— Мне, батюшка, плата не надобна, — спокойно сказал Кулибин. — Меня оно тем занимает, что небывалое. С вас начнем, а потом, может, и еще не одному войной обиженному поможем. А сейчас бы мне вашу деревяшку еще разок осмотреть, как сделана, что наминки не дает. Может, ваш искусник нам поможет? Железо я здесь закажу, деревянное, он бы сработал, а кожей обтянуть Федорову поручу. Помните, юла такой, на конском беге рогожку вам подстелил?

Качались дни ожидания и волнения. Наведываясь в мастерскую, Сергей видел только что выкованные части своей будущей ноги, примерял изгиб поясного охвата, пробовал движение медных заклепок, подменявших суставы бедра и колена. А дома Филя все свободное время возился с кусками липового дерева, по десять раз на дню осматривая и ощупывая ногу Непейцына с пояснением:

— Чтоб все с натурой одинаковое сделать, сударь.

Потом в домике Брунса появился Терентий Федоров, всегда со смехом, всегда под хмельком. Они с Филей обсуждали достоинство сафьяна, замши, показывали друг другу что-то на своих конечностях, иногда подходили к Сергею с просьбой показать то здоровую ногу, то культю. Филя по многу раз мерил на деревянную ступню единственный сохраненный им башмак для левой ноги.

— Надо бы вам, сударь, сапогов пару заказать, — сказал он. — Только не сглазить бы покупкой. Может, до примерки пождем?

Сергей решил не суеверничать и, зайдя к немцу-сапожнику, купил готовые полуботфорты, не взятые каким-то гвардейцем.

Теперь Филя, уже сдавший Кулибину свою работу, снова взялся за упаковку вещей. Исполнилось три недели с первого визита к Ивану Петровичу, а он все заставлял Терентия переделывать подшивку бедряного сустава и обивку следа. Наконец Филя принес приглашение прийти к механику в воскресенье после обедни и стал еще с вечера, как под пасху, чистить мундир Сергея и свой лучший кафтан.

— Не забудь захватить новые сапоги, — сказал Непейцын.

— Там уж все отнесено и на ней одевано, — отозвался Филя.

У Кулибиных в горницах звонко пели канарейки, по-воскресному пахло пирогами. И хозяин выглядел по-праздничному, в синем кафтане, с тщательно расчесанной бородой.

Угол чистой горницы был отделен ширмой. Показывая на нее, Иван Петрович сказал:

— Примеривайте, ваше благородие.

За ширмой, прислоненная к стулу, стояла нога. Суконные панталоны и сапог были на ней уже надеты.

У Сергея тряслись руки, когда раздевался, отстегивал деревяшку. Конечно, без Филиной помощи не оделся бы, одновременно прилаживая ногу. В талии плотно, но не давит. Культя легла отлично. Оперся на пол ступней и нога согнулась. Непейцын чувствовал, что щеки у него горят, во рту пересохло. Встал на ноги. И палки не надо, так устойчиво. Шагнул раз, другой, не выходя за ширму. А Филя уже приладил помочи, застегивал камзол.

— Пожалуйте в комнату, сударь! — и отодвинул ширму.

— Кажись, ничего себе, — широко улыбнулся механик.

— Важно! — вторил Терентий, хлопая себя по бедрам.

Идучи домой, Сергей спросил Фелю, что подарить Кулибину. И услышал в ответ:

— По-моему, сударь, сейчас ничего не надобно — не для подарков они старались. А из Тулы какую вещь искусную и пошлете с письмом.

Дома Непейцын сел почитать у окошка. Но скоро отложил книгу и поставил рядом снятую обнову. Он то сгибал и разгибал тугие суставы, то гладил дерево и кожу, то просто любовался.

В эти счастливые минуты брякнуло кольцо у калитки. Филя пошел отворять и на несколько минут скрылся из глаз Сергея, разговаривая с кем-то на улице. Потом распахнул ворота, и на двор Брунсов въехал тарантас тройкой с Фомой на козлах.

Пока Филя затворял ворота, Фома слез и новел лошадей в глубь двора, к сушилке, у которой не раз устраивал временную коновязь… И тут Непейцын рассмотрел, что кучер какой-то поникший, похудевший, небрежно запоясанный, будто век не чесанный.

— Что с ним? — спросил он подошедшего к окну Филю. — В дороге захворал или с лошадьми что-нибудь?

И тут заметил, что Филя тоже расстроен, нахмурен.

— Беда в Луках, сударь.

— С дяденькой? — перехватило дух Сергею.

