В Ломоносовке много домов с террасами, обшитых тесом, украшенных резными карнизами и наличниками. Вот перед нами высокое здание с особенно затейливой резьбой и с изящным миниатюрным балкончиком у мансарды. Какая-то вывеска у крыльца… Стой, так это она и есть, знаменитая косторезная мастерская!

В конторе артели выставлены образцы изделий. Здесь шкатулки, гребни, ножи для разрезания книг, медальоны, трубки, мундштуки и прочие мелкие предметы, украшенные тонкой ажурной и рельефной резьбой. Можно без конца любоваться этими белыми маленькими изделиями из кости: резец мастера придал им не просто красоту, а как будто наполнил жизнью, изобразив в особом самородном холмогорском стиле то фигурки людей и животных, то сплетение ветвей, то просто узор без очевидного сюжета или образца, в котором отдаленно и неуловимо звучат мотивы северной природы — пушистые стебельки мха, ветвистые рога оленя, сети рыбака и рукава ветвящейся реки. Трудно разгадать, в чем прелесть холмогорской резьбы — в этой ли ее близости к природе, в грубоватой ли простоте ее символики, порой сближающейся с народным лубком, а может быть, в первую очередь в замечательной тщательности исполнения, так великолепно отражающей северный характер — богатырское трудолюбие, неиссякаемое терпение и удивительную добросовестность.

За свою многовековую историю холмогорская художественная резьба по кости знала много взлетов и падений. С отрадным чувством узнали мы, что сейчас мастерская переживает период одного из высочайших своих подъемов. В начале пятидесятых годов в артели было 50 мастеров, а сейчас их около ста. Во главе коллектива стоит творческая группа — наиболее одаренные резчики-художники, которые разрабатывают новые сюжеты, рисунки и модели.

Осматриваем мастерскую. Оборудование ее несложно: в большой, хорошо освещенной комнате стоят невысокие рабочие столы — вот по существу и все, если не считать нескольких станков. Главные орудия труда помещаются в выдвижном ящичке рабочего стола. Здесь различные стамески, напильники, лобзики, сверла и особые резцы для различных видов скульптуры. У некоторых из этих инструментов разглядеть их режущую часть простым глазом невозможно.

Отпилив кусок кости нужного размера, мастер сначала отесывает его небольшим очень острым топориком-косарем и выравнивает поверхность напильниками. Затем карандашом наносится рисунок, а чтобы он не стирался, его покрывают светлым лаком. Далее высверливаются отверстия для выпиливания ажурного узора, если он нужен, и начинается самый процесс резьбы, требующий великой тщательности и внимания, ибо стоит при отделке допустить один неверный штрих — и вся работа насмарку. Над обычными рыночными изделиями мастер работает, как правило, несколько дней, но сложные по художественному замыслу произведения таких мастеров, как А. Штанг, П. Черникович, Я. Вагнер и другие, требуют непрерывного труда в течение нескольких месяцев и даже более года.

Возможности сбыта замечательных художественных изделии холмогорцев далеко не исчерпаны. Нужна реклама, нужна литература, рассказывающая об интереснейшей истории и высокой художественной ценности холмогорской резьбы по кости. Холмогорским изделиям надо дать более широкий выход на иностранный рынок. И каждый состоятельный турист, приехав в нашу страну, должен узнать, что ему предоставляется возможность купить на память изделия той самой мастерской, которая работала шкатулки и вазы для императрицы Екатерины II.

Вы входите в молодой парк: белая ива с широкими овальными листьями, тополь, акация… В глубине парка — скромный одноэтажный дом, обшитый широкими тесинами и окрашенный охрой. На доме строгая вывеска: «Музей М. В. Ломоносова». Конечно, вам хочется верить, что перед вами тот самый дом, где родился и рос крестьянский сын Михаиле Ломоносов. Но деревянная изба, пусть даже у крепких хозяев, не могла простоять невредимой два с половиной века. Однако полагают, что именно здесь стоял дом, в котором провел детство великий русский ученый.

