Едем в село, находим бригадира и агронома. Молодой агроном — скромная миловидная девушка — говорит:
— Зерно некондиционное, сырое, хранить его нельзя, будет преть.
— Это так, но погода исключительно благоприятная, упускать ее нельзя, вон и прогноз не обещает больше жарких солнечных дней. А дожди пойдут, зерно не то что не дойдет, а и этого не соберем, — возражает бригадир.
Редактор мог бы не вмешиваться, а просто «пропесочить» в своей газете колхозных руководителей, которые никак не договорятся между собой. Но Еремина еще ведь и член бюро райкома! Идем все вместе в зернохранилище. Зерно рассыпано по полу старого церковного здания. Агроном, бригадир и редактор берут зерно горстями, суют руку в глубину слоя… Мы делаем то же самое.
— Ну, смотрите! — говорит агроном.
— Да, сыровато, — соглашается редактор.
— М-да… — глубокомысленно подтверждаем мы.
Агроном и бригадир продолжают спорить. Каждый по своему прав и каждый думает об интересах колхоза. Наконец Серафима Ивановна подсказывает им как будто бы взаимно приемлемый компромисс — молотить, но затем зерно рассыпать тонким слоем для просушки. Однако и это решение никого полностью не удовлетворяет, в том числе и Серафиму Ивановну. Мы уже едем дальше, минуя поля, луга и перелески, а она все еще рассуждает вслух:
— Конечно, зерно сырое, что и говорить!.. Оно, положим, высохнет, но будет морщеное… А с другой стороны, прекратим уборку, а вдруг назавтра дождь?..
В деревне Столетовская, входящей в группу деревень под собирательным названием Лядины, сохранились две примечательные деревянные церкви: Покровская и Егорьевская. Особенно интересна Покровская, построенная в XVII веке. В ней два этажа: на верхнем, более обширном, с более роскошным убранством и пышным алтарем, служили летом, а на нижнем, скромном, — зимой. Сохранились в нетронутом виде богатые иконостасы, стенная роспись… Некоторые реликвии несомненно представляют собой образцы древней иконописи.
Эти храмы объявлены архитектурными заповедниками, но практически они никак не охраняются. Все сокровища, вероятно, не лишенные художественной и исторической ценности, оставлены жителям под честное слово. Высокая честность северян не подлежит ни малейшему сомнению, но ведь случается наезжают, хотя и редко, различные самодеятельные «искусствоведы», ретивые собиратели «частных коллекций»…
На наш взгляд, если у местных властей нет возможности в должном порядке хранить музейные редкости, то лучше уж вывезти их и продать с аукциона — и коллекционерам хорошо, и народу доход.
Чем дальше от Каргополя, тем гуще леса. Но вот справа уже Лекшмозеро. Оно то покажется, поманит своей спокойной голубоватой ширью, то снова скроется за холмиком или лесочком. Огибаем его, проезжаем болотце и молодую лиственную поросль и попадаем в деревню Морщихинская.
За деревней по дороге на Хижгору повстречали стадо: коровы с любопытством разглядывают наш газик, выдавая этим, что машина на здешних дорогах гость нечастый. По желтому песку взбираемся в гору и вот уже едем по узкой гряде, поросшей соснячком, березой и осиной. Оглядевшись, обнаруживаем, что находимся не просто на гребне, а на перешейке между двумя озерами.
Крутой гребень, разделяющий озера, совсем узок, пожалуй, не более метров пятидесяти у основания, а в высоту достигает метров пятнадцати. Справа от нас, то есть к востоку, лежит в лесистой котловинке небольшое озеро Вильно с мало изрезанной, но причудливо изгибающейся в виде карточного сердечка береговой линией. На зеленом луговом мысочке посредине видна деревенька — она тоже называется Вильно.
А слева, к западу, тянется по долготе узкое, но относительно длинное Масельгское озеро — настоящая Ньяса в миниатюре. Сквозь густую поросль на западном склоне гребня видна лишь отдельными проблесками его зеркальная гладь, отражающая лучи скользящего к западу солнца.
Сток Масельгского озера направлен к Балтике; узкий гребень, на котором мы стоим, — это и есть одни из самых очаровательных, самых своеобразных и самых удивительных по своей наглядности участков огромного водораздела. Стоя здесь на вершине, не сходя с места, брось направо щепочку-кораблик, и если его не остановят берега, он уплывет в Белое море; брось кораблик налево, он найдет путь в Балтийское море.
