Уйдя в себя… Уйдя в себя, бреду неторопливо без цели, без тропы определенной, какие-то мосты, и лес зеленый, и узкая межа по краю нивы. С холма открылось мне заката диво — вверху извечный океан бездонный течет средь островов завороженных несуществующей страны счастливой. Стою, его огромностью принижен, и в эту ширь гляжу и замираю: я — как река, что, на ветру играя, в предвестье бури стынет неподвижно, и молится, и верит в волшебство, и жаждет слиться с волнами его. ГАБРИЭЛА МИСТРАЛЬ[274] «Мыслитель» Родена Перевод Инны Лиснянской Подбородок тяжелой рукой подпирая, Вспоминает, что он — только остова плоть, Обреченная плоть, пред судьбою нагая, — Красотой не могущая смерть побороть. В дни весны от любви трепетал он, пылая, Нынче, осенью, горькою правдой убит. «Все мы смертны», — печать на челе роковая, И в ночи он всей бронзой своею дрожит. И проносится ужас по бороздам тела, Рвутся мышцы, напрягшиеся до предела, Как осенние листья пред божьей грозой, Что гудит в его бронзе… Так корень сухой, Так израненный лев не страдали в пустыне, Как мыслитель задумавшийся о кончине. Сильная женщина Перевод Инны Лиснянской Обветрено лицо, а кофта голуба, — Такой тебя глаза мои запечатлели. Там, в детстве, где земля раскрыта, как судьба, Я видела тебя на пахоте в апреле. Пил в грязном кабаке нечистое вино, Тот самый, от кого и родила ты сына. Несла ты тяжкий груз, но падало зерно Из бедных рук твоих спокойно и невинно. А летом жала хлеб для сына, вся светясь, И вновь я от тебя не отрывала глаз, Расширенных от слез восторга и от боли… Все целовала б грязь я на ногах твоих! Иду я, отвратясь от модниц городских, — И тенью и стихом, — вслед за тобою в поле. Кредо Перевод Инны Лиснянской Верую в сердце мое, в эту ветку душистую, — Дышит господь на нее и колышет в тени, Жизнь наполняет дыханьем любви, и становятся Благословенными дни. Верую в сердце мое, ничего не просящее, Ибо в мечтанье причастно оно высоте, И обнимает властительно все мироздание В этой высокой мечте. Верую в сердце мое, что в глубины господние Раны свои погружает, слагая напев, Чтоб, как дитя из купели живительной, заново Выйти, для счастья прозрев. Верую в сердце мое, наделенное трепетом, — Ведь вразумил его тот, кто волнует моря, Вот и живет оно первоначальною музыкой, Ритмы прибоя творя. Верую в сердце мое, что рукой нещадящею Я выжимаю на холст бытия, чтобы он, Красками крови окрашенный, был в одеяние Огненное превращен. Верую в сердце мое, что любовью посеяно, — На борозде бесконечной взошло, как зерно. Верую в сердце мое: хоть всегда изливается, Но не пустует оно. Верую в сердце мое, что не будет источено Жадным червем, ибо смерти затупится суть. Верую в сердце мое, ничего не таящее, В сердце, склоненное грозному богу на грудь. Встреча
Перевод Инны Лиснянской С ним я встретилась на тропинке, — Речка спящая не пробудилась, Не раскрыл шиповник бутоны, А душа моя вдруг раскрылась, — И у женщины потрясенной Все лицо залито слезами! Шел и нес на губах веселых Он свою беспечную песню. А взглянул, и мне показалась Песня глубже глуби небесной, А тропинка мне показалась Странной, словно во сне бессвязном, — Неспроста на рассвете алмазном Все лицо залито слезами! Напевая, прошел он дальше И унес мой восторг с собою… Цвет шалфея не стал синее, Не вознесся в небо с мольбою. Ну и пусть! Ведь воздух пронизан Потрясенной моей душою. Хоть меня и никто не унизил, Все лицо залито слезами! Нет, не он у зажженной лампы Просидел всю ночь одиноко, — Спал, и грудь его не щемило От тоски моей беспросветной, Но, быть может, во сне глубоком Обступал его запах дрока, Потому что у женщины бедной Все лицо залито слезами! Ни от голода, ни от жажды Не всплакнула я в жизни ни разу; Но господь мне послал не встречу, А пожизненную проказу. Мама старая каждый вечер За меня молит бога. Но, видно, У меня теперь будет вечно Все лицо залито слезами! Люблю Любовь Перевод Инны Лиснянской Бьет по ветру крылом, вольно топчет дорогу земную, И трепещет на солнце, и любит лесное житье. Не пытайся ее отогнать, будто думу дурную, — Нет, придется признать ее! Знает бронзы язык и язык умоляющий птицы, Повелительный говор морей и ненастья нытье. На нее замахнуться не вздумай, не смей рассердиться, — Нет, придется принять ее! У нее все повадки хозяйки: поддавшись минуте, Разбивает цветочные вазы и льды, как старье. Не пытайся разжалобить иль отказать ей в приюте, — Нет, придется впустить ее! Отвечает на все, как всевидица, слух твой лаская, — Изощренно коварство ее и искусно лганье. Не божественная тебя мудрость спасет, а людская, — И поверишь словам ее! И завяжет глаза, но повязки льняной не сорвешь ты, И протянет горячую руку, и примешь ее, И пойдет, и пойдешь ты за ней, хоть поймешь ты, Что уходишь в небытие! вернуться Габриэла Мистраль (настоящее имя — Люсила Алькайага Годой, 1889–1957) — крупнейшая латиноамериканская поэтесса, снискавшая себе мировую славу. Лауреат Нобелевской премии (1949). Родилась в семье бедного учителя. В юности преподавала в провинциальной школе, проявив редкостный педагогический талант. Однако ее бескомпромиссная демократичность, неприятие всякой социальной несправедливости вызывали озлобленность консервативных властей, которые чинили всяческие препятствия ее деятельности. Правда, позднее, став всемирно известной поэтессой, Мистраль была назначена директором женского лицея столицы, а также получила должность «пожизненного консула Чили» с правом выбирать по своему усмотрению страну пребывания. В 1961 году она была удостоена Национальной литературной премии. Первые книги Мистраль — «Отчаянье» (1922) и «Нежность» (1924) — это проникновенная исповедь поэтессы, тяжело переживавшей утрату дорогого ей человека, гимн любви, реквием по несостоявшемуся счастью. Опубликованные позднее «Рубка леса» (1938) и «Давильня» (1954), в которых воспета величественная природа Латинской Америки, закрепили за Г. Мистраль славу выдающегося лирика. С 1922 года поэтесса жила за границей — в Мексике, Италии, Испании, Франции. Умерла она в США. На русском языке ее стихи издавались дважды: «Стихи» (М., 1959) и «Лирика» (М., 1965). |
