Однажды — очень печально, печально и безжеланно, —
смотрел я, как капля за каплей течет вода из фонтана;
а ночь была серебристой и тихой была. Стонала
ночь. Причитала ночь. Слезу за слезой роняла
ночь. И мрак аметистовый, казалось, светлел без света —
его разбавили слезы неведомого поэта.
И я был этим поэтом, неведомый и печальный,
всю душу свою растворивший в струе фонтана хрустальной.
Напрасно, странник, ищешь то и дело
дорогу лучше, чем твоя дорога;
на что тебе, скажи, моя подмога?
Я мечен знаком твоего удела.
Ты к дели не придешь! В тебе засела
смерть, словно червь, точащий понемногу
все, что от Человека уцелело —
от Человека, странник! и от бога.
Не торопись, паломник! Долог путь
в страну, которой ты не забываешь —
обещанную некогда мечтами…
Мечта — болезнь. Пройди и позабудь!
Упорствуя в мечтах, ты задуваешь
своей неповторимой жизни пламя.
Как крылья лебяжьи, наши седины
Увенчивают надгробие лба…
Как крылья лебяжьи, наши седины.
С лилеи упал ее плащ непорочный,
Как с грустной невесты, — минула пора…
С лилеи упал ее плащ непорочный.
Мукá оскверненной облатки причастья
Чудесную силу опять обрела…
Мука оскверненной облатки причастья.
Плоть жалкая, плоть, угнетенная скорбью,
Плодов не дает, как сухая лоза…
Плоть жалкая, плоть, угнетенная скорбью.
На смертном одре и на ложе любовном
Покров из того же лежит полотна…
На смертном одре и на ложе любовном.
Колосья роняют созревшие зерна
В извечных конвульсиях мук родовых…
Колосья роняют созревшие зерна.
О, как скудострастная старость бесцветна!
Пусть чувства остынут, пора им остыть…
О, как скудострастная старость бесцветна!
Твои, мою шею обвившие, руки —
Как две ежевичные плети язвят…
Твои, мою шею обвившие, руки.
Мои поцелуи глухим диссонансом
Враждебные струны тревожат в тебе…
Мои поцелуи глухим диссонансом,
Не впитываясь, словно капельки ртути,
По коже твоей безответной скользят…
Не впитываясь, словно капельки ртути.
Наши сплетенные инициалы
Глубоко вросли в сердцевину дубов…
Наши сплетенные инициалы.
Поправшее тайною силою годы,
Незыблемо совокупление их…
Поправшее тайною силою годы.
Как будто на шкуре черного тигра,
Во вкрадчиво-мягкой истоме ночной…
Как будто на шкуре черного тигра,
Подобна царице из древней легенды,
Ты дремлешь на мраморном сердце моем…
Подобна царице из древней легенды.
Пролью по тебе я белые слезы
Струистым каскадом венчальных цветов…
Пролью по тебе я белые слезы.
Ночных светлячков наблюдаю круженье,
И мнятся мне факелы траурных дрог…
Ночных светлячков наблюдаю круженье.
Столетнего дерева крона мне мнится
Архангелом Белым, простершим крыла…
Столетнего дерева крона мне мнится.
На черной Гелвуе кощунственной страсти
Он явит мне свой устрашающий лик…
На черной Гелвуе кощунственной страсти
Архангел звездою пронзит мой язык.
Кончался день. Из алых роз корона
Увенчивала вдохновенный лик.
Божественных созвучий бил родник,
Полн искристого солнечного звона.
В лад сладостный стихам Анакреона
Звук мерный и глухой вдали возник:
Мычало море, как безрогий бык,
Впряженный в колесницу Аполлона.
И ливень роз!.. Поэт склонил чело.
В его душе отрадно и светло, —
Как будто в жилы юный пламень влили!
Он чувствует — в его кудрях цветы,
К ним протянул дрожащие персты…
Венок был не из роз, — из белых лилий.
В обрамленье струистом золотого каскада
Абрис нежной головки так утончен и строг,
И просторный капотик ей приют и ограда
От забот повседневных и житейских тревог.
Вырез в меру нескромен. Дразнит запах медвяный.
И лазурная жилка размытой чертой
Белизну оттеняет лилейной поляны,
Затуманенную лишь слегка кисеей.
Как хрупка ее грация, как подобраны краски,
Как идет ее облику этот деланный сплин,
И толику иронии к ее милой гримаске
Добавляет умело нанесенный кармин.
В глуповатых глазах нет та дум, ни мечтаний,
Затуманен вечерними бденьями взор,
А тщеславною ножкой в узорном сафьяне
Попирает она пестроцветный ковер.
Что-то шепчет поклонник. Речь игриво-пустая,
Она веер сжимает, — поза так ей к лицу! —
Бзмахом томно-лукавым невзначай осыпая
Его чуточкой сердца, превращенной в пыльцу.
