Мне было достаточно сложить правильным образом указательный и большой пальцы, чтобы дать понять малышу, какого результата я от него жду. Зависнув в воздухе, Танцор начал создавать искры, которые превращались в острые пучки света. Эти световые стрелы пролетели через всю комнату и со зловещим шумом пронзили тело первого лжеаккордника.

Цепкие объятия, сжимавшие мой разум, внезапно разомкнулись. Пораженный смертью своего товарища, последний из врагов потерял нить мелодии. Я поспешил воспользоваться полученным преимуществом и, ступая по фальшивым нотам клавесина, проник в сознание врага.

Теперь верх одерживала цистра. Оправившись от изумления, лжеаккордник закончил в одиночку новый пассаж: ноты отчаяния, порожденные инстинктом самосохранения человека, прижатого к стене. Казалось, наши инструменты дрожат от ярости. В какой-то момент я решил, что мой соперник победит — ведь он был превосходным музыкантом. Его опыт, во много крат превосходящий мой, позволил лжеаккорднику отвоевать потерянные позиции. Борясь с паникой, он ласкал клавиатуру, виртуозно брал самые сложные аккорды, выстраивая затейливую мелодию. Ему уже удалось выкинуть меня из своей головы, когда я почувствовал легкое ментальное касание.

— Тысяча извинений, дорогой хозяин, — прошептала Тень. — Могу ли я рассчитывать на прощение?

Я был слишком счастлив возвращению рапиры, чтобы вспоминать о ее трусости. Мы договорились, что она станет защищать мой разум, а сам бросился в атаку. Конечно, лжеаккордник обладал удивительным талантом, но он оказался бессилен против Тени и моих стройных нот. Зная, что тылы надежно прикрыты, я отдался мелодии, которая постепенно заполнила всю комнату. И лжеаккордник потерял терпение. Его музыка стала настолько агрессивной и извращенной, что Аккорды отказались ему служить.

Тень тут же это почувствовала и, решив, что мне лично больше ничто не угрожает, присоединилась к атаке. Ноты стали мостом между моим разумом и разумом противника. Рапира пронеслась по этому хрупкому мостику черным бешеным вихрем и нанесла смертельный удар. Лжеаккордник испустил хриплый крик, а затем рухнул на инструмент. На его губах выступила розоватая пена.

Кровожадная Тень упивалась победой, но тем не менее не забыла выпотрошить воспоминания лжеаккордника. Она насладилась чужими переживаниями, словно диковинными яствами, а затем открыла картины недавнего прошлого моему внутреннему взору. Так, совершенно ошарашенный, я узнал о заговоре, которым руководил Лерсшвен, задумавший уничтожить Магическую криптограмму…

Тело невыносимо болело. Сердце сбивалось с ритма, но мое сознание постепенно возвращалось в привычные границы. Я позволил цистре соскользнуть на пол и закрыл глаза. Несколько мгновений я находился в полной прострации, но затем мое внимание привлек необычный шум. Стоило мне приподнять веки, как чья-то стальная рука схватила меня за горло. Рывок, и я лишился Тени. Не способный к сопротивлению, я не мог оторвать глаз от склонившегося ко мне безобразного лица. Несмотря на шипы, превратившие это лицо в чудовищную маску, я без труда узнал психолунника Элиоса. Еще двое мужчин застыли у лестницы, положив руки на ножны рапир.

— Наконец-то… наконец-то, — проскрипел он. — Скоро ты заплатишь, предатель. Ты искупишь свою вину. Только посмотрите на него! — Элиос повернулся к серым кардиналам. — Что-то он не выглядит уверенным, не правда ли? Он знает, что Элиос уготовил ему страшную судьбу. Судьбу, которую он заслуживает.

Психолунник грубо поднял меня и толкнул в центр комнаты. Тень и цистра лежали на полу вне досягаемости. Я поискал глазами Танцора, но малыш оставался невидимым. Элиос по-прежнему держал меня за шею — сил сопротивляться уже не осталось. Он прижал меня к стене и медленно провел пальцем по моим длинным бровям.

— Ты хочешь быть похожим на него, ты украл его самые прекрасные черты. Его лицо, оно снится тебе каждую ночь? Ты видишь кошмары, просыпаешься в холодном поту?

