— Надобно, сударь, — не отставал Филя. — Дяденька всегда перед боем мылись. И мне в Луках строго наказывали. Не моя, их воля.

— Ладно уж, — согласился Сергей.

Уложенный в постель, он только поспел подумать, что забыл зарядить пистолеты и завтра надо прежде всего это сделать, как заснул. И, кажется, тотчас был разбужен Филей. На столе горело две свечи. В камельке рдели уголья — значит, Филя поспел уже истопить. За кибиткой по лагерю шел внятный шум множества марширующих ног и сдержанный говор.

— Вставайте, сударь, полки по местам уж пошли, — сказал Филя. — Под мундир извольте намест меховушки вязанку вздеть. Не так тепло, да чистое…

— Пистолеты надобно зарядить…

— Вчерась еще заряжены, кушать скорей пожалуйте.

Оделся, плеснул в лицо водой, поел. Застегнут на все пуговицы, перепоясан саблей, сверху шарфом. Пистолеты за него засунуты. Каска, перчатки…

— Епанчу наденьте, я к месту вас провожу да возьму ее…

— Не надо, Филя. Тут простимся. Если что, вы скорей в Луки.

Расцеловались. За дверью-кошмой темной глыбой стоял Фома и молча припал к плечу.

Бегом, бегом к месту сбора. Ну и мороз анафемский! Без епанчи ох как прохватывает!.. В полутьме идут ряд за рядом, кто-то столкнулся штыками, кто-то, оступившись, выругался, кто-то просит у соседа сухарика.

— Какой полк?

— Астраханский гренадерский.

«Ну, слава богу, не опоздал — они тоже в нашей колонне».

По пяти человек несут лестницы. Ну и длиннющие!

На сборном месте сразу нашел подполковника Киселевского. Вместе с бригадиром Мейендорфом и командиром первого батальона прохаживались во главе колонны.

— Становитесь, Сережа, здесь и около меня держитесь. Будете за адъютанта, мой Куровский в лихорадке лежит.

«Здесь не зазорно и в адъютанты», — подумал Сергей.

Впереди слева и справа в чуть редеющем сумраке обозначились откосы батареи, между которыми нужно будет пробежать.

— Ох, какая холодность! — говорит с акцентом Мейендорф, пританцовывая на месте.

— Да уж, — вторит Киселевский, сдерживая улыбку. — Рано, пожалуй, мы людей вывели, Христофор Богданович, мороз ровно крещенский. Не видели, Непейцын, подошли астраханцы?

— Подошли только что, с лестницами…

Но Киселевский не дает кончить фразу, стискивает Сергею локоть.

— Тс-с!..

Слева донесся едва слышный и все же явственный многоголосый крик, и тотчас, покрывая его, затрещали выстрелы.

«Из-под горы, от лимана, оттого глухо», — сообразил Сергей.

— А вот и четвертая колонна. — говорит Киселевский.

Много ближе подхватили крик, ударили барабаны, заиграли рожки, и так же все покрыла трескотня ружей и буханье пушек.

— Вперед, егеря! — закричал Мейендорф, обнажая саблю.

И разом затопала по промерзлой земле, заревела тысячами глоток рванувшаяся вперед колонна.

Вал опоясался вспышками выстрелов. Кто-то, вскрикнув, упал рядом с Сергеем. Егеря, сломав ряды, бежали, перегоняя офицеров. Правее дохнула огнем пушка. Вот и вал. Кто-то вскочил на него и крестит клинком туда и сюда. Да это сам Мейендорф!..

А через миг и Сергей стоит уже наверху и тычет саблей бритоголового, копошащегося внизу. Сзади лезут на вал и соскакивают в ретраншемент еще и еще егеря.

— Непейцын, дай руку, черт! — кричит кто-то.

А, это маленький поручик Белков из пятой роты.

— Прыгай, чего мишенью стоишь! — кричит впереди Киселевский.

Спрыгнул. Справа егеря колют штыками кого то, кружится куча дерущихся людей. Как дико кричат! А вот Киселевский впереди, у врытого в землю камня. И здесь у них кладбище…

— Нате платок, перетяните покрепче выше локтя… Пустое, навылет.

Перевязал Киселевского поверх мундира.

Морщится, бормочет:

— Страм, егеря нас обогнали!..

