— Никак, Непейцыны наши?

Тут и они узнали Васю Костенецкого, который, кажись, за год, что прошел с выпуска, еще вырос и раздался вширь.

Выслушав сетования братьев, великан предложил:

— Едем в наш ротный лагерь, за Киевскую заставу. Заночуете со мной, а люди — в тарантасе. По крайности коней не украдут, раз кругом часовые.

Эту ночь провели в офицерском балагане, где было тесно и душно, а на другую раскинули рядом дяденькину кибитку.

— Не распаковывай тюки, — приказал Сергей Филе. — Может, завтра же дальше поедем.

— Навряд, Славянин, — сказал слышавший это Костенецкий. — Генерал Меллер в разъездах, шанцы осматривает, а в канцелярии его прохвостюги прежде душу вынут, чем назначение дадут.

Канцелярия начальника артиллерии помещалась в крепости. Прочитавши бумаги братьев, один из офицеров кликнул писаря и приказал навести справку, где есть вакансия, а Сергею предложил зайти недели через две. Когда Непейцын заметил, что жилья здесь не сыскать, и просил ускорить назначение, офицер ответил, что раньше оно состояться не может, раз надобно списаться с частями, и что другие ждут не меньше. Сергей позволил себе сказать, что, наверно, в канцелярии есть сведения, сколько где состоит офицеров, из чего можно видеть, где не комплект, и что они с братом поедут куда угодно. На это офицер ответил, что порядок сей установил сам генерал-поручик Меллер и менять его по слову вновь произведенных офицеров его превосходительство навряд ли захочет. А что собственно до их желания, то оное вовсе не имеет значения — начальство само решит, куда кого слать, на том военная служба стоит.

Сергею оставалось только откланяться, испытывая чувство бессильной злобы к равнодушию, с которым столкнулся. Неужто нельзя сделать, чтобы скорее начать службу, а не бить баклуши?

Когда он пересказал разговор Костенецкому, тот присвистнул:

— Эк ты надурил! Капитан сей и есть главная ракалия. Он теперь тебя до второго пришествия гонять станет.

— А тебя быстро назначили?

— Повезло. Меня сначала генерал к себе причислил.

— В канцелярию? — удивился Сергей, помнивший, что Вася был более привержен к строю и езде, чем к письменным наукам.

— Видишь, я в первые дни как приехал — в Кременчуге то было, — в трактире малость кутнул и об заклад побился, что любую подкову сломаю. Ну, и сломал три подряд, а зрители донесли генералу, какой артиллерист приехал. Генерал, должно, и подумал, что светлейший диковины любит, может, и я когда пригожусь. Взял ординарцем…

— А потом?

— Наверное, доложил, а светлейший сказал: «Эка невидаль!» Так я, то есть, полагаю, что могло быть. А мне за генералом скакать да в прихожей светлейшего высиживать скоро невмоготу стало.

— Лакейская должность какая-то, — сказал Сергей, жалея, что Осип не слышит этого разговора.

— Вот-вот, — согласился Костенецкий.

— Так и не посмотрел на тебя светлейший?

— Раз подошел, померился ростом — ну, я его как раз на голову выше. Потом пощупал вот тут, у плеча: «Железная», — сказал. И ушел к себе. После того и стал я у генерала в строй проситься. Если понадоблюсь, мол, завсегда явлюсь…

— Но что, скажи, мне-то делать теперь с назначением?

— Только ждать две недели да снова туда ж идти…

Ночи становились все холодней, но дяденькина кибитка оказалась надежным убежищем, особенно когда Филя добыл досок, настлал пол и покрыл ковром. Он и ночевал здесь, а Фома — в тарантасе, поставленном у артиллерийской коновязи. Довольствовались люди и лошади в роте, что обходилось дешево.

Жизнь наладилась, но Сергей изнывал от безделья и неопределенности.

Он перечитал книги, сыскавшиеся у офицеров роты, сыграл множество партий в городки, обошел весь Елисаветград. В комендантском доме в крепости — нынешней квартире светлейшего — шел каждодневный праздник. С полудня начинали подъезжать экипажи, за окнами мелькали разноцветные мундиры и дамские робы, гремела музыка. У соседнего домика, превращенного в кухню, разгружали возы провизии, над крышей непрерывно клубился дым, за распахнутыми дверями у горящих очагов сновали повара, и блюдо за блюдом, покрытые крышками пли салфетками, проносили в большой дом официанты в голубых бархатных ливреях.