Вот какая эта вершина. Хоть высоты в ней не будет и двухсот метров над уровнем моря, но это истинный конек на крыше одного из величественных зданий Земли.
А дорога идет все по леску. Минуем небольшую деревушку Масельгу у северной оконечности «каргопольской Ньясы» и по крутому откосу не без труда въезжаем на песчаное подножие Хижгоры. Вскоре нам приходится покинуть машину и подниматься дальше по узкой каменистой тропе. Среди невысоких сосенок темнеют кусты можжевельника, зазывает в свою чащу малинник — но, увы, кто-то побывал в нем раньше нас…
На самой вершине стоит церквушка. Она не очень древней постройки, как говорят, лет ста, и еще довольно крепка, хотя и начинает разрушаться. Пробираемся внутрь. Предметы церковного убранства покрыты убогими полотнищами с вышитыми черными крестами — как видно, какая-то местная религиозная секта добивается покровительства от Казанской богородицы, хозяйки этого храма. Да, вот это настоящая глушь, в той мере, в какой она еще возможна в нашей стране.
Тишина кругом такая, что хочется говорить шепотом. С колокольни нам видны деревушки — Масельга, Гужово на ближнем мысу Масельгского озера, еще какие-то селения, чуть различимые в синеватой дали. Рыбацкая лодка медленно плывет к Гужову, оставляя позади себя веерообразный, остекленевший в кажущейся неподвижности узорчатый след.
Видны обещанные нам озера, перламутровыми ракушками сверкающие посреди золотисто-зеленых ворсистых холмов. Правда, ни двадцати семи, ни даже семнадцати мы не насчитали, но разве дело в числе? Да, за одним тем, чтобы полюбоваться видом с Хижгоры, уже стоило приехать из Москвы. В Морщихинском нередко останавливаются туристы из Ленинграда, московские рыболовы и охотники. Все они непременно приходят на Хижгору, а для карголольцев это излюбленное место массовых выездов.
Вернувшись в Морщихинскую, мы как-то само собой оказываемся гостями семьи учителей Поповых. Это целая учительская династия. Наш хозяин Кузьма Алексеевич, которому теперь под шестьдесят, еще до войны был директором школы, потом прорывал блокаду Ленинграда, потерял ногу. Вернулся из госпиталя, снова стал директором. Это невысокого роста, очень подвижный, несмотря на свой протез, худощавый человек с живым энергичным лицом, на котором почти незаметно примет старости. Глаза совсем молодые, в них светится постоянная готовность Кузьмы Алексеевича что-то предпринимать, затевать…
Учительницей работает и его жена Анна Яковлевна — тоже с молодым лицом, полная, добродушная, гостеприимная.
Их старший сын — директор средней школы в Каргополе, а дочь учительствует здесь, в Морщихинском, и заочно оканчивает пединститут.
Старшие Поповы не только учителя, но и — как большинство здешних озерных жителей — рыбаки. Во время войны Анна Яковлевна вместе с другой учительницей рыбачила на озере в колхозной бригаде, кормила семью. А Кузьма Алексеевич и сейчас рыбачит.
Нас угощают ухой из окуней собственного улова. Уху здесь готовят такой свежести, что когда кладут рыбу в котел, как уверяют нас хозяева, то закрывают его крышкой, чтобы она не выпрыгнула.
Съев по тарелке золотистого ароматного отвара и по паре здоровенных окуней, мы переходим к рыбнику. Это похоже на рыбный пирог, но рыба запечена в тесто целой, с костями. Окунь тот же, что в ухе, но вкус совершенно особый, впрочем, тоже преотличный. Едят рыбник, вынимая рыбу из пирога, а корочкой прикусывают… Потом пьем чай из самовара, пока еще повсеместно употребляемого на севере.
Отдохнув после угощения, идем с Кузьмой Алексеевичем на озеро, и он дает о нем подробную справку. Лекшмозеро имеет 12 километров в длину и 6 в ширину, волна тут бывает крупная, как на море, потому что озеро глубокое. Берега его редкостно живописны, вода прозрачная, мягкая, и рыбы в нем видимо-невидимо. Помимо окуней, щук и прочей заурядной рыбы, распространен сиг, ряпус (вероятно, близкий родственник ряпушки) и сорога, так же как и ряпус, похожая на сельдь. Ряпус бывает крупным, но это старые рыбины, они, так же как и крупный рыжик, «уже не то»; лучшими считаются экземпляры по 30—40 сантиметров длины.
