Лерсшвен так и не сумел разузнать ничего интересного об этом удивительном персонаже. Загадочный горбун проводил большую часть дня в местной таверне, где всегда напивался в хлам и вел бессвязные беседы. Фэйри некоторое время следил за мужчиной, а затем решил зачаровать его, чтобы тот выбрал картину Диорена. Но когда Танцор затменника подкрался к горбуну, притворяющемуся мертвецки пьяным, волшебное создание отбросило назад невидимой силой. И Лерсшвен убедился, что под личиной пьяницы и горбатого старика прячется великий маг, который, по неизвестным причинам, решил скрывать, что владеет высоким искусством. Он скрывал это всегда, кроме того дня, когда появлялся, опустив глаза, чтобы определить художника, завоевавшего право обессмертить свое творение.

Видя, как падает первый занавес, замерзшие люди нашли в себе мужество начать аплодировать и свистеть. Живописец изобразил интерьер деревенского замка, сделав особый акцент на игре света и тени. Но горбун лишь сплюнул на землю и, пошатываясь, поплелся к другим лесам. Произведение Диорена было четвертым от начала улицы. Пока горбун не задерживался перед картинами, лишь раз он вскарабкался на леса, чтобы получше рассмотреть творение очередного художника. Однако уже через несколько секунд он повернулся к толпе и отрицательно покачал головой. Мастер, стоявший рядом, хотел задержать арбитра, схватив того за запястье. Тыльной стороны руки горбун резко рубанул воздух: несчастный художник сорвался с лесов и упал на мостовую, переломав себе кости. Зрители встретили эту сцену почтительным молчанием. Затем толпа, сгорая от нетерпения, окружила четвертые леса.

Горбун знаком велел Диорену сдернуть ткань, закрывающую его живопись. Собравшийся народ инстинктивно почувствовал, что перед ними творение победителя. Горбатый судья тут же поднялся по лесам, чтобы изучить картину вблизи. Толпа задержала дыхание. Художник изобразил галерею, не забыв ни одной из тысячи свечей, озарявших зал. Толпа, находящаяся на значительном расстоянии от изображения, видела лишь крошечные светящиеся точки, но даже по ним она могла судить, что живописец с несравненным мастерством проработал все мельчайшие детали.

Внезапно горбун повернулся и крикнул:

— Больше я ничего не желаю смотреть. Это лучшее произведение!

Толпа разразилась восторженными криками, какие-то молодые люди подхватили Диорена и посадили его к себе на плечи. Лерсшвен дрожал от возбуждения. Все складывалось просто чудесно. Художники, расположившиеся дальше по улице, не скрывая разочарования, спустились с лесов и принялись зазывать аристократов, надеясь продать свой талант подороже. Толпа постепенно рассеялась. Лерсшвен подошел вплотную к лесам, где Диорен тихо беседовал с горбуном. Фэйри напряг слух.

— Вам надо исправить этот фрагмент, цвета здесь кажутся слишком яркими. Не забудьте усилить тени вот в этом месте. Я хочу, чтобы произведение было совершенным. До завтра у вас еще уйма времени. С нетерпением жду вашего рассказа об этом зале. У вас богатое воображение! Итак, до завтра, — бодрым голосом закончил горбун.

Художник смотрел, как затменник пробирается к нему.

— Ну что? — спросил Лерсшвен.

— Все в порядке. Он дал мне несколько советов. Волшба назначена на завтра.

— Можешь явиться за своим золотом. Ты его заслужил.

— Знаю. А сейчас позовите вашего музыканта.

— Он ждет в таверне. Скоро он присоединится к тебе. Встретимся завтра в сумерках, когда начнется волшба. Смотри, до тех пор ничего не испорти!

— Нет… конечно, — прошептал мастер.

Лерсшвен с легким сердцем удалился. «Народ еще сам не знает, что скоро получит», — подумал маг. Ему осталось дать последние распоряжения лжеаккорднику и вернуться в галерею для организации торжеств. Ассамблея откроется меньше чем через сутки…

Я снова был сиротой. Сиротой, лишившимся Школы Ловцов Света, эльфов и, прежде всего, Амертины. Всю жизнь за мной тянулся кровавый след, и сейчас он вызывал у меня отвращение. Я выбрал самый дальний столик, и Сангрина, не задавая вопросов, приносила стакан за стаканом, пока я совсем не захмелел. Охваченный печалью, Малисен последовал моему примеру, так что мы вели себя как последние пьянчуги, не обращая внимания на остальных посетителей, которые не осмеливались пожаловаться на нас хозяйке. В эту ночь я находился под ее опекой…

