Сто сортов профессора Черненко, ранних, поздних, самых зимостойких и выдерживающих наиболее длительное хранение, позволили создать «календарь яблок», то есть такую систему садоводства, которая дает возможность в Средней России, а в недалеком будущем, вероятно, и в более суровых районах, снабжать население свежими фруктами в течение круглого года.

Пока мы беседуем на эти темы, приносят ключ, и мы спускаемся в подземное хранилище. Семен Федорович собственноручно отпирает большой висячий замок, щелкает выключателем… На простеньких дощатых стеллажах десятки аккуратных пирамидок, сложенных из отборных, невиданной красоты плодов. Какое разнообразие красок, размеров и форм! В этом небольшом подземелье, напоминающем пещеру, они похожи на фантастические кристаллы, волшебные создания природы, соединившие в себе идеал приглядности, сладости и аромата. Вот они, знаменитые и удивительные сорта — «боровинка ананасная», «диана», «душистый леденец», «превосходное розовое», «победа»… Плоды хранятся здесь для лабораторных нужд, но Семен Федорович дарит нам на прощание несколько штук из тех, которые есть в избытке.

Мы долго хранили эти дары, не смея посягнуть на их классическое совершенство, но в конце концов съели — с великим наслаждением и с мысленной благодарностью доброму волшебнику, сотворившему их.

Мы снова в пути. Ландшафт по-прежнему похож на степной, полезащитные лесополосы стали уже неотъемлемым и привычным для глаза элементом. Но справа временами виднеется какой-то крупный лесной массив. Он то удаляется от дороги, то приближается к ней вплотную. Лес этот смешанный. В нем попадается не только сосна (дерево поистине вездесущее), но и ель. Это кажется странным, ибо к ели мы привыкли относиться как к дереву таежному, на равнине не заходящему на юг за пределы преобладания смешанных лесов. Однако образование лесостепи в здешних краях — дело совсем недавнего времени, причем его связь с деятельностью человека выступает здесь особенно наглядно.

Лесной массив начинается где-то севернее Мичуринска и тянется к Липецку, а затем далее на юг узкой полосой, местами расширяющейся до 20—30 километров. Он представляет собой остатки бескрайних и богатых всякими промышленными породами лесов, существовавших в огромном радиусе вокруг Липецка и еще далеко южнее по реке Воронеж вплоть до XVIII века. Их истребление связано с созданием в Липецке крупной металлургической промышленности, работавшей на древесном угле, а также со строительством в Воронеже петровского флота и другими беспорядочными порубками ради промышленных, строительных и отопительных нужд.

Итак, видим лес. То-то рубленые избы снова замелькали в деревнях между Мичуринском и Липецком! Правда, этот чудом уцелевший лес теперь тщательно охраняется и восстанавливается. Тем не менее лесхозы в случае большой необходимости выделяют участки для выборочной рубки.

В одной из деревень на широкой песчаной улице мы заметили автомобиль ГАЗ-69. Родной брат нашего газика стоял у колодца с поднятым капотом. Молодой шофер ходил вокруг него с понурой головой. Завидев нас, он бросился наперерез, мы затормозили.

— Слушай, браток, прокладку пробило.

Вопрос ясен, придется парня буксировать. Но смириться с этой необходимостью, когда горючего осталось только-только добраться до Липецка, нелегко.

— Да что ты, может так только, парит немного?..

— Какой парит, не заводится уж! Вся вода в цилиндрах.

— Вода в цилиндрах… Что ж ты, брат ты мой, доездился до чего.

Парень молчит, потупив взор.

— Слушай, возьми на буксир, мне тут недалеко уж осталось, — говорит он наконец.

— Ну сколько, недалеко?

— Километров десять.

Убавил по крайней мере вдвое, это уж как пить дать.

— Да ты бы грузовую какую попросил. Как же я тебя потащу по песку.

— Нету никаких машин… Не ходят сейчас, все на свеклу отправлены.

Чем же еще его донять?

— А трос-то есть?

Парень отвечает убито:

— Нету троса.

