Диего Ривера. «Древняя и новая медицина». Фрагмент росписи в Госпитале де ля Раса в Мехико. 1952–1953 гг. КОЛУМБИЯ ХОСЕ АСУНСЬОН СИЛЬВА[133] Ноктюрн Перевод М. Квятковской Давней ночью, ночью, полной ароматов, полной шепота и плеска птичьих крыльев; давней ночью, ночью свежей, ночью брачной, освещенной колдовскими светляками, ты, прильнув ко мне всем телом, и бледна, и молчалива, словно чувствуя заране наши будущие беды, в неосознанной тревоге, омрачившей сердца тайные глубины, через сонную равнину, по тропе в цветах и травах, шла со мною; и луна светлей опала в небесах темно-лиловых, бесконечных и глубоких, свет молочный разливала; наши тени — легким, стройным силуэтом, — наши тени, обрисованные белым лунным светом, на равнине беспредельной сочетались, и, сливаясь воедино, и, сливаясь воедино, и, сливаясь воедино, стали тенью нераздельной, и, сливаясь воедино, стали тенью нераздельной, и, сливаясь воедино, стали тенью нераздельной… * * * Этой ночью я один, и мое сердце переполнено непоправимым горем, обездолено твоею смертью. Многое меня с тобою разделило — расстоянье, время и могила. В бесконечность, в черный мрак извечный канули бесследно наши речи. Онемевший, одинокий снова проходил я той дорогой. И собаки выли на луну, на бескровную луну, и гремели лягушачьи хоры… И в меня ворвался холод. То был холод, овладевший навсегда твоим альковом, оковавший твои руки, твои щеки, твои очи, белоснежным скрытые покровом погребальным. То был холод замогильный, стужа смерти, лед небытия. Тень моя, обведенная печальным лунным светом, одиноко, одиноко, одиноко протекала по пустыне. Тень твоя легким, стройным силуэтом, приближаясь, словно той далекой ночью вешней, ныне мертвой, вечно незабвенной, ночью, полной ароматов, полной шепота и плеска птичьих крыльев, с нею рядом полетела, с нею рядом полетела, с нею рядом полетела… Неразлучные обнявшиеся тени! Тень души, спешащей слиться с тенью тела! Тени скорбные, нашедшие друг друга в эту ночь печали без предела! ГИЛЬЕРМО ВАЛЕНСИЯ[134] Перевод С. Гончаренко Верблюды[135] (Фрагмент) Раздуты жадно ноздри… Пружинит сонно шея. Мерцает зелень взгляда, горчащего полынью… Под рыжим шелком шерсти на солнцепеке млея, верблюды мерят шагом Нубийскую пустыню. Внезапно, вскинув морду и поведя глазами, размеренную поступь прервал двугорбый лоцман. Текло в плавильне неба крутым расплавом пламя, но он учуял струи подземного колодца. Когда ж в ковры кочевий легла дремота мрака и закатилось солнце за выжженные дали, под ликом смуглой Девы, под чернью зодиака они пошли, ступая, как призраки печали. О побратимы скорби! Покачивались мерно их выи, словно пальмы под ветром… и казалось, что их угрюмый облик сплели во мгле химеры, и сфинкс вдохнул им в очи предвечную усталость. Пригубьте взор их горький, флейтисты Византии, шлифующие дактиль под перезвоны в звеньях цепей… Лишь он расскажет о муках летаргии вселенной, изнемогшей без жаркой крови в венах! Новый год Сегодня — белый вечер. Сегодня — белый ветер с морозным воркованьем стеклянных голубей. И смятена холодной метели добродетель девичьим смехом. Эхом, звенящим все слышней. Сегодня белый вечер. Сегодня нет на свете, на целом белом свете печалей и скорбей. Пусть мирозданье в душу звездой Полярной светит, но все равно созвездье девичьих глаз светлей. Сегодня белый вечер. И в полночь каравеллы из лепестков лимона поднимут парус белый, озвучив снежной песней дремотный сонм светил! Сложив покорно крылья, готовые разбиться, Летят из поднебесья светящиеся птицы, и хлещет белый ливень пургою снежных крыл. Существование из существительных Крестины. Школа. Университет. Диплом. Нужда. Долги. И суд. Скандал — залог успеха. Кандидатура. Пост. Существенная веха: вояжи. Лондон. Рим. Париж. И снова дом. Невеста. Обрученье. Роды. Дочь. Потом — пеленки. Школа. Свет. Уже жених. Потеха! Медовый месяц. Ревность. Сцены. Не до смеха. Внук. Школа. Университет. Опять диплом. Вдруг — старость. Немощи. Бессонница. Облатки. Страх. Головокруженье. Слепота. Припадки. И — одиночество. И — ни души окрест. Инфаркт. Могила. Плач. Поминки. Даже пресса. Улыбки. Смех. Прогулка до собора. Месса. Могильная плита. Крапива. Точка. Крест. вернуться Хосе Асунсьон Сильва (1865–1896) — крупнейшая фигура раннего латиноамериканского модернизма. Трагические обстоятельства судьбы — разорение и кончина отца, смерть любимой сестры, крах дипломатической карьеры, безвозвратная гибель лучших рукописей во время кораблекрушения — подорвали душевное равновесие поэта, и он на тридцать втором году жизни покончил с собой. Среди его поэтического наследия выделяется цикл «Ноктюрнов» и особенно «Ноктюрн третий», публикуемый в настоящей антологии. Это стихотворение, посвященное памяти безвременно умершей сестры Сильвы, поразило читателей неожиданным эффектом трагической лиричности, который достигается скупыми красками ночного пейзажа и нервной конвульсивностью «неправильного» размера. вернуться Гильермо Валенсия (1873–1943) — крупнейший колумбийский модернист, преемник Сильвы. Выходец из аристократической семьи, он сделал блестящую политическую карьеру. В поэзии исповедовал культ камерной эстетичности, стремясь к абсолютному совершенству формы и изысканной музыкальности стиха. Автор книги «Стихотворения» (1898), Валенсия был также виртуозным мастером поэтической интерпретации. В сборниках «Обряды» (1914) и «Китай» (1928) собраны его лучшие переводы из европейских и китайских поэтов. На русском языке его стихи печатаются впервые. вернуться Верблюды. — В поэме «Верблюды», которая принесла Валенсии континентальную славу, наиболее откровенно выражено его модернистское кредо. Здесь — замечает Дандэс Крейг — «за образами животных скрываются поэт и его друг, согласный с ним, — весьма возможно, что это Хосе Асунсьон Сильва… В конце концов они покинули мир и живут в пустыне». |
