«Надо переписать отпускную. — думал Сергей, ковыляя домой, — не до нее теперь адмиралу. Но как такого человека в отставку?.. И мое дело ни с места, хотя октябрь на исходе».

А дома его ждал знакомый плац адъютант с конвертом, содержавшим желанный аттестат за подписью князя Потемкина. Военной коллегии рекомендовалось находящегося на излечении от раны подпоручика и кавалера Непейцына назначить на вакантную нестроевую должность, ибо он безупречным поведением и храбростью в бою того заслужил. В конверте лежала еще записка от Иванова с пожеланием счастливого пути.

— Вот и кончилась наша херсонская жизнь! — воскликнул Сергей, обращаясь к Филе. И подумал: «Видно, тот же курьер адмиралу отставку привез, а мне радость!..»

Филя уже накрыл стол для обеда, и на нем оказались бутылки. Плац-адъютант пожелал Непейцыну доходной должности. Сидели уже за жарким, когда пришли Левшин с Василием Прокофьичем. Обед незаметно перешел в ужин, который участники назвали прощальным. Действительно, к концу его все обнимались, как перед вечной разлукой, и выпили на брудершафт.

Очевидно, мичман сообщил об этом вечере Мордвинову, потому что при первой встрече он сказал:

— Я слышал, любезный Непейцын, что вы собираетесь нас покинуть, и хотел предложить ехать на север вместе. Все веселей, и коляска у нас покойная, венская. Но боюсь, что сдачей должности задержусь с месяц. Однако не спешите отказом, подумайте.

Да, надо подумать. Трястись две тысячи верст по осенним дорогам в безрессорном тарантасе на своих лошадях или ехать в заграничной коляске на почтовых, тотчас перепрягаемых для превосходительного путешественника. Однако ждать месяц… Конечно, можно отправить своих вперед недели за три с наказом ожидать где-то около Москвы. Но как остаться без Филиных услуг?.. Вот подлая мыслишка! Этак и вольную дать нельзя — вдруг уйдет и без его стряпни останешься… Надо завтра все-таки переделать отпускную. А кого вписать вместо адмирала? Плац-адъютант не откажется, особенно если поставить бутылку-другую в виде празднования.

Но переписывать не пришлось. Увидев проходившего мимо суда Мордвинова с Сашей, разбитной подсудок выскочил из присутствия и поднес обоим бумагу, а затем явился к Непейцыну за обещанным полтинником и рублем для регистратора, без записи которого отпускная недействительна. Получив просимое, канцелярист шепнул Сергею, что теперь осталось только внести пять рублей пошлины и учинить заверку заседателем, секретарем и подсмотрителем. Подивившись длинной процедуре и не менее ловкости подсудка, который сразу учуял, что Филя не посвящен в тайну, Сергей поручил довести дело до конца и пообещал «поблагодарить», после чего гость исчез с низкими поклонами, а Филя сказал:

— Глядите, сударь, не надуло б вас крапивное семя. Экая у него харя пакостная!..

Однако Сергей забыл предупредить Сашу, чтобы не болтал пока о вольной, и он рассказал Говарду. Ранним утром англичанин попытался поздравить Филю с новым состоянием, но не был понят, так как говорил по-французски со вставкой нескольких русских слов. Затем уже Сергей был приглашен на соседний двор, обнят, угощен сырой морковкой и засыпан вопросами: думает ли тотчас отпустить и кучера, правду ли сказал мичман, что он никогда не бьет и не бранит слуг, откуда проникся человеколюбием и, наконец, много ли подобных помещиков в России?

Когда Непейцын дошел только до второго ответа, Говард вдруг выдернул из кармана часы, взглянул и заторопился. Он крикнул что-то слуге, бывшему в комнатах, и спросил Сергея, не может ли пойти с ним в острог, где обещал побывать сегодня.

— Кому обещали? — спросил Непейцын.

— Несчастным! — ответил старик. Это слово он произносил по-русски: «Несшастным». — О, молодому офицеру будет только полезно посмотреть, как они живут, я к тому же помочь донести туда булки, которые зовут «калашики». Или у него есть дело более важное или более доброе?.. Так пусть вольный слуга принесет ему шляпу и палку, пока сам Говард захватит то же и еще сумку с лекарствами.

