— Это невозможно, Агон. — Урланк криво усмехнулся. — У вас никогда не получится, как вы сказали, «вытащить меня отсюда»…

— Почему бы и нет? Наставничество обладает реальной властью, в любой деревне нужны учителя.

Теперь лицо моего собеседника исказилось в страдальческой гримасе:

— Ни один преподаватель не может выжить за стенами школы. — Его голос звучал все глуше и глуше: — Все мы здесь потому, что в обычном мире обречены…

— Вас разыскивают бальи?

— Нет, дело не в этом. Каждый из учителей присоединился к Дьюрну, чтобы его деревья излечили смертельную болезнь или безумие. Арлекин — не исключение. Как вы думаете, почему он носит маску? Его кожа обезображена проказой, и лишь Ловцы Света спасают беднягу от неминуемой смерти. Стоит ему покинуть полуостров, как недуг тут же уничтожит его тело… Со мной — то же самое, болезнь лишь затаилась и ждет своего часа…

— Я… я не знал.

— Нет? Однако вы сами видели, что сделали солнечные лучи с вашими глазами. Только Дьюрн сможет избавить вас от печати сумрака и стереть все воспоминания о школе.

— И если я попытаюсь сбежать без его ведома, то обречен жить в вечной темноте?

— Нет, вы будете обречены на более страшные мучения. Даже луна будет ослеплять вас, и все закончится тем, что вы спрячетесь в каком-нибудь подвале и просидите там до тех пор, пока блеск крысиных глаз не начнет причинять вам такую боль, что вы умрете… Вот на что вы обречены.

Я привалился к стене. Волнение теснило грудь. Отлученный от Наставничества, вдали от моих братьев Странников, лишенный улыбки Эвельф, я чувствовал себя одиноким, потерянным и, забыв о достоинстве, принялся рыдать, как ребенок. Урланк подошел ко мне и положил руку на плечо:

— Не стоит терять надежды. Если ваши помыслы непоколебимы, деревья лишь оплачут вас, как любящая мать оплакивает ребенка, покидающего отчий дом. Но они не станут вас задерживать дольше срока, назначенного вашим отцом.

— Но сейчас, — сказал я, вытирая слезы тыльной стороной ладони, — мне необходимо обзавестись еще одним учителем. И, наверное, следует заняться этим сегодня же.

— О, понимаю вас. Именно этого хотели ученики, пытающиеся ворваться в мой павильон, они вбили себе в голову, что должны присматривать за вами. Согласно местным законам, я не имею права мешать смутьянам. К счастью, Дьюрн заперся в своей башне, и взволнованные деревья причиняют массу неприятностей обитателям школы.

— Психолунники утверждали, что наведут порядок.

— Значит, они ошиблись, — улыбнулся Урланк.

Я вздохнул. Уж коли Дьюрн не желает встречаться со мной, то придется выпутываться самостоятельно.

— Хорошо, я все решил. Завтра пройдусь по павильонам. Если отец взял на себя труд встретиться с каждым преподавателем, то у меня есть шанс, что кто-то из них заинтересовался моей судьбой, как и вы сами…

— В этом случае я бы это знал. И такой преподаватель уже попытался бы с вами познакомиться, вы не думаете об этом?

— Возможно, вы правы. Поживем, увидим.

— Пусть будет так.

Я уже вышел на улицу, чтобы вернуться в пансион, когда Урланк окликнул меня с порога:

— Агон!

— Что?

— Амертина. Она согласилась.

Видя, что я нахмурил брови, мастер добавил:

— Создать рапиру, Тень…

Всю ночь меня преследовали кошмары. Во сне ко мне являлись Мезюм и Пардьем, оба в масках. Они пытались приковать меня цепями к стволу низкорослого дерева. Теперь я знал, что Школа Ловцов Света угрожает моему рассудку, который напоминает трепетный огонь свечи, сияющий во мраке ночи. И чтобы спасти это трепещущее сознание, я должен был вернуться к привычной жизни, жизни Странника.

Проснулся я поздно, уже после восхода солнца, и, наспех одевшись, спустился в главный зал. Там я расположился за дальним столом и принялся в полголоса читать заповеди Наставничества. Обескураженный моим состоянием, Арлекин делал вид, что не замечает меня, и суетился за стойкой. Закончив чтение, я понял, что готов встретиться лицом к лицу с каждым из преподавателей, обретавшихся в павильонах, где оттачивали разум учащихся.

