Чуть позже барон лично преподнес ей еще один гостинец – гарнитур из любимых Шарлоттой изумрудов. Камни тоже не вызвали у баронессы особенной радости: хоть, кажется, они и были дороже всех остальных ее изумрудов, но, право, мало чем отличались от прежних. Просто очередной набор украшений.

Баронесса примеряла камни одна.

Быть может, если бы рядом сидела Брижит, было бы веселее, но горничная, верно, уже собиралась в дорогу. Досадно, что они расстаются так плохо.

Минуту спустя, юная баронесса стучала в дверь комнаты своей горничной. Та не открывала. Забеспокоившись, не случилось ли чего, Шарлотта сама толкнула дверь – оглядела комнату, но та была пуста. Сундук с одеждой, сменный накрахмаленный фартук, сапоги Жана – все стояло на своих местах как обычно.

Еще через пять минут, найдя горничную в гостиной на втором этаже, самозабвенно чистящую подсвечник, Шарлотта не могла не изумится:

– Ты почему не собираешься? И зачем залезла на стул – не дай Бог оступишься. Брижит!

Потом только разглядела, что у той огромный красный нос и заплаканное личико.

– Я никуда не еду, – заявила та твердо, глядя в сторону.

Шарлотта подбежала к ней и помогла спуститься на пол:

– Почему это? Неужели из-за… моих капризов?

– Я ваша горничная и компаньонка, я не должна уезжать, зная, что вам будет плохо. Я уже все объяснила Жану, не волнуйтесь.

– Брижит… – комок снова подкатывал к горлу, – мне действительно будет очень плохо без тебя. И я так надеялась, что увижу твоего малыша, стану его крестной, но… еще больше я хочу, чтобы твой ребенок рос не в этом ужасном городе, в нашем замке. И чтобы он бегал по нашим полям, которые словно ковром покрыты маргаритками, и чтобы летом купался в речке на том пляже… – Шарлотта говорила и не замечала, что по щекам ее катятся слезы. – Ты помнишь этот пляж?

– Ну, конечно, помню! – Брижит всхлипывала, уже не скрываясь, а потом бросилась в объятия Шарлотты. – Я тоже очень-очень этого хочу! А еще я хочу, чтобы и ваш ребенок тоже…

– Я знаю, знаю… – не дала ей договорить Шарлотта, потому что слышать это было слишком тяжело. Она ведь прекрасно знала, что барон де Виньи никогда не допустит, чтобы его ребенок и наследник попал каким-то образом в такое неухоженное место, как Шато-д‘Эффель и, тем более, играл с крестьянскими детьми.

Еще раз всхлипнув, Шарлотта высвободилась из объятий подруги и подала той ларец, принесенный с собой.

– Что это?

– Это твоей девочке. Можешь и сама это носить, но знай, что это ее приданое.

Брижит приоткрыла ларец – тот самый, который только что подарил барон, и ахнула:

– Что вы! Я не могу… И, потом, если мы повезем это с собой на нас непременно нападут разбойники!

– Ну да! – фыркнула Шарлотта. – Ведь горничные только и делают, что возят с собой изумруды. Упакуй получше, да никому не говори, что везешь. И лакеев наших возьми с собой: Пьера – он давно домой просился, и Анри – он барону чем-то не угодил, тот обещался его выгнать. Почтовую карету я вам сама оплачу, а то выберет рухлядь какую-нибудь.

– Так вы меня отпускаете? – уточнила Брижит.

Шарлотта посмотрела на нее с укоризной:

– Отпускаю. При условии, что, если родится девочка, ты назовешь ее Шарлоттой.

– Хорошо! – с готовностью кивнула та.

– Я пошутила, – улыбнулась Шарлотта.

– Я тоже, – хихикнула горничная. – Мы с Жаном давно решили, что назовем ее Сильвией. Но зато, если родится мальчик, то его я точно назову…

Она осеклась на полуслове и с опаской посмотрела на госпожу.

– Как угодно, только не Шарль! – закончила за нее Шарлотта, и обе они расхохотались.

За обедом барон и Госкар не замолкали ни на минуту, обсуждая в тысячный раз, будет ли очередная война с Испанией или нет. Шарлотта ко второму блюду и не стеснялась уже показывать, насколько ей скучно. Ей-Богу, глупее разговоров она не слышала: это как если бы она с Брижит спорила, какой ворот платьев будет популярен в следующем сезоне – будто бы эти споры повлияли как-то на мнение маркизы де Монтеспан, нынешней законодательницы мод. Вот и с войной то же самое.

Дождавшись, когда мужчины хоть на мгновение умолкнут, вероятно, чтобы отдышаться, она набралась смелости:

– Макс, – обратилась она к мужу как бы невзначай, – Брижит, моя горничная, сегодня просила позволения уехать в Шато-д’Эффель.

Тот все еще мыслями был в беседе с Оливье, так что посмотрел на нее рассеянно, верно, пытаясь найти связь между судьбами Франции и какой-то горничной.

– И? – раздраженно спросил он. – В чем проблема, вы не можете найти другую горничную?

– Нет, не в этом дело… Макс, дорогой, я тут подумала, а что, если нам тоже… словом, поехать навестить папеньку? Он так редко отвечает на мои письма, вдруг ему нездоровится?

– Поехать в Шато-д’Эффель? – переспросил барон. – Чарли, девочка моя, имейте же сострадание – я только что вернулся из поездки и не успел переодеться с дороги, как вы снова предлагаете ехать, черт знает куда…

– Ваша Милость!… – укоряющее глянул на него Госкар: барон по старой привычке частенько позволял себе сквернословить при жене, Оливье же считал это недопустимым.

– Простите, Чарли, вырвалось, – как всегда согласился с ним муж и продолжил: – да и куда вы собрались ехать по такой отвратительной погоде? Право, эта поездка вполне может подождать до весны.

Шарлотта так надеялась, что он согласится – хотя бы раз в жизни согласится с ней! Она даже молилась об этом перед обедом. Но, разумеется, барон и не думал отнестись к ее просьбе серьезно. В этом доме комнатные собачки имели больший шанс добиться своего, нежели она. Особенно, если это касалось чего-то посерьезней нового платья или блюда к обеду.

И острая обида снова взяла верх над сдержанностью:

– Об аудиенции у короля вы говорили так же: «Чарли, вы еще не освоились в Париже, давайте отложим этот разговор на зиму!». Потом мы откладывали его на весну, потом на осень, а теперь, видимо, снова отложим на зиму?!

Хотя внутри она кипела, внешне, слава Богу, удавалось оставаться спокойной. Шарлотта даже улыбалась.

– Ну почему же, Чарли, – барон, кажется, ее негодования вовсе не замечал, потому что опять думал о войне с Испанией, – аудиенцию вполне можно устроить, я ведь не отказывал вам.

– Спасибо, Ваша Милость, уже не нужно!

Аппетит был окончательно испорчен, и Шарлотта, встав из-за стола, демонстративно бросила салфетку на стол. Она уже собралась покинуть залу, но в этот момент вошел лакей:

– Только что принес посыльный, Ваша Милость, – он почтительно приблизил к барону поднос с письмом.

– Ну, что еще им нужно!…

Барон раздраженно вытер руки, чтобы взять письмо, но лакей добавил:

– Для Ее Милости.

Занятно, что, даже зная, что письмо для Шарлотты, лакей все равно подавал его барону.

– Для меня?! – пораженно переспросила Шарлотта.

Почему-то в этот момент ей подумалось, что письмо непременно от де Руана, и в голове начали роиться миллион мыслей сразу:

«Господи, зачем он пишет мне? Что ему нужно? Как он смеет писать мне после всего?… Что же скажет барон?… А что же мне ответить Шарлю?!»

Она робко взглянула на мужа, как будто спрашивая позволения, и протянула руку к письму. Барон был удивлен не меньше. Должно быть, даже забыл о своей войне и раздумывал теперь, кто это посмел написать его жене, не спросив его на это разрешения.

– Это письмо от герцога де Тресси… – увидев печать с гербом, сказала Шарлотта, несколько удивленная, что де Руан к этому отношения не имеет.

– Де Тресси?! – вскинул брови барон. – Что ему нужно, и почему он пишет вам?

– Мы познакомились с Его Светлостью на… балу в Лувре, – Шарлотта бросила полный паники взгляд на Госкара – она уже просила его не говорить барону о том эпизоде с шевалье де Лорреном, но Госкар утверждал, что ее муж должен знать правду и не обещал молчать.

– На балу? – вскричал барон. – В Лувре?! Госкар, вы ничего не хотите мне объяснить?