По всей северной половине Советского Союза от республик Прибалтики до Камчатки распространяется породистый скот, выведенный знаменитыми холмогорскими животноводами.
Здесь все так или иначе связано с Северной Двиной, от пастбищ для скота до прорезных орнаментов на изделиях косторезов, напоминающих причудливое ветвление речных рукавов.
Начиная от Холмогор и дальше вверх к Емецку, характер речной долины уже не тот, что в самом низовье. Левый коренной берег подступает ближе к руслу, террасы сужаются, и местами река оказывается зажатой меж двух высоких берегов. Довольно высоко над рекой стоят и сами Холмогоры.
У Холмогор расстилается крупнейшая из внутренних дельт Северной Двины, образованная с участием ее притока Пинеги, которая впадает двумя десятками километров выше. Здесь ширина всей реки, то есть всех ее рукавов вместе с островами, достигает 12 километров. Острова этой дельты, хотя они в основном намыты из речных наносов, в межень на несколько метров возвышаются над водой. Расположенные на них деревни стоят на высотах, недосягаемых для воды даже в сильное половодье.
Болотами здесь и не пахнет, в прямом смысле слова. Господствуют более приятные запахи: цветущего клевера, скошенного сена… Однако наиболее низменные острова и вся пойменная часть долины весною, бывает, надолго скрываются под водой. Они получают при этом свою ежегодную порцию плодородного ила, и на них расцветают те славные своими душистыми травами луга, на которых главным образом и зиждется холмогорское животноводство.
Утро было удивительным. Мы шли по деревянным тротуарам к юго-восточной окраине села, где находится племзавод — главное в районе племенное животноводческое хозяйство. Солнышко — желтое, без пятен, с розоватой каемкой — нежарко светило нам навстречу, окрашивая пространство чуть заметным фиолетовым мерцанием невидимых глазу мельчайших пылинок, наполняющих неподвижный воздух в эти сухие дни.
Хо́лмогоры (так говорят здесь, с ударением на первом слоге, хотя на вопрос «где ты был?» надо отвечать «в Холмогора́х») вытянулись вдоль берега, как почти любое из придвинских поселений. На набережной немало старинных добротных домов, но на параллельной главной улице и дальше в сторону от реки преобладают новые рубленые дома, почти сплошь двухэтажные. От седой древности почти ничего не осталось — один только Преображенский собор постройки конца XVII века высится на отшибе. Но холмогорцы не оберегают его и с преспокойной совестью используют здание под склады: нет почтения к прошлому с его засильем духовной братии, которая разжиревшей пиявкой сидела на теле многотерпеливого северянина. Холмогоры целиком в сегодняшнем и завтрашнем дне.
Мы едва поспеваем за Марией Павловной Архиповой, инструктором райкома партии, у которой тоже есть дела на племзаводе. Это худощавая, крепкого сложения женщина, с темно-русыми выгоревшими на солнце волосами, загорелым лицом. На ней синий шевиотовый костюм, выцветший в ее странствиях по полям и лугам, и легкие сапоги; под тонким хромом вырисовываются большие, по-крестьянски натруженные ступни.
— Семилетку по молоку наш район берется выполнить за пять лет, — говорит Марии Павловна, продолжая начатый еще в райкоме разговор.
— А коровы не возражают?
— Ну, коровки наши и против более быстрых темпов не возражали бы, — смеется она. — Холмогорка может дать 10 тонн молока в год, а то и больше, были бы корма. В кормах вся и загвоздка. Стадо растет, а лугов не прибавляется. Вся надежда на лугомелиоративные работы, а затем — кормовые культуры. О кукурузе мы пока только слышим, а вырастить ее у нас никто еще как следует не пытался. Но у нас есть свои высокопродуктивные кормовые культуры, например капустно-брюквенный гибрид. Возьмите любой корнеплод или клубнеплод, хотя бы тот же картофель: пока тепло, он идет в зелень, в ботву, а как похолодало, к осени, быстро набирает клубень. Наш гибрид тем и выгоден, что у него обе части полезны. Короткое северное лето используется на все сто процентов. А в общем мы на наше лето не жалуемся: правда, тепла у нас маловато, зато дни долгие, освещение куда продолжительнее, чем на юге.
