Ух! — рвануло по туркам.

Ух! — рявкнуло за ним и четвертое…

И вдруг всех бегущих вперед и падающих турок разом закрыли холщовые куртки егерей. Сергей не сразу понял, что случилось. Потом перевел дыхание: «Вот счастье-то! Откуда вдруг?..»

— На передки! Направо кругом! За туркой! — уже командовал Мосеев. — Ездовые, в плети! Пиленко, станови на край, бей по балке.

С хрустом ломаются вывернутые из земли камни, увенчанные чалмами, артиллеристы налегают плечом, толкают вперед пушки. Установили над оврагом, заряжают, ударили по тому склону, где карабкаются, убегая, враги, волочат огромное зеленое знамя.

— Не любишь? — кричит, торжествуя, Мосеев. — А ну, Сергей Васильевич, дай им еще изюму!..

— Василий Михайлович, из ретраншемента по нам сейчас стрелять станут, — говорит командир егерской роты.

— И то! — отзывается капитан. — Отставь, ребята! Откатывай на запряжку! Да навались, Дергачев, ленивый черт, я тебя ужо! Сергей Васильевич, не поднимай колесо, надорвешься. Хобот выше, не волочить! Береги лафет, ребята, — не своя задница!

Уф! Откатили, подцепили на передки, отъехали на рысях. Все целы… И в самое время. Гранаты, круша памятники, запрыгали по кладбищу, с воем разорвались, подняли пыль. Слабо посвистывают на излете ружейные пули. Опоздали, голубушки…

— Ох, спасибо, душа, выручил! — говорил Мосеев егерскому офицеру, обнимая его с седла за шею. — Как тебя бог надоумил к нам бежать? А я гляжу…

— Не бог, Василий Михайлович, а генерал. Он с батареи углядел, что по сему отрогу турки в обход потянулись, сам ко мне подъехал и велел встретить. А тут вы уже им жару даете…

— Дали-таки! Вот Сергей Васильевич маневр придумал… Слышите, общий отбой играют. Загнали, значит, назад чертей.

По полю к батарее, где строем, где кучками, шли егеря, несли раненых, вели отбитых лошадей.

— А вон генералова коня ведут, ей-богу, — вгляделся Мосеев, — Ведь его чепрак зеленый с галуном?.. Ох, плохо, братцы, неужто Михайло Ларионовича задело? Скачите, Сергей Васильевич, узнайте. Вон и носилки, а рядом лекарь Бушман…

Теперь и Непейцын увидел, о чем говорил капитан. За одной из рот четверо солдат несли холщовые носилки. Около них шли несколько офицеров. Сзади егерь вел буланую кобылу Кутузова.

— В самую последнюю минуту, — рассказывал вполголоса один из офицеров, когда Сергей, спешившись, пошел рядом. — Все на батарее был, а тут к нам подъехал. Сам отбой приказал, коня уже поворачивает, и вдруг пуля — з-з-зык! И стал падать…

— Куда попало? — спросил Сергей, не решаясь задать прямой вопрос — ранен или убит генерал.

— Худо попало, в щеку вон тут, а вышла в шею под затылком. Я гляжу, у него вроде клюквинка на щеке приставшая, капелька крови сначала одна, — рассказывал офицер. — И удара не было слышно, только — з-з-зык! И стал падать. Я подхватил, да тяжел ведь. Едва удержал, пока подбежали. Ну, Петр Крестьяныч сразу. А он уж без памяти. Вот все плечо залило, из затылка текло.

Сергей отстал от носилок, сел верхом. Лекарь говорил офицерам:

— Невозможное не бывает. Он, конечно, более в память не войдет… Такая потеря! Обходительный, образованный, по-немецки со мной говорил, Клопштока наизусть читывал…

— Полно каркать, Петр Крестьяныч, ведь жив еще.

— Каркать! Когда выход пули около основания черепу…

Прежде чем отъехать, Сергей заглянул в носилки. Каштановые волосы с осыпавшейся пудрой, бескровный лоб, закрытый запавший глаз, горбинка носа, а ниже все в окровавленной повязке.

«Ежели доведется когда истинно полезное для России сделать…» — вспомнил он сказанное вечером Осипова празднества. Вот и конец всем надеждам… «Чудесная рана», — Верещагин говорил. Раз выжил чудом, второй чудом не выжить…

На другой день ездили на похороны егерей. Опять длинные шеренги босоногих покойников равнялись на красноватой сухой земле у неглубоких траншей. За месяц здесь выросла целая армия крестов. И под каждым лежали десятки людей.