«Во сколько же обходится угощение этих прихвостней? — думал Сергей. — А нам-то твердили — истинный полководец живет как спартанец, умеренно и просто!»

Осип проводил время иначе, чем брат. Он появлялся в кибитке только на ночь, остальное время пребывая в трактире, где играли в карты и бражничали. Довольный задержкой в Елисаветграде, он сетовал только, что встали невесть где и приходится идти в темноте такую даль. Утром Фома отвозил господ к крепостным воротам, но ждать Осипа до ночи у трактира Сергей запретил.

— Смотри, Славянин, брату денег не давай, — сказал Костенецкий, зайдя вечером в кибитку выпить горячего сбитня. — Видал его в кумпании таких господ, по которым острог горько плачет.

— У него деньги свои, — ответил Сергей. — А вот посоветуй, что делать, если послезавтра, в ихний срок, места не выйдут?

— Я уже, брат, там два раза побывал, думал генерала за вас попросить, так все нет его. Придется, видно, тебе писарю Агафону Григорьеву «барашка в бумажке» поднесть. У него, говорят, в Петербурге дом каменный от «безгрешных доходов» вырос.

— А как давать? Я не умею…

— Как птички с ветки на ветку порхают. — Костенецкий огромной рукой нырнул в задний карман мундира и плавным движением как бы перенес нечто в ладонь Сергея.

— Сколько ж дать?

— За обоих десятку. Наверно, вакансия откроется.

Когда Сергей уже лег, в кибитку, браня темноту и плохую дорогу, ввалился Осип. Старший брат сказал, что беспокоится, как бы не проигрался нечестным людям. Осип засмеялся:

— Тебе Васька наговорил? Зря тревожитесь — мои друзья таковы, что пока я один в значительном выигрыше.

Утром Сергей рассказал о совете Костенецкого дать писарю «барашка». И услышал в ответ:

— Плати за себя, а меня брось опекать, мне и тут хорошо.

— А я уеду, где жить станешь?

— Устроюсь не хуже, чем в твоем шалаше, а место мне уж обещано при главной квартире.

— Вот и позаботься о дураке, как матушка просила, — сказал Сергей Филе, когда Осип ушел в город.

— А я б все равно и за них дал хапуге, — посоветовал Филя. — Разве можно тут одних оставить?..

Назавтра Непейцын пошел в артиллерийскую канцелярию.

— Что вам надобно? — осведомился, увидев его, тот же офицер, прогуливавшийся с рассеянным видом между писарских столов.

Сергей назвал себя и напомнил о его словах.

— Право? Да, что-то вспоминаю, — сказал офицер. — Григорьев, писали мы о господах Непейцыных?

— Писали-с, ваше благородие, — откликнулся пожилой писарь. — Только ниоткуда ответу еще не поступило.

— Вот видите, юноша… Наведайтесь через некоторый срок.

— Какой же, господин капитан?

— Ну, недели через две.

— Неужто нельзя поторопить? Жить здесь весьма накладно.

Офицер пожал плечами и, отвернувшись от Сергея, стал глядеть в окно.

«Ну, делать нечего, завтра вызову Григорьева, суну ему золотой, — решил Непейцын. — Жалко, сегодня не взял с собой денег, раззява!..»

Прошлую ночь Осип не являлся домой, но когда Сергей возвратился из канцелярии, то застал его спящим.

— Не проигрались ли? — предположил Филя. — Больно сердиты пришли, да и пояса будто на них нету.

Проснувшись, Осип спросил охрипшим голосом:

— Не давал еще писарю?

— Завтра за себя собираюсь.

— Дай и за меня. Да проси скорей отослать куда ни на есть.

— Что так? Ведь ты сбирался тут остаться и место при светлейшем занять? — съязвил Сергей.

— Врали все, — мрачно буркнул Осип и лег лицом к стене.

Разговор с Григорьевым прошел легко ж просто. Приняв деньги и, видно, на ощупь оценив достоинство монеты, писарь тотчас сказал:

— Вот к генералу Голенищеву-Кутузову в Бугский егерский корпус в аккурат двоих артиллерийских обер-офицеров требуют. Поедете с братцем, ваше благородие?