Воистину так. Благодаря закономерности, о которой говорила наша собеседница, на севере смогли распространиться многие виды растительности гораздо более южных широт…
Задумавшись, я не заметил, как мы оказались на территории племенного завода. Впрочем, в этот ранг он был возведен совсем недавно, и его здесь по старой памяти еще называют совхозом. За последние годы к нему присоединилось несколько окрестных слабых колхозов, стадо возросло до 2,2 тысячи голов, а луговые и пахотные угодья — до 3 тысяч гектаров.
— По северным меркам это много, — поясняет директор, знающий масштабы других районов, более богатых земельными просторами.
Холмогорский совхоз поставлял одну треть животноводческой продукции всего района. Однако молоко и мясо — лишь побочный продукт деятельности совхоза, ныне племзавода. Главное — это бычки и телки, отправляемые на племя в подходящие по климатическим условиям зоны страны. Подобным же образом и колхозы Холмогорского района не только дают молоко и мясо, но в первую очередь продают молодняк, преимущественно телочек, и получают от этого большой доход.
На скотных дворах тихо и пустынно: стада на пастбищах. Как же нам посмотреть на коров? Мария Павловна, встретившая знакомую работницу, второпях ответила нам что-то про Америку. Я решил, что она, не поняв меня, продолжает прежний разговор — мы только что обсуждали шансы холмогорцев догнать и перегнать США…
На лугу перед зданием станции искусственного осеменения поодаль друг от друга греются на солнышке богатыри быки. У каждого носовое кольцо, от него идет толстая цепь, конец которой прикован к мощному железному шкворню, глубоко воткнутому в землю. Предосторожности эти не напрасны: среди быков есть буйные, а для посторонних все они довольно опасны.
Вот стоит, недвижим, как изваяние, знаменитый холмогорец «Цветок» — уже «в летах», рождения 1950 года. Прославился он еще в 1954 году, когда взял первенство по экстерьеру на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке. «Цветок» величественно красив, у него прямая, как по линейке, спина, широченная грудь, а масти он почти сплошь черной, только брюхо и ноги белые да характерные подпалины белеют на боках. Весит он 1,2 тонны. Неподалеку от «Цветка» неспокойно переступает, приглядываясь к незнакомым людям, его сын «Запорожец» рождения 1956 года — «весь в папу…»
Но нам хочется посмотреть коров.
— Значит, хотите побывать в Америке?
Опять я слышу об этой Америке!
— А далеко ли до нее?
— Пустяки, рукой подать. — отвечает Мария Павловна, и я все еще не знаю, понимать ли ее иносказательно, или в самом деле есть тут какая-то своя «Америка».
Позже, рассмотрев на крупномасштабной карте островки, о которых шла речь, я убедился, что они действительно очень напоминают Америку: один Северную, с укороченной Аляской, зато сильно удлиненным Лабрадором, другой, через протоку, — Южную. Итак, идем на острова «Америка», где пасется стадо холмогорок.
Путь в «Америку» лежит посуху: протока, отделяющая остров от берега, поздним летом почти полностью пересыхает. Вдоль полоски ила, оставшейся на месте русла, сверкают разрозненные зеркальца луж. У протоки, как почти повсюду около воды, — заросли ивняка. Если выбрать какую-нибудь покрупнее из таких зарослей и углубиться в нее, увидишь серую потрескавшуюся поверхность высохшего, а кое-где еще влажного ила, негусто поросшую хвощом. Серый ил, бледный хвощ и жидкий ивняк — картина почти что пугающая своей унылостью. Между тем, в этих местах могли бы цвести — а может быть, не так давно еще и цвели — такие же вот веселые луга из клевера, пырея, костра, лисохвоста и других сочных душистых трав, какими мы идем по холмогорской «Америке»… Правда, кое-где ивовые кусты выполняют полезную работу: те, что растут по берегам активных русел, предохраняют луга от песчаных наносов.
Посреди луга у небольшой впадинки с колодцем сооружен летний коровник. Стадо приходит сюда на ночлег и на дойку. Сейчас коровы собрались на полуденное доение, после которого они будут отдыхать в тени небольшой рощицы, раскинувшейся по соседству. Вот они, красавицы холмогорки: крупные, с большим выменем, развитой грудной клеткой, преимущественно черно-белой масти, но встречаются и почти черные или почти белые и лишь изредка красно-пестрые.