Теперь он готов. Надежда в нем угасла, он стал трижды несчастнее, чем был до нашего появления. Можно переходить к делу.

— Ездите вот так вот… Ездоки! — ворчу я как бы с досады, а на самом деле потому, что так полагается. — Вам на корове ездить.

Но парень уже не придает ни малейшего значения этим обидным словам, относящим его к какому-то безликому множеству «ездоков», которым ездить на корове, он все понял, он видит, что я посматриваю, как удобнее подъехать к его машине, он ожил, он улыбается, он гораздо счастливее, чем если бы я сразу сказал ему: ну что ж, пожалуйста…

Подъезжаю, достаю из багажника отличный буксирный трос, выданный мне на автобазе, и мы едем. До села Кривец, куда нужно добраться парню, оказывается ровно 20 километров. Пока он сцеживает мне свой бензин (ему он все равно ни к чему), мы ведем разговор о шоферской жизни. Парень работает в Липецком механизированном лесхозе. Лесхоз занимается восстановлением лесов, а также ведет лесопосадки в оврагах.

Техникой хозяйство оснащено в достатке — трактора, бульдозеры, плуги и все прочее…

— Ну и как, будет лес?

— Должен быть, — серьезно отвечает парень. — Да ведь у нас как, — добавляет он, подумав, — все норовим поскорее, нам чтоб сразу… Считаем, что посадили, а что выросло — это когда еще там будет, не наше дело…

— А бывает, что и пропадают посадки?

— Пропадать не пропадают, а надо бы лучше. Как для себя.

— Так оно ведь и есть для себя.

— То-то и оно-то, да плохо еще мы это понимаем. Но в общем-то лес будет. Как говорят, что раньше здесь сплошь были леса, то неужто мы не в силах? Сколько надо, столько и будет!

Хороший парень. И бензину дал. Теперь спокойно доедем до Липецка.

Дорога — профилированный «грейдер» — идет по чернозему. И вокруг чернозем. Он тут еще не особенно тучный, но чем дальше на юг, тем гуще чернеют и ярче блестят пласты, перевернутые зяблевой вспашкой. Местами у речных долин мы пересекаем полосы песка — белого, чистого. Ясно, что этот песок ложился позже и поверх лёссовых наносов, давших чернозем. Такие песчаные полосы нередко встречаются в местах, где поблизости уже не видно реки. Но она была, она вынесла этот песок и умерла в степи… А на песках почти всегда сосновые боры, иногда высокие, взрослые, а иногда совсем еще молоденькие.

В большинстве селений преобладают все же кирпичные постройки. Наиболее распространенный тип крестьянского жилого дома — это невысокое кирпичное строение без цоколя под соломенной шалашевидной крышей. Новые крыши, как правило, аккуратно подобраны, соломинка к соломинке, словно причесаны, и края их приятно закруглены. Однако и железные или шиферные крыши далеко не редкость.

У окраины одной деревни, расположенной там, где дорога вплотную прижимается к лесу, большая усадьба со старинным барским особняком в окружении фруктового сада: отделение лесхоза, занимающееся посадками и охраной леса. Такие отделения называются здесь «кордонами».

Деревня обозначена на карте как Капитанщино, однако жители называют ее Капитановка. Случай не редкий. Какое название более правильно — то, которое закреплено на бумаге, или то, которое живет в народной речи? Что проще и что целесообразнее, исправить надпись на карте или переучить тысячи людей? Или не делать ни того ни другого, а оставить все как есть, поскольку от этой маленькой неразберихи никто особенно не страдает?

Юноша в новом костюме просит подвезти его до Липецка. Он приезжал погостить в родную деревню, а теперь спешит к вечеру добраться в город, чтобы завтра с утра не опоздать на работу. Он работает на строительстве Новолипецкого металлургического завода. Город близко, и поэтому много молодежи уходит в промышленность и на стройки. Рассказывает о деревне. Нам она показалась большой, но по здешним меркам Капитановка вовсе не велика: всего-то 120 дворов. Ее даже селом не величают. А села есть по тысяче и даже по три тысячи домов… Да, совсем уже степные масштабы!