— Я… я ни о чем не жалею, — выпалил я, судорожно глотая воздух.

— Ах так! — взвыл Элиос. — Сейчас ты забудешь о своей наглости!

Он понизил голос и прошептал прямо мне в ухо:

— Сначала я думал об огне, о том неумолимом пламени, которое навсегда пожрет твою душу. Но это слишком легкое наказание для того дьявола, чьим воплощением ты являешься. Нет, ты будешь жить. Однако сначала я намерен вырвать эти брови. Я превращу тебя в человека, который не способен выдержать яркость дневного света. Не сомневаюсь, что Сангрина будет счастлива, когда ты станешь безвылазно торчать в ее проклятой таверне.

Оскалившись, Элиос вырвал у себя из лица черный острый, словно кинжал, мясистый шип. Не обращая внимания на боль, он принялся кромсать мои брови.

— Вот так, — сказал психолунник, любуясь содеянным. — Я приговариваю тебя к вечной ночи. Впрочем, именно об этом ты всегда и мечтал? Остается еще одна очень важная вещь, твои чудесные ручки, с помощью которых ты так любишь играть на цистре и даже заставляешь плясать Танцора! Идите сюда.

Два серых кардинала молча исполнили приказание своего предводителя.

— Держите его руки, да, вот эту. Агон, долгие месяцы я терпел страшную боль от шипов Ловцов Света, и все для того, чтобы передать тебе прощальный дар деревьев. Что ты об этом думаешь? Я хочу, чтобы каждый раз, когда раздается удар твоего сердца, ты встречался взглядом с Дьюрном, чтобы его невинность жалила тебя.

— Остановись, не делай этого… Дьюрн пожертвовал собой ради королевства. Я был лишь инструментом, он покончил жизнь самоубийством.

— Заткнись! Как ты смеешь оскорблять его память ложью? Демон, ты — демон, порождение теней Абима.

Он вытащил из лица еще один шип и воткнул его в большой палец моей руки. Острая боль отдалась во всем теле. Я взвыл, а Элиос продолжил свое занятие, вонзая по колючке в каждый мой палец.

— Теперь понимаешь? — воскликнул он. — Отныне они станут частью тебя. Попробуешь извлечь шипы, и твои пальцы сгниют, словно мертвая плоть. Конечно, можешь отрезать себе руки и играть на цистре культями…

Психолунник зловеще расхохотался. Его ненависть парализовала меня. Этот человек испытывал к Дьюрну какую-то болезненную, извращенную любовь. Казалось, ничто не сможет развеять печаль, которая затаилась у него во взгляде.

— Я долго обдумывал свою месть, Агон, — сказал Элиос. — Я оставляю тебе цистру и Танцора. Посмотрим, как ты сможешь с ними обращаться. Справедливость восторжествовала… Я покидаю тебя, но оставляю на память частицы Школы Ловцов Света. Наконец-то ты поймешь, что значит это название. Ты возненавидишь белый свет.

И больше, не говоря ни слова, он удалился. Шаги серых кардиналов еще звучали на лестнице, а я уже соскользнул в беспамятство.

Войска жанренийцев и кехитов встретились в узкой долине, затерявшейся меж двух горных кряжей, и потому надежно защищенной от посторонних взглядов. Меж отрогов этих гор прятались редкие деревни, жители которых люто ненавидели ургеманских баронов. Именно им военные проучили следить за тем, чтобы никто не проник в долину.

В центре долины высился небольшой холм со старой укрепленной фермой. В наступивших сумерках ее полуразрушенные зубчатые стены с бойницами и башенками напоминали свернувшегося клубком и уснувшего дракона.

Жанренийцы и кехиты, расположившиеся по обеим сторонам холма, приглядывались друг к другу, пока их генералы держали совет на ферме.

Жанренийская армия объединила в своих рядах лучших рыцарей страны. Взгромоздившись на боевых коней в попонах, они явились при полном параде: поблескивали пластины тяжелых доспехов, за плечами приторочены щиты, родовые знамена плескались на ветру. Рядом с рыцарями на более легких конях сновали привлеченные войной наемники в кольчугах и касках. Войско кехитов в основном состояло из лучников, прославленных воинов, облаченных в кожаные рубахи. Все они были вооружены длинными луками, которые сейчас отдыхали за спинами своих хозяев.