую голос. А уж решиться на то, чтобы убежать из дома… право, это не о ней.

И, тем не менее, Шарль шел к комнатам герцогини, зная, что вызовет ее недовольство, но все равно желая сохранить ее счастье, заключающееся в неведении.

Когда он вошел в будуар Ее Светлости, то первой его мыслью было, что Шарлотта успела уже рассказать о неверности Филиппа – настолько враждебным был взгляд Жизель.

– Мсье де Руан, хочу заметить, вы требуете к себе слишком много внимания, – на сей раз лукавой улыбки на ее лице не было, только раздражение, которое она отчаянно пыталась скрыть.

Шарль действительно переходил все границы приличия своим вторжением.

Коря и ругая себя, внешне он держался спокойно и с достоинством. Обворожительно улыбнулся обеим дамам и без позволения уселся в кресло напротив Шарлотты и герцогини.

Ненавидя себя за нагловато-слащавый тон, молвил в лучших традициях парижских ловеласов, выдумывающих самые невероятные предлоги, дабы задержаться в женском обществе:

– Я клянусь, что не помешаю, Ваша Светлость. Просто я чрезвычайно интересуюсь вышиванием и ничего не могу с собою поделать, увы. Вы ведь не прогоните меня?

Под конец он умильно посмотрел на герцогиню и даже изогнул брови, как делают дети. Шарль чувствовал себя последним идиотом и недоумевал, почему эти взгляды всегда действуют на дам. А герцогиня действительно смягчилась:

– Вас следовало бы прогнать, – отозвалась Жизель, все еще пытаясь быть серьезной. – Но в этом доме вы гость, а гостям позволено все.

Она натянуто изобразила улыбку и склонилась к пяльцам.

Около четверти часа в будуаре герцогини висело молчание, нарушаемое только сопением комнатных собачек герцогини, которые копошились на диванных подушках.

Шарлотта молчала и вышивала, лишь изредка поднимая на Шарля полные ненависти глаза, Жизель, напротив – улыбалась, хоть и неискренне.

Сам Шарль, невероятно смущенный, пробовал рассматривать обстановку, но быстро соскучился. Все чаще задерживался он взглядом на лице Шарлотты – ненавидя себя за то, что любуется каждым ее движением, платьем, наклоном головы. Те же редкие моменты, когда она отрывалась от шитья, чтобы послать ему взглядом очередную порцию своего недовольства, становились для него шансом хоть мельком посмотреть в зеленые глаза Шарлотты – счастье, которого он по глупости своей, увы, недостоин.

И лишь раз Шарль заметил в ее глазах не ненависть, а тоску и боль. Он так остро почувствовал эту невыплаканную боль, что ему стало трудно дышать: все вокруг поплыло – комната, герцогиня, запахи, звуки, ощущения – все как будто скрылось за пеленой. Оставался лишь свет глаз Шарлотты.

Наваждение исчезло, когда она, моргнув, снова опустила лицо к вышивке. Шарль в этот момент резко сорвался с места, поняв, что сойдет с ума, если еще раз взглянет на нее. Первым порывом его было немедленно уйти, чтоб не мучить ее больше, но усилием воли он заставил себя остановиться и непринужденно подойти к Жизель:

– Позвольте спросить, что вы вышиваете, Ваша Светлость? – пытаясь выглядеть беззаботным, спросил он, заглядывая через ее плечо на пяльцы.

– Часовню, – коротко ответила та, не поворачивая головы.

Но Шарль уже и сам видел, что это был пейзаж – та самая часовня, возле которой похоронена Мадо. Зачем герцогиня так мучает себя, зачем изводит? Даже ему становилось не по себе, когда он глядел на черно-серое строение, с грозно возвышающимися за ним крестами – те словно наказывали своей суровостью каждого взглянувшего на вышивку.

Шарлотта не вытерпела и тоже взглянула на работу:

– У вас отлично выходит, Жизель, – наивно восхитилась она, – только… несколько мрачно. Почему бы не сделать хотя бы деревья зелеными, а не серыми?

Жизель ответила ей только короткой улыбкой.

Что пыталась вышить сама Шарлотта, Шарль, признаться, даже не понял – она успела сделать не больше десяти стежков ярко-желтыми нитками. Кажется, вышивание шелком не входило в число ее талантов.

Заметив, вероятно, по лицу Шарля его догадку, Шарлотта вспыхнула, нервно отложила работу и, бросив в него еще один негодующий взгляд, вдруг заговорила:

– Жизель, дорогая, – начала она осторожно, – говорила ли я вам, что герцог де Тресси гостит в замке Седан? Мы с моим мужем его пригласили…

– Ах! – вскрикнула, перебивая, Жизель. – Боже мой, какая я неловкая, я уколола палец…

И действительно капля алой крови тут же выступила на ее пальце и не замедлила расплыться по белоснежному шелку. Шарлотта засуетилась, а Шарль бросился было к кувшину с водой.

– Это всего лишь укол, друзья мои, не волнуйтесь, – попыталась рассмеяться Жизель, глядя на испорченный шелк, но, кажется, волнуясь не об этом. – Гостит в Седане, говорите? Барон и вы – что же большие друзья с мсье де Тресси?

– Да, – простодушно ответила Шарлотта, – я знаю, вы не очень любите герцога, но, думаю, судите о нем предвзято. Он вовсе не такой, каким кажется. Его Светлость сделали для меня много хорошего.

– Интересно, что же именно?! – с вызовом спросил Шарль – совершенно неожиданно для себя.

И Жизель, и Шарлотта подняли на него глаза изумленно. А потом герцогиня сказала:

– Мсье де Руан, ваш живой интерес к жизни баронессы может быть истолкован весьма двусмысленно, – заметила она.

Шарлотта снова взяла свою вышивку, а на губах ее играла легкая улыбка. Через мгновение она продолжила повествование о герцоге де Тресси:

– Сердце Его Светлости очерствело в связи с некоторыми событиями, и он не всегда разговаривает почтенно, но, по моему разумению, он куда достойнее некоторых присутствующих в Фонтенуа-ле-Шато мужчин.

А потом, бросив на Шарля мимолетный взгляд, склонилась к уху герцогини и что-то ей шепнула – Шарль, разумеется, не слышал. Только мрачно наблюдал, как удивленно приподнимаются брови герцогини:

– Кто бы мог подумать… – вымолвила та, наконец, и взволнованно продолжила: – и что же вы думаете, что он питает к вам… – она, наткнувшись взглядом на Шарля, в тот же момент склонилась к уху Шарлотты.

Та рассмеялась и возразила:

– Увы, нет, – она взяла Жизель за руку и негромко и доверительно ей сказала, – вам как никому должно быть известно, что сердце его раз и навсегда отдано другой женщине.

То, как отреагировала Жизель, Шарлю совсем не понравилось: она, мимолетно улыбнувшись, тотчас уткнулась взглядом в шитье, а щеки ее тронул румянец.

Шарлотта же перевела взгляд на Шарля – торжествующий взгляд. А потом спросила:

– Жизель, милая, а что находится в той башне, самой высокой, – она кивнула за окно.

Герцогиня пожала плечами, все еще пребывая в своих мыслях:

– Не знаю, право… кажется, я заглядывала туда лишь в детстве, когда играла с Филиппом и… герцогом де Тресси. Мы росли вместе.

– А вы не думали заглянуть туда сейчас?

Шарль внезапно заволновался, уже поняв, чего добивается Шарлотта. Она думает, что любовница герцога прячется в этой башне. И ведь это вполне может оказаться правдой! Не из Парижа ведь приехала виконтесса вчера вечером…

Но Жизель ответила смехом:

– Там нечего делать, Шарлотта, уверяю вас: еще десять лет назад в башне все было в ужасном состоянии – только грязь и паутина… там даже присесть негде.

Шарль отметил, что очень сомнительно, чтобы такая дама как Ирен де Сент-Поль согласилась «гостить» в подобной башне. Не настолько сильна ее любовь к герцогу. Даже из окна будуара герцогини было видно, что окна башни темны и заросли паутиной.

Шарлотте, похоже, пришла в голову эта же мысль, потому она несколько приуныла.

– Шарлотта, у меня закончился серый шелк – вы поделитесь со мной? – спросила негромко Жизель.

– Разумеется, держите… – она, подавая нитки, снова взглянула на вышивку, а потом заметила, – вы и замок решили сделать серым? Возьмите хотя бы коричневый, это заметно оживит пейзаж.