Так случилось, что 1 ноября Сергей направился в острог, стоявший на большой дороге, что поворачивала влево перед крепостными воротами и вела в Кременчуг. До сих пор он только издали видел тын из вкопанных в землю бревен и никогда не думал, каково там внутри, кто и за что заключен. Видел иногда, как колодники, брякая цепями, шли по улице под конвоем и прохожие кидали им гроши. Слышал, что милостыня арестантам дело истинно доброе — казна почти ничего не отпускает на их пропитание, а когда работают в крепостях или еще где, то начальство обсчитывает.

В одном из последних домиков города находилась пекарня. Здесь уже были приготовлены три корзины с теплыми калачами. В окованные железом ворота острога их пропустили сразу. Караульный унтер доложил Непейцыну, что господин пристав отлучились, но старого барина — он кивнул на Говарда — приказано пускать в любое время и с провожатыми. Однако надобно его благородию знать, что арестанты — народ отпетый, сейчас обкрадут, ежели не остерегаться… Открыли вторые ворота, и посетители оказались во дворе, на котором стояли три каменных каземата с железными решетками в окнах. Вокруг каждого прохаживался часовой. На веревке, протянутой вдоль тына, сушилось тряпье.

Приказав слуге остаться на дворе с двумя корзинами, Говард сказал, чтобы Сергей шел с ним, и направился к ближнему каземату, дверь которого шедший с ним унтер предупредительно открыл, отодвинув массивный засов. Еще на дворе слышался гомон голосов и звон цепей. Когда вошли, шум почти оглушил Непейцына, и дыхание перехватило, так тяжел был воздух.

Помещение было разгорожено в длину тесовой стойкой, к которой с обеих сторон примыкали двухъярусные нары.

Под окнами шли лавки. На нарах и на лавках сидели и лежали арестанты с наполовину бритыми головами и лицами. Другие шли в разных направлениях, но при появлении Говарда остановились, обернулись к двери, и сразу стало тихо.

— Здравствуйте! — сказал Говард по-русски.

— Здравствуй, барин!.. Здравствуй, добрый человек!.. Здравствуй, ваше благородье!.. — раздалось со всех сторон, и на большинстве лиц показалась улыбка.

— Староста Петра! — позвал англичанин, твердо выговаривая чужие слова. — Спросите, я не ошибся, здесь старостой Петра? — обратился он по-французски к Сергею.

— Тебя Петром звать? — спросил Непейцын вышедшего вперед высокого плечистого арестанта. У него не только были выбриты, как у всех, половина головы, бороды и один ус, но еще на щеках и на лбу стояли выколотые буквы — знак осуждения за разбой пли бунт.

— А как же, я и есть! — отозвался арестант, широко улыбаясь обезображенным лицом.

— Поручите ему раздать калачи слабым, а другим я дам на хлеб и сбитень. И пусть покажут больных, — сказал Говард.

Сергей перевел.

— Все, как велят, сделаем, ваше благородье, — ответил Петр и принял от Непейцына корзину. — Козёл! Веди господ к Онисиму…

Тощий арестант выступил вперед. Говард и Сергей пошли за ним. Сзади раздавался голос Петра, вызывавшего тех, кому следовало получать калачи, и возобновился топот и приглушенный звон кандалов. Из уважения к Говарду их поддерживали при движении.

У дальнего края нар Козел остановился. Сначала Сергей ничего не разобрал, кроме кучи тряпья. Потом рассмотрел запрокинутую голову, торчащую вверх половину бороды. Козел шагнул к лавке и отпихнул кого-то от окна. Стало светлее. Говард приподнял тряпки, нащупал запястье. Сергей содрогнулся — казалось, арестант уже умер: борода так же недвижно торчала вверх.

— Пусть дадут воды! — сказал Говард, положив руку на прежнее место и заглянув в лицо больному.

Непейцын не поспел перевести, как Козел подал деревянный ковшик. Говард перелил немного воды в вынутый из сумки стаканчик, всыпал туда какой-то порошок и, уверенно, но бережно приподняв голову больного, влил в полуоткрытый рот. Сергей видел, как задвигался синеватый кадык, как часть лекарства потекла из угла бескровных губ. Англичанин уложил арестанта, покачал головой и сказал: