— Мне так больно, — простонал я.

— Знаю, — признался Урланк, — но как только вам в голову могла прийти безумная идея выйти за пределы школы!

— Мои волосы, — объяснял я, пока учитель медленно вел меня по улице. — Мои волосы, Урланк. Деревья воздействуют на меня, они завладели мною.

— Нет, вы ошибаетесь, — возразил он. — Деревья никогда никем не завладевали.

Мы вошли в убежище Урланка, во всяком случае, мне хотелось на это надеяться, потому что я по-прежнему не отнимал рук от лица, боясь, что, если я это сделаю, боль убьет меня. Сейчас у меня болело все лицо, слезы струились по горящим щекам. Урланк помог мне подняться на третью галерею. Я весь дрожал, и звал то мэтра Гийома, то Эвельф. Но на мои призывы ответил лишь голос Амертины:

— Бедный мальчик…

— Этот кретин хотел уйти, — ворчливо заметил Урланк. — Ты должна позаботиться о нем.

— Все так неожиданно, — вздохнула черная фея.

Я слышал, как поскрипывают колеса ее кресла и трепещут сухонькие крылья.

— Пожалуйста, — в голосе Урланка прозвучала мольба.

Он осторожно усадил меня на стул:

— Вот так. Нет, пока не отнимайте рук от лица. Подождите здесь, я должен поговорить с Амертиной.

— Я ничего не вижу, Урланк. Совсем ничего. Светлые силы, я ослеп…

— Нет, вы не ослепнете. Но вы поставили меня в очень трудное положение.

Послышались удаляющиеся шаги мастера, кресло черной феи снова заскрипело. Они долго о чем-то шептались на незнакомом языке. Несколько раз голос Амертины срывался на крик. Очевидно, они ссорились.

Наконец Урланк вернулся ко мне.

— Все в порядке. Амертина позаботится о вас. Но мне надо уйти. Только больше не вздумайте вести себя, как идиот.

— Я пленник… Вы намерены помешать мне вернуться к Наставничеству.

— Вы несете чушь.

— Я пленник, пленник, — твердил я.

— Это не надолго, Агон, не надолго…

Мастер оружия предоставил меня заботам черной феи. Ее крошечные ручки помогли мне подняться, после чего старуха увлекла меня к ветвям деревьев, заполонившим галерею. Затем, повинуясь ее приказу, я лег на пол.

— Доверься мне, — сказала Амертина, — деревья помогут.

И тут ко мне подползли две черные ветки, ощупали грудь, ища лицо. Я хотел воспротивиться, вскочить, но ладонь Амертины легла на лоб, прижимая затылок к полу.

Когда обе ветви беспрепятственно проникли в глазницы, с моих губ сорвался дикий крик. А они погружались все глубже и глубже, трепещущие и теплые. Парализованный ужасом, я больше не шевелился, но вскоре ощутил невероятное облегчение. Огонь, пожиравший глаза, стих, словно его залили водой.

— Ну вот, все кончилось, — прошептала Амертина, поглаживая мой пылающий лоб. — А теперь спи, доверься им…

Измученное тело расслабилось, сознание затуманилось, и я провалился в сон.

Жаркое лето обрушилось на крыши Лоргола. С наступлением ночи жители города наслаждаются легким бризом, прилетевшим с моря и ласкающим разгоряченные лица. Лишь старики опасались ветра, врывающегося в дома, ведь он столько раз шептал о смерти, принося с собой отголоски хрипов и стонов. Лето обрушилось на крыши Лоргола.

Отец держит за волосы молодую женщину. Кольчужные перчатки оставляют след на нежной щеке. Она истекает кровью, но смотрит с вызовом. Ее глаза не моргая смотрят прямо на барона, и он не выдерживает.

— Проклятая шлюха, — рычит мессир де Рошронд, наматывая волосы несчастной на сжатый кулак. — Почему ты не желаешь мне подчиняться? Ты находишь его отталкивающим? Грязным? Ну-ка, отвечай!

Рывок, и женщина вынуждена склонить голову. Я не двигаюсь, зачарованный видом обнаженного бедра, молочно-белой плоти, которую отец так хочет предоставить в мое полное распоряжение.

— Сын барона! Тебе этого мало? — кричит отец.

Кончиком шпаги он приподнимает подол платья и смотрит на меня:

— Видишь, Агон! Я хочу, чтобы ты боялся этого тела, хочу, чтобы ты опасался его, словно чумы. Ни один мужчина, ни один рыцарь никогда бы не осмелился перечить мне, как это делает она. Ты меня понимаешь?

— Нет… отец, — бормочу я.

— Дурак! Неужели ты не можешь понять, что у нее больше власти, чем у вооруженного наемника? Какие глазищи, черт возьми, какие глазищи… Да разве ты не видишь, что взгляд этой шлюхи оскорбляет! Дагу,[3] обнажи дагу…

— Отец!

— Я сказал: обнажи дагу!

В первый раз в глазах молодой женщины появляется страх. Она пытается высвободиться, но острие шпаги, приставленное к горлу, мешает пошевелиться.

— Гадина, — бросает отец, приподнимая шпагой хрупкий подбородок. — Куда подевалось твое высокомерие?! А ты, чего ты ждешь? — рявкает отец, указывая на дагу у моего пояса.

Я обнажаю кинжал. Медленно, так медленно, насколько это только возможно. Больше всего мне хочется исчезнуть, я мечтаю, чтобы плиты мостовой разверзлись под ногами и поглотили меня. Но молодая женщина по-прежнему здесь, передо мной, беззащитная пред моей жестокостью.

— Прирежь ее, — приказывает отец. — Прирежь, как овцу, и никогда больше не забывай о той власти, что они имеют над нами.

Ноги подкашиваются, дага кажется невероятно тяжелой.

— Агон!

Этот крик заставляет меня действовать. Я наношу удар. Один, второй, третий… четкие выверенные удары. Красавица вопит, а отец улыбается.

Во взгляде Амертины плескалось сострадание. Обливаясь липким потом, я тупо оглядывался по сторонам, пытаясь сосредоточиться на трепещущих ветках Ловца Света.

— Кошмар, — сказала старуха, направляясь ко мне. — Ужасные сновидения.

Я еще раз осмотрелся вокруг, а затем безотчетным жестом поднес руки к глазам. Боль исчезла, осталось лишь неприятное ощущение в нижней части лба.

— Дерево вылечило тебя, — добавила черная фея.

— Да, я больше не чувствую боли, — согласился я. — Как долго я спал?

— Наступила ночь, — сообщила собеседница.

— Уже? Но тогда почему так светло!

— Резонанс, Агон. Сумерки признали тебя. — Ее губы едва шевелились.

Она знала, что эти слова ранили меня, и ободряюще улыбнулась. Я ничего не ответил. В голове осталась лишь одна мысль: я должен бежать из этой школы, пусть мне даже придется добираться до берега вплавь…

— Где Урланк?

— Внизу, — ответила женщина, погладив тонкую ветку, которая легла ей на плечо.

— Отлично.

Я нашел Урланка у входа в павильон. Когда я появился на лестнице, он закрыл дверь и бросился ко мне.

— Агон, как вы себя чувствуете?

— Хорошо, — мрачно сообщил я.

— Я только что выпроводил очередного ученика. Они приходят толпами, желая знать все детали разыгравшейся драмы.

— Надеюсь, вы изобрели убедительное объяснение…

— Естественно. Я сказал, что это недоразумение, и, несмотря на заплечную сумку, которая выдавала вас с головой, в конечном итоге мне удалось убедить их, что вы просто хотели проверить, сколь сильно повлияла на вас школа.

Я согласно кивнул. Мог ли я рассчитывать на учителя?

— Вы должны мне помочь, Урланк. За оставшиеся три дня я совсем поседею, а моя кожа станет пепельной.

— Ну и что! Лишь серые кардиналы смогут увидеть эту странную окраску за пределами Школы Ловцов Света.

— Об этом не может быть и речи, и вы это прекрасно знаете. Невзирая на все мои усилия, деревья подстраиваются под мое сознание. Но мой дух силен, и я не намерен капитулировать.

— Вы преувеличиваете…

— Вздор! — вспылил я, хватая Урланка за воротник. — Вздор! Вы рады тому, что происходит. Но эту партию отцу не выиграть. И если будет нужно, то я стану без передышки твердить заповеди Наставничества все оставшиеся три дня. Так я и поступлю.

— Отлично, — учитель напрягся. — По всей видимости, не стоит упорствовать и пытаться оправдать вас в глазах всей школы или заставлять учиться моему искусству.

— Если мне удастся уйти, ускользнуть от этих проклятых деревьев, то клянусь вам, слышите, клянусь, я сделаю все возможное, чтобы вытащить вас отсюда.