К музею через парк ведут широкие, добротные мостки. Справа от мостков, неподалеку от дома, небольшой прямоугольный пруд, обнесенный дощатой оградой — заметно, что он находится под особой охраной. Пруд существует здесь с незапамятных времен: считают, что он был и при М. В. Ломоносове. Мы подходим к пруду. С благоговейным трепетом заглядываю в тихую воду, подернутую ивовым пушком: ведь это самое природное зеркало отражало когда-то лицо Ломоносова!

Знакомимся с директором музея, заслуженной учительницей РСФСР Т. А. Антипиной. Серые с голубизной глаза, из-под косынки выбиваются русые с изрядной проседью волосы. Татьяна Александровна в рабочем халате — мы застали ее за переоборудованием одного из залов музея. Хозяйка садится с нами на свою любимую скамейку напротив ломоносовского пруда и рассказывает.

Память о Михаиле Васильевиче жива не только на его родине. Сейчас, накануне празднования 250-летия со дня его рождения, письма и посылки прибывают в Ломоносовку даже из-за границы. Недавно из Варшавы друзья прислали двухтомник философских сочинений М. В. Ломоносова на польском языке, из Чехословакии пришел сборник «Поэзия славян в чешских переводах», изданный в 1879 году и включающий произведения Ломоносова. К ломоносовским дням 1961 года музей разбогатеет.

Украсится, похорошеет и родное село Ломоносова. За последние годы дела колхоза — он тоже носит имя Ломоносова — круто пошли в гору. По семилетнему плану надои на фуражную корову предполагалось довести до 3,5 тонны, но этот показатель достигнут уже в текущем году. За прошлый год было выдано на трудодень по 8 рублей деньгами да молока по 0,5 литра, да сена по 1,5 килограмма за сенокосный трудодень, да овощей, да картофеля.

Все это мы узнали от той же Т. А. Антипиной: она активный член парторганизации колхоза, долго работала ее секретарем и редактором колхозной газеты.

Завидная энергия у этой немолодой и, по-видимому, не очень крепкой здоровьем сельской интеллигентки…

У пристани манил огнями наш старый приятель «Волжин». Забравшись на жесткие верхние нары обширной каюты третьего класса и положив под голову полевые сумки, скоротали мы холодную ночь. А утром с залитой солнцем палубы в последний раз любовались знакомыми видами архангельских лесозаводов и пристаней. У электростанции горы опилок, кран насыпает их все выше, разжимая челюсти грейфера и снова погружая их в трюмы стоящих у берега барж. Года два назад такая картина была бы лишь элементом ландшафта, теперь это тяжелая улика: сжигать опилки — вопиющая бесхозяйственность, и скоро ей будет положен конец.

Случайный попутчик, рабочий одного из лесозаводов, говорит:

— Теперь ничего не пропадает. Дров у директора не допросишься, все идет в дело!

Чему же ты радуешься, занятный ты человек: дров не допросишься, а в голосе ликование!

Британец «Спрайтли»[7] грузится у причалов какого-то лесозавода. Невысокий, с выпуклыми бортами, невзрачный лесовоз на 2—3 тысячи тонн разочаровал бы любителей заграничного блеска. Но нам нравится пузатенький весельчак: он выглядит неутомимым работягой, и таковы наверняка его матросы, чьи микроскопические фигурки виднеются через километровую ширь реки…

Ну вот, приехали. Подают трап, обычная нетерпеливая суета, и все мы, единодушно досадуя на передних за то, что они медленно движутся, а на задних за то, что они напирают, постепенно сходим на берег…

На другой день наш газик одним духом промчал нас вдоль берега Северной Двины до Коскова. С переправой нам повезло: когда мы подъехали, с левого берега уже двигался паром, на котором пестрели белые блузки, красные галстуки и флажки. Это отправлялась на экскурсию группа пионеров из лагеря, каких много по берегам Северной Двины.

А могли день потерять — случается и такое…

За Холмогорами пойменная терраса вскоре становится совсем узкой, всего несколько десятков метров, а далее уже круто возвышается вторая терраса, поросшая лесом. На реке еще виднеются кое-где, обычно против устьев притоков, песчаные отмели и острова, но в целом Северная Двина выше впадения Пинеги стала иной: она течет единым руслом полукилометровой, а местами километровой ширины, и в ее течении ощущается сконцентрированная мощь.