Рассвет окрасил окна таверны охрой, когда моего плеча коснулась чья-то холодная рука. Я с трудом повернул отяжелевшую голову и решил, что пьян в стельку: прямо передо мной маячила статуя, напоминающую горгулью с водостока. Она присела на корточки за массивным столбом и, вытаращив на меня безжизненные глаза, тянула лапу к моему плечу. Я взорвался непристойным смехом и отбросил эту воображаемую лапу. Однако лапа исчезать не пожелала, а, напротив, лишь крепче вцепилась в плечо, заставив меня вскрикнуть от боли. Должно быть, Сангрина не поскупилась на ликеры.

С трудом соображая, что делаю, я несколько раз моргнул, чтобы прогнать галлюцинацию. Горгулья никуда не делась. Рядом со мной, развалившись в кресле, храпел Малисен, мало чем отличаясь от остальных припозднившихся клиентов таверны. Слабым голосом я позвал Сангрину. Горгулья вонзила когти в мою плоть, будоража старую рану, полученную от демонов Оршаля. Я вздрогнул и рефлекторно положил руку на гарду Тени. Та приглушенно вскрикнула:

— Осторожно, дорогой хозяин! Уж и не знаю, что хочет от тебя это существо, но оно вполне реально…

Я тотчас попросил рапиру забрать мое опьянение. Она подчинилась и проникла в мозг, чтобы вдохнуть алкогольные пары. Горгулья… Казалось, она почувствовала произошедшие изменения и убрала лапу.

— Что ты хочешь? — процедил я, обретя способность ясно мыслить.

Я понимал, что выгляжу смешно, беседуя с каменной статуей. Горгулья заворчала, огляделась по сторонам, и ее когтистая лапа заскребла по столу. Каменные когти оставляли на столешнице узкие борозды, складывающиеся в примитивный рисунок. Ошибки быть не могло: я четко видел крошечные крылья и щуплую фигурку, скорчившуюся в инвалидном кресле. Амертина.

Я покачал головой. Горгулья указала на дверь. Поднявшись, я посмотрел на Малисена. Эльф уже дорого заплатил за дружбу со мной; я предпочел оставить его заботам Сангрины, и вышел на улицу вслед за горгульей.

Какой-то пьянчужка встал со своего места и последовал за Агоном и странной статуей. Серый кардинал, который провел не один вечер в заведении Сангрины, внутренне ликовал. Его лицо озарилось улыбкой, когда он подумал об Элиосе и Дьюрне. Накинув капюшон, мужчина скользил от столба к столбу и наконец оказался у окна. Агон вместе с чудовищем вышел на улицу. Элиос был прав: они связались с самим дьяволом… Серый кардинал подождал, пока предатель отойдет от таверны, и двинулся за ним, наслаждаюсь мыслью, что уже скоро убийца наконец-то понесет заслуженную кару.

Стоило мне выйти на улицу, как солнечный свет мгновенно ранил мои чувствительные глаза. Брови тут же удлинились и прикрыли их от утренних лучей. Горгулья настойчиво тыкала пальцем в сторону крыш. Ну, разумеется… Не может же она средь бела дня разгуливать по Лорголу. Почему эта тварь не обзавелась просторным плащом, чтобы скрыть каменное туловище?

Я уступил и принялся карабкаться по стене ближайшего дома. Через несколько минут мы уже возвышались над улицами Лоргола, залитыми бледным светом.

Продвигались мы крайне осторожно, стараясь не попадаться на глаза ранним прохожим и торговцам, уже наводнившим город. Горгулья вела меня к тем районам Нижних кварталов, которые я почти не знал. Очутившись на незнакомых крышах, лишенный всяких ориентиров, я шел очень медленно. Горгулья неизменно останавливалась, чтобы подождать меня. Статуя отличалась необыкновенным проворством, словно дома, почувствовав родственную душу, ощутив прикосновение каменных лап, помогали ей.

Внезапно горгулья застыла у печной трубы. Он указала мне на улицу, начинающуюся в нескольких локтях от нас. Я не мог не отметить странный рельеф ее крыш. Горгульи… Удвоив осторожность и все еще не понимая, о чем идет речь: о грубой ловушке или действительно, как я хотел верить, о крике помощи Амертины, я двинулся вперед.