Я представлял себе визиты вежливости, короткий обмен фразами на пороге или в залах павильонов, но я не был готов к тому, что меня встретят оскорблениями или же, в лучшем случае, холодным презрением. Увы, Ловцы Света донельзя усложнили мою задачу, и многие преподаватели просто не желали меня видеть. Затворничество Дьюрна самым плачевным образом сказалось на школе. Стоило мне распахнуть очередную дверь, — а не одна из них не запиралась на ключ, — я тут же наталкивался на переплетение корней, змеящихся по полу навстречу трепещущим ветвям черных деревьев. Многие ученики сидели на корточках рядом с товарищами, попавшими в ловушку, а преподаватели с окаменевшими лицами пытались поддерживать хоть какую-то видимость порядка среди царившего хаоса… Мое имя было у всех на устах. Меня обвиняли в случившемся, и каждый норовил это сообщить. И если сначала почти все учителя мечтали воспитать из меня достойного серого кардинала, то сейчас они хотели только одного: чтобы я поскорее убрался из школы. Некоторые, не смущаясь, говорили это, другие захлопнули дверь прямо у меня перед носом.

Я уже обошел большую часть павильонов и был готов отказаться от безумной затеи, когда появились мои мучители. Пятеро учеников окружили меня плотным кольцом.

— Ну, здравствуй, Агон, — начал их вожак.

Я оценил свои шансы и понял, что мне вряд ли удастся оттолкнуть одного из парней и удрать к Урланку.

— Родитель железных душ стареет, — заявил главарь, доставая рапиру из ножен. — И все же ты хитер, раз обвел старика вокруг пальца и заставил так полюбить себя… Но ведь ты не рассчитывал, что тебе удастся уйти, не попрощавшись? Неужели ты верил, что Ловцы Света позволят тебе сбежать?

Острие рапиры кольнуло грудь, заставив меня отступить.

— Ты даже не представляешь, как мне хочется тебя убить, — сказал школяр. — Как я ненавижу твое лицемерие, эту самоуверенную физиономию баловня судьбы. Черт побери, как мужчина из рода Рошрондов мог оказаться столь жалким червем?

Упрямец не станет слушать меня, что бы я ни говорил. Вся эта сцена напомнила мне о том, что порой в деревнях Странников принимали за идиотов, или, того хуже, за злых волшебников, которых следует гнать палками. Моя ладонь легла на лезвие шпаги противника.

— Осторожней, мессир, вы поранитесь, — усмехнулся наглец.

Я изо всех сил сжал кулак и медленно повел руку к гарде. Боль обжигала ладонь, ярко-алая кровь текла по пальцам и капала на землю. Мой недруг изменился в лице, теперь на нем явственно читалось отвращение. Когда моя рука коснулась гарды, он бросил растерянный взгляд на товарищей. Кровь текла и текла, боль усиливалась. Наше противостояние достигло кульминации: либо он отпустит рапиру, либо дернет ее, и тогда острое лезвие распорет руку до кости…

Страх вызвать гнев психолунников или же абсурдность моего поведения заставили противника уступать. Он ослабил хватку, я убрал руку, и рапира упала к нашим ногам.

— Хорошо, — протянул он, отступая к товарищам. — Теперь попытай счастья с Серфоном.

Тот, кого звали Серфоном, противненько улыбнулся и, в свою очередь, приставил рапиру к моей груди. В ту же секунду дверь ближайшего павильона распахнулась.

— Оставьте парня в покое.

Мужчине, возникшему на пороге, было около сорока лет. Темный плащ и камзол цвета конопли, волосы зачесаны на лицо так, что можно увидеть лишь нос и тонкие, плотно сжатые губы. За спиной незнакомца уютно устроилась цистра[4] из драгоценной древесины; музыкальный инструмент держался на тонком черном кожаном ремне.

— Не заставляйте меня играть, — сказал нежданный спаситель, поднимая руку, чтобы взять цистру.

Ученики отпрянули, а их главарь, вытянув палец в моем направлении, процедил: