В конце марта утром к Сергею зашел Иванов с трубкой бумаг под мышкой.

— Ночевал поблизости у друга юности, гравера Скородумова, — сказал он. — А сейчас еду в новый светлейшего дворец. Все у нас одурели от приготовлений. Князь не то государыню, не то общество хочет поразить. Умный человек, а не понимает, что затраты такие на один вечер потомки пустым расточительством назовут… — Михайло Матвеевич как бы спохватился: — Я, собственно, зашел вас позвать во дворец со мной поехать. Посмотрите столь красивую архитектуру, что бессомненно в веках имя строителя прославит.

Через полчаса они уже сидели на извозчицких дрожках, так громыхавших по булыжнику окованными железными колесами, что говорить было невозможно. Кулибин сказал правду: трясло ужасно. На Адмиралтейском проспекте и на Невском, где мостовая исправная, толчки были частые и мелкие, но на Литейной от множества колдобин так бросало с боку на бок, что Сергей держался обеими руками за пояс извозчика. На Шпалерной Иванов на одном из ухабов выронил свои бумаги. Наконец, за Конногвардейскими казармами, мостовая кончилась, и путники вздохнули с облегчением, хотя теперь колеса глубоко уходили в весеннюю грязь.

— К празднику просохло бы. Как гости проедут? — сказал Иванов. — Вон дворец-то. Туда поворачивай, где карета стоит.

Да, здание было прекрасно в своей предельной простоте, с мощной колоннадой посреди двухэтажного фасада и двумя меньшими у боковых одноэтажных крыльев. Гладкие стены, круглый барабан над средней частью. Во всем ясный рисунок, строгие пропорции, какие, верно, бывали у древних греков.

Перед главным подъездом с подвод сгружали зеркала. В стороне стояла вишневого цвета каретка в две лошади.

— Иван Егорыч давно приехали? — проходя мимо, спросил Иванов.

— Часа два будет, — с достоинством отвечал кучер.

— Архитектора Старова карета, — пояснил вполголоса Михайло Матвеевич. — Государынин главный архитектор. Сей дворец и екатеринославский строил. — Они ступили на крыльцо, и здесь Иванов повернулся назад, к Неве. — Так вот-с, — сказал он, — видите, на поле барка за сугробом обтаявшим? На том месте выкопан круглый пруд, и к нему канал ведет от Невы. В сей пруд сейчас заходят летом барки с сеном и распродают окрестным жителям, у коих скотины немало. А потом разобьют цветники на поле, а от пруда проведут ко дворцу дорожку, и будут гости в катерах весельных подъезжать, а не трястись, как мы, по каменьям. Сие осуществится, когда светлейший, окончив войну, на постоянное жительство приедет, а пока, к празднику, место сие отведено простому народу под хороводы, угощенье, раздачу подарков. Светлейший на то пять тысяч рублей назначил. А теперь пойдемте, мне еще Ивана Егорыча перехватить надо, эскизы свои показать.

Но войти удалось не сразу — во дворец вносили большое зеркало. У стен вестибюля уже стояло с десяток таких же.

— Убранство покоев должно составить противоположность к наружности здания, — пояснил Михайло Матвеевич. — Строгость до того, как вступил сюда, и вся роскошь, какую придумать можно, внутри. — Он указал вперед, где за широким проемом с четырьмя сверкающими белыми колоннами открывалась освещенная через барабан купола зала с богатой лепкой на стенах. — Кажись, именно в сем покое будут висеть шпалеры с изображением библейских Амана и Мордохея. Не помните? — Иванов понизил голос. — Там рассказано о соперничестве вельмож при персидском, кажись, царе. Правдивый Мордохей разоблачил плутни Амана, и того казнили. Понятно, на кого сим намекают?.. А дальше главная краса здания — танцевальный зал, какого и в Зимнем нету. Хорош?

Открылось огромное помещение с двумя рядами беломраморных колонн, с богатой росписью на потолке. А за колоннадой впереди виднелся еще зал, тоже очень большой и залитый светом, среди которого высилась ротонда-беседка.

— Там поместится статуя государыни с подписью: «Матери отечества и моей премилостивой», — продолжал Михайло Матвеевич. — А перед ней жертвенники «благодарности» и «усердия» с курильницами. Как они, так и пьедестал для статуи по моим рисункам делаются.

Когда пересекли танцевальный зал, Сергей увидел, что помещение с беседкой для статуи завершено выходящей в парк застекленной полукруглой стеной, около которой установлены тесовые настилы в несколько ступеней.