«Как хорошо, что нет среди них погибших по моей вине!» — думал Сергей. И, когда ехали обратно, сказал Мосееву покаянно:

— Василий Михайлыч, а я ведь совсем струхнул, как увидел, что турки из оврага лезут…

— А я не струхнул? — отозвался тот. — Только по опытности сразу назад оглянулся — как отступать лучше? И тут подмогу бегущую увидел. Иногда и назад, выходит, глянуть надобно… Зато как ты по оврагу наводил — любо-дорого!

Непейцын посмотрел на капитана: не шутит?.. Ну и добряк. А в деле каков! Спокойствие, удаль, голос — откуда взялись?

…Наперекор уверениям всех осматривавших его медиков генерал Кутузов не умер. Через несколько дней его перевезли на хутор за Бугом, а оттуда, слышно было, отправили в Херсон.

Говорили, что отбитая егерями вылазка напугала возлюбленную светлейшего, княгиню Долгорукую, которая захотела уехать в Киев, но он обещал окружить главную квартиру сильной охраной. Может, поэтому Бугский корпус получил приказ перейти на правый фланг, к уничтоженному форштадту, — между крепостью и «Вавилоном».

Здесь жизнь Сергея во многом изменилась. Во-первых, Осип стал посещать брата почти каждый день, чтоб поспать после дежурства или бала, перекусить Филиной стряпни, просто чтобы пофорсить перед егерями красивым мундиром и рассказать новую проделку шута светлейшего, француза Массе. Во-вторых, кончились спокойные дни, занятые только обязанностями полевой службы и общением с товарищами. Охотников «подтянуть», сделать выговор, здесь, в соседстве ставки главнокомандующего, оказалось множество. И все пугали, что светлейший увидит, светлейший будет недоволен. Приказывали: вытяни по струнке палатки, смотри, чтоб солдаты одевались по форме, вели начищать орудийную медь, а лафеты и ящики окрась заново… Не было и прежней тишины. Кажется, круглые сутки со стороны главной квартиры доносились звуки оркестров, крик разносчиков, ржание лошадей, лай собак. Многие офицеры были рады такому соседству и вечерами отправлялись гулять по улицам из шатров и дощатых домиков. Заходили в трактиры, присаживались за игорные столы, возвращались «под мухой» и без копейки.

Непейцын не играл в карты, не искал знакомства с дамами, не любил трактирного гама. Сразу после перехода на новое место он надеялся, что хоть купание здесь будет лучше, ведь поблизости уж не лиман, а Черное море. Но целые дни у воды толкался народ, причаливали шлюпки с кораблей с офицерами, ехавшими «погулять», с курьерами от адмирала к светлейшему. Тут же выстроили обтянутые полотном купальни для приближенных князя Потемкина, а чуть дальше конюхи мыли экипажи и лошадей.

Единственное приятное, что случилось на новой стоянке, было возобновление знакомства с Михаилом Матвеевичем Ивановым. Как-то днем, будучи дежурным по батальону и обходя линейку, Непейцын увидел художника, проезжавшего шагом мимо лагеря, и едва узнал его. Иванов загорел до черноты, сильно похудел, на нем был выцветший мундир и холщовые рейтузы. Сзади казак вез складной стул, зонтик и еще какие-то принадлежности.

— Здравия желаю, господин майор! — крикнул Сергей.

— Здравствуйте, господин Цинцинат.

— Почему так меня зовете?

— Как же еще, раз предпочли скромную долю почестям?

— А вы откуда знаете? От брата, конечно?

— От него. И не жалеете?

— Пока нисколько. Далеко ль ездили?

— Рисовал крепость с батареи. Хотите поглядеть? Голощекин, веди лошадей на квартиру, я тут останусь.

Иванов слез с коня, вынул из седельной сумы оплетенный в кожу альбом и вошел с Сергеем в кибитку.

В альбоме оказалось множество акварелей: военные корабли, палатки, часовые, пушки, всадники, турки-перебежчики. Все в блеклых, мягких красках. Были и портретные зарисовки — светлейший у шатра, несколько генералов, княжий берейтор с белым конем.

— Заказал генерал Самойлов — светлейшего племянник — картину целую «Лагерь под Очаковом». Вот и делаю к ней наброски, — пояснил Иванов.

Среди других рисунков Сергей увидел кусок желобчатой мраморной колонны, лежащей в траве, рядом на черном фоне фигурка танцовщицы в развевающемся платье, с дудочкой у губ. И тут же обрывистый песчаный берег над прозрачной водой.