Свод краткий летописи как завет
Звучит над пылью семи сотен лет.
Под пеплом лет огнем горят слова,
Их правда и теперь еще жива.
В то время, пруссов всех забрав в полон,
На них пятою наступил тевтон,
И башнями поднялись к вышине
Твердыни меченосцев на Двине.
Пришел закованный в броню злодей
Поработить свободных всех людей.
На двинские крутые берега
Печатью смерти стала их нога.
Горел в краю, где жил латыш и эст,
На белом их плаще багровый крест.
Для хищника, прикрытого плащом,
Был меч крестом, кровавый крест — мечом.
Они путей искали на восток,
Чтоб каждый рыцарь вдоволь грабить мог.
В гранитный Венден
[86] издалёка шли
Грабители с немецкой всей земли.
Орда купцов, разбойников, святош
Стекалась из вертепов на грабеж.
Ливонский край пустыней стал тогда,
Оттуда дальше двинулась орда.
Грабитель устремил свой хищный взор
В леса литовские, в лесной простор.
И зазвенели вновь мечи, громя,
Помчались кони, латами гремя,
И грянул клич: «Майн готт!
[87] Благослови
Кадить литовским ладаном в крови!»
Огнем и кровью обагрен простор,—
Кричит младенец, брошенный в костер,
А мать кричит, упав на землю ниц
Под тяжестью железных рукавиц.
И умирает муж, пав от меча,
Одно святое слово — «месть» — шепча.
И девушка бросалась на копье,
Боясь, что хищник в плен возьмет ее.
Но держит всё ж литвин свой меткий лук
И, падая, не выпустит из рук.
Зубами в горло вражье вгрызся труп,
Не размыкая посиневших губ.
Пусть стрелами пронзили их сердца,
Они не покорились — до конца.
Борись, Литва! Пройдет столетий ряд,
Тевтоны всё ж тебя не покорят!
И в Балтику, от крови покраснев,
Литовский Неман изливал свой гнев.
А кровь рассеченных грудных ребят
Была узором для тевтонских лат.
Промчались стаи черноперых стрел —
И обезлюдел край и опустел.
И только рыцарская песнь одна
Средь крика воронья была слышна:
«Германский бог! Ты слышишь речь
Тебе молящихся тевтонов?
Рубить и жечь!
Скрижаль законов:
Германский бог — германский меч!
Рабов нам нечего беречь,
Пусть казни будут им наукой.
Рубить и жечь!
Будь нам порукой,
Германский бог — германский меч!
Разбитых пруссов онемечь,
Залей Литву волной кровавой.
Рубить и жечь!
Венчай нас славой,
Германский бог — германский меч!
Путь на восток — путь битв и сеч,
Нависнем тучей мы над Русью.
Рубить и жечь!
Тебе молюсь я,
Германский бог — германский меч!»
И копьеносный рыцарский поток
Сквозь чащи устремился на восток,
И над толпою рыцарей-бродяг
Пылал крестом кровавым мрачный знак.
С земель ливонских рыцарская рать
Шла землю Русскую конем топтать,
Чтоб, как рабы, славяне в дань несли
Меха, и мед, и хлеб своей земли.
Мечтали рыцари: «Пойдем туда,
Где над Днепром сияют города.
На торжища богатые славян
Съезжаются купцы из разных стран —
И генуэзец, и царьградский грек,
Приплывшие из моря устьем рек,
Индийский гость, и перс, и армянин,
И кочевой народ степных равнин.
Там хлеб, меха, и амбра, и шелка.
Ведь славянин — наш раб на все века!»
Скорее на восток! И, вскачь гоня
Железом нагруженного коня,
Скакал кровавый рыцарь всё лютей
По пепелищам и телам людей.
И поползла на Русь издалека
Лесных пожаров дымная река.
И дым и гарь от выжженных пустынь
Донес полночный ветер на Волынь.
На небе отсвет зарева не гас.
Сказал народ: «Враги идут на нас!»
И в лагерь князю весть гонец принес,
Что над Волынью меч тевтон занес.
Но был давно князь Даниил готов
С оружьем встретить вторгшихся врагов.
Он знал, что чужеземцев привлечет
Славянский белый хлеб и сладкий мед.
И наготове он привык держать
Свою одетую в кольчуги рать.
Клич кликнул князь всей Галицкой земли,
Чтоб воины на сбор всеобщий шли.
Услышав клич, узнав, что близок враг,
Натягивает витязь свой шишак.
Испытывает лук свой боевой,
Играя тугострунной тетивой,
И, брызжа искрами, кузнец острей
Оттачивает лезвия мечей,
Чтоб кость тевтонскую двуострый меч,
Пройдя сквозь щит и латы, мог рассечь.
Жена оружье мужу подает:
«Целую сталь. Иди смелей вперед!
Защита нам — оружие одно!
А если нас не защитит оно,
То лучше в битве голову сложить,
Чем подлым беглецом на свете жить!»
Мать сыну в руки подает копье:
«Бери скорей оружие свое.
Как верный сын, иди служить сейчас
Родной земле, она ведь мать для нас!»
Вплетает девушка из длинных кос
В кольчугу золотую прядь волос:
«Надежно будет золотая прядь
Недрогнувшее сердце защищать.
А если б сердцу дрогнуть вдруг пришлось,
То поседело б золото волос!»
Из галицких ворот отряд спешит,
В подольский шлях бьют тысячи копыт.
По Бугу у отвесной крутизны
Плывут с дружиной черные челны.
Труба рокочет посреди Днестра,
Князь говорит дружинникам: «Пора!
Не быть отчизне нашей под мечом
Кровавых крестоносцев!» И шелом
Он надевает на свое чело,
Дав знак, чтоб воинство в поход пошло.
Весь край славянский слышит шаг дружин,
На общий сбор спешащих в Дрогичин.
Волынский лес глухой стеной чащоб
Их обступает средь звериных троп.
Сечется мох копытами коня,
Маячит морок, в глубь болот маня.
То филин ухает, то вдруг реветь
Начнет косматый зубр или медведь.
В дремучей тьме нетронутых лесов
Лишь смолокур живет да зверолов.
Но все из чащ лесных издалека
Спешат, чтоб встретить русские войска,
И все хотят помочь хоть чем-нибудь
И в Дрогичин показывают путь.
По бужским плесам, полным тишины,
Стремятся крутогрудые челны.
Идут дружинники по мураве,
По устланной ромашками траве,
Кричат, увидев князя впереди:
«На поле славы, княже, нас веди!
Пусть знает свора рыцарей-бродяг,
Как реет в сече наш победный стяг!»
Любуется златобородый князь
На рать, что в древний Дрогичин сошлась.
И, как разящая врагов гроза,
Сверкнули молнией его глаза:
«Эй, рыцарская свора, берегись!
Здесь витязи славянские сошлись.
Пусть наши стрелы утолят свой пыл,
Напившись крови из тевтонских жил!
И сук на каждом дереве готов
Для этих бешеных тевтонских псов!
Мы остановим яростный напор
Идущих на восток железных свор!»