— Тут зимний сад будет, — сказал Иванов, — привезут деревья и кусты в кадках из оранжерей. Устроят два фонтана, чтоб зелень здешнюю освежать.

Зал был так велик и настилов так много, что не сразу заметили человека в русском кафтане, стоявшего в глубине и записывавшего что-то. Когда он обернулся на голоса, Сергей узнал Кулибина, деловито мусолившего карандаш. Подошли, поздоровались.

— Располагаю на крыше сего покоя десяток зеркальных фонарей поставить, чтоб озерко засеребрить и на ту его сторону лучи бросить, — сказал механик, указывая на молодой парк с голыми деревьями, протаявшими дорожками и снегом на лужайках.

— Жаль, что погулять там еще нельзя будет, — заметил Иванов.

— По народным приметам, в сем году к концу апреля все просохнет, и, думаю, двери сии отворим, — сказал Кулибин. — А сейчас я, государи мои, то сообразить стараюсь, как в некую минуту разом все фонари тут загасить, а на заднем плану, за озерком, фейерверку вспыхнуть и литерам там вон загореться…

Кулибину не удалось толком показать, где зажгутся транспаранты. Раздались голоса, шаги, и в будущий зимний сад вошло несколько человек. Впереди, высоко неся напудренную голову, шел Потемкин. Малиновая бархатная шубка, опушенная соболем, открывала желтую шею, тонувшую в кружевах. Неподтянутые чулки морщинились на икрах. Лицо светлейшего, когда вошел, было неподвижным и равнодушным. Но, увидев Кулибина, он улыбнулся.

— Все прикидываешь, Петрович? — сказал он. — Сделай так, чтоб вода, как при солнце, горела. — Взгляд Потемкина остановился на Сергеевых крестах. — Из очаковских? — спросил он.

— Так точно, ваша светлость.

— И теперь служишь?

— По аттестату, данному канцелярией вашей светлости, жду места в гарнизонных ротах.

— Тянут из него душу писаря в коллегии, ваша светлость, — подал голос Иванов.

— Поди, не столько душу, сколько рубли, — усмехнулся князь. — А есть у тебя чем подмазывать? — обратился он снова к Сергею.

— Более года, ваша светлость, жалованья не получает, — опять раньше Сергея ответил художник.

— Василий Степанович! — полуобернулся к свите Потемкин. — Напиши, чтоб сему инвалиду очаковскому жалованье сполна заплатили… А ежели, дружок, хочешь в наших городах служить — в Екатеринославе, Кременчуге, в Херсоне или Николаеве, — то сряду место сыщем.

— Я бы, ваша светлость, поближе к псковскому наместничеству хотел…

Потемкин насупился:

— Что ж, не любишь наши края?..

Сергей растерянно молчал. И в третий раз на выручку пришел Иванов:

— У подпоручика Непейцына, ваша светлость, дядя престарелый, родственник единственный, в Великих Луках проживает.

— Так ты Непейцын! — воскликнул Потемкин. — Тот самый фрунта любитель, что в ординарцы ко мне не пошел? Прости, брат, не признал. Спасибо, Михаиле, напомнил. Так кланяйся дяде от меня, место тебе схлопочем и на праздник приходи — гостем будешь.

Сергей низко поклонился, а светлейший повернулся к Кулибину:

— Хоть бы ты, Петрович, что придумал для таковых молодцов, чтоб деревяги им фигуру не портили, — ноги механические какие.

В свите кто-то угодливо хихикнул, приняв слова Потемкина за шутку.

— Я и то, ваша светлость, кое-что смекал такое для их благородия, — серьезно ответил Кулибин, — да вот фейерверком вашим занялся. Как управлюсь, опять за то примусь.

— Знаю, что, коли захочешь, придумаешь, — кивнул Потемкин и отнесся к пожилому человеку в коричневом кафтане с Владимирским крестом на шее и с папкой под рукой: — Ну, Иван Егорыч, рассказывай дальше. Здесь, что ли, зеленый шелк натянешь?

— Шелка, ваша светлость, не здесь, а в боковых покоях пойдут, — ответил статский человек скрипучим, как будто ворчливым голосом. — Тут стен из-за растениев видно не станет, оттого и шелку не надобно. А извольте взглянуть на рисунок бассейнов, какие для водометов здесь поставим, да эскиз росписи потолка в малом кабинетце… — Он не спеша вынул из папки рисунки.