— Нет, они, слава богу, здоровы…

В это время Фома подошел к окошку и поклонился:

— Так что барыня молодая, Анна Федоровна, родами преставилась, — сказал он. — И робеночек сряду… Семен Степанович не едят, не пьют…

— Повитухи, что ль, не случилось? — спросил Непейцын.

— Две было… Сутки цельны маялась…

Фома пошел распрягать лошадей, Филя приготовлял ему поесть, и Сергей остался один.

«Вот и кончилось дяденькино счастье, — думал он. — Что за подлая штука судьба! Уж он ли не заслужил хорошего?..»

Потом Фома улегся спать в тарантасе, а Филя стал накрывать к барскому ужину.

— Что еще рассказывал? — спросил Непейцын.

— Легко ль из него слово вытянуть? — отозвался Филя. — Сказал, что барыня тихая была, жалостливая, что Семен Степанович ее грамоте учил, книжки ей читал, что сказки Ненилины слушать любила. Горюют люди про нее…

В это время опять загремело кольцо у калитки.

— Кого еще несет?! — заворчал Филя. — Верно, Терешка…

Он не ошибся. В скупом свете сумерек Сергей увидел, как проворно вскочил во двор Терентий. Но Филя не пустил его дальше. До Непейцына доносился оживленный голос и смех шорника, видно было, как размахивает руками, в чем-то убеждая Филю, который только отрицательно мотал головой.

Выпроводив гостя, Филя вернулся в горницу и, не дожидаясь вопроса, сказал:

— На свое занятие сманивать приходил, от мастера-англичана, которого намедни у него ж в мастерской встретил. Зашла речь про дуговую упряжь, я кое-что присоветовал. Англичану и полюбилось. А Терешка насказал про работу с ногой вашей да про столярство. Вот и загорелось, чтоб шел к нему мастером.

— А ты что ж?

— Помилуйте, что же мне, как блохе, с дела на дело скакать? Я столярное художество люблю. Будет в Туле возможность — им займусь. А еще, Сергей Васильевич, сказать хочу… Слышал, как с дяденькой вы за преданность меня хвалили, и со стыда сгорел. Конечно, я предан… Но хоть и вольный теперь человек, но душа моя прежняя, робкая осталась. Вам, как барину, может, того не понять. А я вижу, как нашего брата, простого человека, без заступы везде обижают. Куда же я пойду?..

Назавтра Филя с Фомой взялись за увязку тюков на тарантасе, а Непейцын отправился с прощальным визитом к Верещагиным. Знакомые, которых встретил на корпусном дворе — офицеры, учителя, дядьки-унтера из каморы, — все удивлялись, ахали, видя его на двух ногах. И Николай Васильевич с Марьей Кондратьевной восхищались кулибинским изобретением и желали счастливой службы.

Только когда вышел от Верещагиных, то подумал, что ничего не узнал про Соню… Но, может, так и лучше? Скорее забудешь ее. Наступает новая полоса жизни. С юностью начисто покончено, двадцать один год вот-вот стукнет…

— Здравствуй, Славянин! — сказал кто-то, и, подняв глаза от досок тротуара, Сергей увидел учителя Громеницкого, которого еще не встречал по приезде.

— Здравия желаю, Петр Васильевич! — сказал он радостно. И подумал: «Вот у кого про Радищева спрошу. Все-таки дяденьке что-то расскажу отвлекающее, хоть и не веселое».

Громеницкий постарел, пополнел и держал в руке рогожный кулек с какой-то снедью.

— Жена нездорова, — пояснил он. Но вслед за тем улыбнулся: — А я, представь, как про твою рану услышал, не раз думал, что еще у римлянина, почти тезки твоего, Марка Сергия, вместо потерянной на войне руки была приспособлена железная, и он с нею Кремону осаждал. Как же в наше-то время юноша на деревяшке скакать будет? И вдруг бежит сейчас навстречу дядька унтер Тимофеев и сказывает, что ты на форменной ноге в корпус пришел. Какой немец или англичанин делал?

Сергей рассказал все о своей ноге и спросил, о каком римлянине с железной рукой упомянул учитель.

— Плиний пишет, что доблестный Марк Сергий Сил был ранен двадцать три раза, — начал Громеницкий, и от этой фразы в памяти Непейцына встал их класс, жадно слушающий древнюю историю. А учитель продолжал: — Во время Второй Пунической войны потерял в боях обе руки, что не помешало ему бежать из карфагенского плена… Но ты-то, сделай милость, не воюй больше, хватит с тебя, — улыбнулся Громеницкий. — Не во всем надобно и древним героям подражать. Тем более, что правнуком Марка Сила был Катилина, а не дай тебе бог такого правнука. Ты еще о Катилине что нибудь помнишь?