И опять рядом вперед. Около отвесной каменной стенки заминка, толкаясь, сбегают в ровик, тащат, ставят лестницы, а турки сверху бьют из ружей, рубят первых взобравшихся. Но егеря лезут уже по десяти лестницам, лезут и между ними, цепляясь друг за друга, втыкая штыки в расщелины между камнями. Сергей за Киселевским и каким-то проворным егерем быстро взобрался наверх. Сабля висела у запястья на темлячном ремне, перехватил в руку, пригнул голову. И зря, никто не ударил. Теперь вниз прыгнуть. Но кто-то большой, в красном и в шишаке, вынырнул сбоку с занесенной саблей. И не поспел Сергей отбить, из-за плеча его выкинулось ружье, выстрел грянул над самым ухом.

Но где же Киселевский? Отсюда, сверху, его б увидеть… Вдруг, поколебав землю, громыхнул взрыв, слева в серое небо взмыл высокий столб огня. «Фугасы!» — мелькнуло у Сергея.

Таща лестницы, егеря и астраханцы спрыгивали вниз и бежали к высокой серой стене. Только хотел прыгнуть, как что-то щелкнуло близко и больно ударило в колено, нога сразу ослабла, не держит…

— Поберегись, ваше благородие!

Твердое сильно ткнуло в плечо. Повернутый толчком, Сергей на миг увидел лестницу, которую тянули рядом. И не удержался — раненая нога подогнулась, и он полетел в ров. Тяжело упал грудью на чье-то тело. Разом ощутил еще большую боль в ноге, боль в животе от засунутых за пояс пистолетов. Вдохнул отвратительный запах чесноку, прогорклого сала и вина. Ища опоры, нащупал чье-то судорожно вздрагивающее горло…

Отползти от этой вони, выдернуть пистолеты, перетянуть платком рану. Не теряться, не отчаиваться. Ранение в колено еще не смерть… Пистолеты отпихнул. Руку из темляка выпростал. Платок нащупал за пазухой. Затянуть! Затянуть крепче. Второй узел. Так… Теперь отползти куда-то от этой вони, от хрипа. А наверху всё дерутся, кричат…

И тут что-то тяжело ударило по голове и смяло, прижало, вдавило в того, вонючего. И еще сверху ухнуло, еще крепче нажало, заткнуло рот, навалилось горой. Красные круги перед глазами… Конец..

Вдруг разом всего охватил пронизывающий холод. Кто-то тянет за плечи, разжимает зубы, вливает обжигающее, першащее в горле. Снимают каску, повязывают голову теплым.

— Сергей Васильевич, очнитесь, батюшка. Василий Григорьевич, подхватите плечи, вы, ребята, под бока, а я ногу…

Вся нога до бедра как чужая — затекла, что ли? Качаются носилки, кто-то укрывает епанчой. Открыл глаза — серое небо. Костенецкий идет рядом.

— А Киселевский жив?

— Жив, жив, — наклоняется Вася. — Очаков взят, трофеи великие.

Голос Фили:

— Что они сказали?

— Про Киселевского, жив ли…

— Они, Сергей Васильевич, и место указали, где вас на валу видели. Без того ни в жисть не сыскать — два турка да наш покойник на вас навалились. Только нога раненая наружу и торчала. Я по сапогу признал. Сейчас донесем, лекаря что надобно сделают…

Закопченный потолок с деревянными темными балками, воздух спертый, кто-то жалобно стонет, кто-то плачет, захлебывается.

— Посмотрите, господин лекарь. — Это Васин просительный голос. — Бугского корпуса офицер, под убитыми шесть часов пролежал.

— Сейчас, батюшка, сейчас. Дайте хоть табачку понюхать для прочищения мозгов. Уморился — мочи нет. Сами видите, что делается… Какое место ранено?

— Колено.

— Э, да у него платок. Вот и кровь не шла, да мороз — всё на пользу. А ну, Васильков, ослобони ногу его благородия. Да пори, пори штаны, заворачивай наверх. Так… — Пальцы ощупали колено, но оно как чужое — боли Сергей не почувствовал. — Ну, счастлив, друг мой. Малость бы прямей пуля пошла, артерию раскрыла, и кровью б истек, не помог бы и жгут. А теперь жить можешь, хоть и без ноги. Посмотри, Герман Федорович, по-моему, ампутации не миновать.

— О да!.. Чашка вдребезги… — Другой наклонился, трогает. — И чем скорее, тем лучше, пока морозом охвачено…

— А вы уверены, господа? Ведь вам ногу отнять — что нам трубку выкурить, — говорит Вася срывающимся голосом.

— Случай бессомненный. Слышали, что штаб-лекарь сказал?