Повесть третья ДЕНЬ Прошелестев, вдавилась в снег елочкою шина. Вокруг пороша стлалась, свежа и хороша. Одним прыжком мальчишьим он вышел из машины, И скрипнул снег, услышав его упругий шаг. Дышалось так чудесно в тех голубых просторах! Морозный чистый воздух был солнцем просветлен. Прибоем дальних гулов шумел могучий город. И отдавался эхом трамваев перезвон. С широкоплечих елей слетали стайки снега И вдоль прямой аллеи свой устремляли бег. Пришедший засмотрелся, как кружится с разбега И вьется возле входа веселый этот снег. Пришедший засмотрелся: гигант восьмиколонный Фронтоном желто-белым был в небо вознесен. Семнадцать лет минуло… Сюда, неугомонный, Торжественный, тревожный, входил впервые он. Прерывисто дыханье, волненьем сердце сжато. Впадают коридоры, аркады в темноту. На Съезд второй Советов бойцом и делегатом Сюда он шел впервые в семнадцатом году. И тот, кто на граните вознесся вдохновенный, Кто бронзовую руку над всей землей простер, Тогда простой, знакомый, совсем обыкновенный, Ладонь пожал он другу, слегка прищурив взор. Семнадцать лет минуло… Бои Владикавказа, И цепь ночей бессонных на промыслах Баку, И Ленинград, и схватки с зиновьевской проказой… Нет, просто невозможно стареть большевику! Он через две ступени переступает сразу И входит в Смольный. Девять. Минуты вдаль бегут. На лестнице он виден, всем близкий и знакомый В руке зажат фуражки широкий козырек. Идет он — всюду слышат секретаря обкома,— И бодр и звучен голос, и быстрый шаг широк. И волосы густые откинуты упрямо. Над серыми глазами бровей крутой разлет, И по вискам сияет серебряное пламя, Как отсвет бурь великих и отблеск грозных дней. Идет — такой обычный, насмешливый отчасти, Кряжистый, невысокий и сильный человек. Один из полководцев Страны Советской власти Отчизною своею прославленный навек. Народом окруженный, в свой кабинет шагал он, Уже раскрыты створки знакомые дверей. Поэт петрозаводский спросил про «Калевалу». «Я знаю. Мы устроим столетний юбилей». Взволнованные, входят колхозники из Пскова, Подошвы громыхают рыбацких сапогов: «Чтоб не нарушить планы путины нашей новой, Сетями, солью нужно весенний встретить лов». Лицо его глубоким волнением объято,— И всё, что должен знать он, весь перечень забот, Записывает точно в словах простых и сжатых В свой красный календарик, в привычный свой блокнот: О псковского райкома плохой агитработе, О шлифовальном камне, о выпуске станков. Подчеркивает дважды важнейшую заботу О выпеканье хлеба ста сорока сортов. К одиннадцати… стрелки упорно убегают — Блокнот уж весь исчеркан, страницы нет пустой. «Новейшую турбину мы завтра проверяем Придешь ли к нам, Мироныч?» — «Проверка? А, постой! Мне опытный турбинщик совет раз подал кстати: Коль новая турбина идет на полный ход, Ребром на ту турбину вы пятачок поставьте: Когда она исправна — пятак не упадет. Не знаю точно, может, плел басенку приятель, А всё же не мешает вам опыт взять в расчет». Встает он, расправляя натруженные плечи. И спрашивает строго, в волненье руки сжав: «Как там с печами „Миге“? Дрались за эти печи, А ты нам губишь дело с толпой своих раззяв». Он гневался, и слышно то было в четком слове, Когда оно звучало с его уржумским «о», Когда глаза хладели и прятались под брови И три морщинки строго прорезали чело. Но если, улыбаясь, «Вот здорово!» — он скажет И огонек веселый в его зрачках мелькнет, Кивнет он головою — тогда уверен каждый, Что выполнено дело и выверен расчет. «Не очень-то приятен я лодырям и соням. Ну, да и мне не много от этого утех». Развел с усмешкой руки любимый наш Мироныч, И на лице широком, как зайчик солнца, — смех. Прощается, выходит последний посетитель. Махорочного дыма клубится вверх струя. Часы бегут упрямо. Вот снова время бить им. Последний день ноябрьский глядит с календаря. Он встал, аж заскрипели паркета половицы. Обвел хозяйским взглядом стола скупой квадрат. Заботливо подвинул к углу, где дар хранится — Путиловского рельса иссиня-черный шмат, Встряхнул в бутылке зерна — сорт северной пшеницы — На землях ленинградских проверенной стократ. В руке любовно взвесил кристаллик апатита, Что снег несвежий, старый напомнить чем-то мог. То дар земли древнейшей, извечной мглой повитой, В глухих и мерзлых грунтах он чудным кладом лег. То дорогой подарок, то драгоценный слиток,— О, как обогатит он могучий урожай, Чтоб наливался колос высокий, плодовитый, Своим зерном обильным обогащая край! Сверкает гладь металла. Блестящий серый иней Укрыл его шершавый, пощербленный овал — То Волховстроя первый советский алюминий, Летучий, и упругий, и радостный металл. И на труда трофеи взглянул, мечтой объятый, Подумал: «Сколько счастья открыто мною тут! О, как прекрасны люди и как земля богата! Какая это радость — людей свободный труд! Вы, огненные волны, вновь надо мной поплыли, Заветная тревога упорства моего. Дух боевой не гаснет, по-прежнему я в силе Разжечь еще сильнее и яростней его. Нас тюрьмы не сломили, ветра не погасили. Ничто не остановит мысль жадную мою. Ничто не пересилит отважной нашей силы, В работе возмужавшей, отточенной в бою. Кто прятался в обозах, когда мы шли в походы, Кто нас хватал за руки, когда мы рвались в бой, Кто путался, мешал нам,— тех вольные народы Сметут с прямой дороги, путь расчищая свой. О, да! Мы знаем норов предательской породы, Мы сможем вырвать жало гадюки этой злой! Сумеем мы распутать презренных гадов фразы, Мы подымать умеем народ на грозный бой. Ведь до сих пор не знала история ни разу Измены, и злодейства, и подлости такой. Я помню дни разгрома, я помню дни отмщенья Изменникам коварным, что целили нам в грудь. Тогда поднялись массы в порыве возмущенья, Навеки к Ленинграду закрыв злодеям путь. Еще не вся добита змеиная порода,— Позорные подонки еще ползут во мгле… За партию бороться, сражаться для народа — Отрады наибольшей не знаю на земле!» Упругий, резкий ветер чрез фортку проникает, С ним долетает шелест поземки над Невой, Звонков трамвайных отзвук, людская речь живая,— То голос Ленинграда, знакомый и родной. Потоком горным пахнет и хвои густотою Карельский буйный ветер, морозный, снеговой. Он — как напиток трезвый крепчайшего настоя, Заваренный на темной вершине мировой. Он ходит в белостенном, задумчивом, высоком, Просторном кабинете секретаря ЦК, Шнур телефонных линий заденет ненароком И, карту смяв, отпрянет, испуганный слегка. Услышав шелест, карту окинет взглядом Киров: Широкие дороги, что к северу легли, Рек строгих начертанья, спешащий бег пунктиров И всё это движенье проснувшейся земли. Там вехи, горделиво врисованные в схему Кружками гидростанций и уголками руд — На голубых озерах, на мерзлых волнах Кеми И всюду, где землею владеет властный труд. От Ладоги до Сяси, от Шуи и Онеги, Туда, где вкопан в тундру горбач Кукисвумчорр, Где Баренцевы воды кипят в крутом разбеге — Там вбиты эти вехи, великих дел узор. Бушуют Нивастроя могучие турбины, Скрывая в белой пене солнц северных накал. Рвут камень плодоносный из недр своих Хибины, И рыбаки Мурманска выходят на аврал. По лестницам каналов проносят груз отборный С Онеги к Беломорью отряды кораблей. Какой наш край богатый, какой наш люд упорный, Какой прекрасный подвиг вершится на земле! Склонился он движением уверенным и скорым, Последний номер «Правды» раскинув на столе. Всю заняло страницу про пленум извещенье, Решение, что вынес Центральный Комитет. С какою лютой злобой, с каким остервененьем Воспримет враг отчеты сегодняшних газет. Совхозов и колхозов полны с избытком склады, И многомиллиардным чудеснейшим добром Звенят пахучих зерен литые водопады. Так мы трудом достойным достойный плод берем. Все загрузить пекарни. Дать хлеб без промедленья, Для дела коммунизма рубль твердо укрепив. Назавтра в шесть собранье. Разумные решенья Проверенно и точно наметит партактив… И Киров первый встанет с удачным, метким словом, И крылья цифр помчатся в державный свой полет, И горделивым счастьем нальется сердце снова, И все увидят солнце, что в ясный мир идет. Про слов его могучесть уже от многих знал он,— И сам не мог постичь он огонь тех властных сил, Хоть слышал, как грохочут восторгом эти залы, Когда он, речь окончив, с трибуны вниз сходил. Лишь сердцем ощущал любви волну большую, Когда вокруг звучало «Товарищи!» в тиши. Народ в словах привета воспринимал и чуял Дар щедрости великой, величие души. «Конец! Теперь проехать мне с городом на встречу, Ведь на Лесном, на стройке, шесть дней я не был сам». И встал он, натянувши пальто свое на плечи В руке портфель потертый сгибая пополам. Вот здесь, где моховые покровы цепенели, Где в черных ямах ржавость суставчатых хвощей, Тянуло над просторами прохладой подземелий, Где сосны кривотелы в тугих стеблях дождей, Там город встал на сваях, создав взамен расщелин Разгоны гулких улиц и диски площадей. То Ленинского града дома восходят к высям — Заводов исполинских заслуженный завод, Где прогремел, торжествен, октябрьский первый выстрел И в Зимний шел с оружьем поднявшийся народ. О Ленинград, ты город отважных мореходов, Владетелей металла творцов микронных мер, Людей, кому подвластны творения природы, Кователей оружья, дозорных звездных сфер. Люблю твой лес колонный, гранитов славных проседь И невских вод глубоких державную струю, Каприз игры Растрелли, спокойность линий Росси, Добытую трудами уверенность твою. Я слышал, как предбурье гудело здесь громами, Жестокой тенью голод на камни падал тут, Когда в твое подножие, в твой вековой фундамент Гнал сваи, клал каменья раба проклятый труд. Она передо мною, приходит с новым веком Невиданных строений воскресшая краса. Высокий, просветленный день счастья человека, Свершенные порывы и жизнь — как чудеса. Счастливый, грежу ныне, живу мечтой своею, Что шла в пурге Сибири, в Баку горящем шла. В походах астраханских ее одну лелеял. Когда ж мечта прекрасна — прекрасны и дела. Люблю мечту такую, чтоб вся землей дышала, Чтоб не боялась пота, в сердцах оставив след, Чтоб мускулов и плоти неистово желала, Чтоб как рожденья ждала своих грядущих лет. Глаза зажмурь — и в жилах незримым молоточком Выстукивает сердце стозвучные слова. И ловишь тела каждым наполненным комочком. Зов радости тревожной, разряды торжества. Когда ты мир узнаешь, когда поймешь душою, Как мудра и всесильна строителя рука, Как нужно нам подольше жить и шагать с тобою — Тем первым, небывалым путем большевика. Собрать людские силы — их не сломили годы,— И расколоть вершины, и рек направить ход. Навечно, неразрывно установить с народом Единое желанье, единый дух и взлет. И собственное слово, что сказано на вечность, Он — сам того не зная,— решился повторить И прошептал беззвучно: «Сказать по-человечески, Так хочется на свете еще нам жить и жить!» Машина мягко стлалась по мостовой без звука, По восьмигранным шашкам накатанных торцов. Над улицею Стачек две арки виадука Уже свои упоры сомкнули с двух концов. Вверху пересеченья упругих рельс готовы; И всюду без опаски проходит пешеход. К «Путиловцу» по дугам дороги этой новой Потянутся составы до заводских ворот. И радостно нам слышать сквозь лязг и звон вагонов Машины всем знакомой басистые гудки. «Вот Киров!» — комсомолец воскликнул восхищенно. «Мироныч наш!» — сказали с улыбкой старики. С ним старые знакомые, отличные ребята,— С такими делишь радость, заботы, славу, труд. Вот из кино румяные выходят октябрята И отдают приветливый, торжественный салют. Заняв всю ширь дороги, в затянутых бушлатах, Равненье соблюдая, идут призывники. И радостно Мироныча приветствуют ребята: «Балтийские, отменные мы будем моряки!» Как всё на свете молодо! Над городом летает Снег радужной метелицы, как стая голубей. Он блестками холодными внезапно погасает, Землею синей стелется, волнуется над ней. Стемнело. Светят в Выборгском неугомонном доме Ряды просторных окон. Прожектор на Неве Взлетел, ударил в небе — и в светлом переломе Пробились тучи снежные в суровой синеве. И, слушая шум города, широкий и свободный. Стоит спокойный, зоркий руководитель масс. Познав величье грозное заботы всенародной, Сквозь времена провидящий, что ожидает нас. Домой? — Ну что ж, домой. День выходной сегодня. А дома ожидают тетради срочных дел. Там папки матерьялов, колонки цифр холодных, Но как в них пламень творческий сиянием алел! И заполночь трудиться и выяснять вопросы Из сотен информаций, заметок и листов, Затягиваясь терпкой привычной папиросой, Искать для точных мыслей ряды простейших слов. И так всю ночь работать, не ведая покоя, Обдумав всё, быть смелым в дерзании своем. Как радостно бороться, легко идти землею! Встает рассвет — и дальний яснеет окоем… Так в первый день декабрьский к большим трудам готовый Поднялся Киров. Штору откинула рука. «Вставай же солнце! Славься, дух творчества людского! Живи бессмертным, счастье, и жизнь большевика!» Живи бессмертной, жизнь! Живи, священной, слава Людей, что родились, чтоб смерть перебороть! В бессчетных жизнях жить — извечное их право, Что у бессмертья вырвано и влито в дух и плоть. Жизнь оборвать не в силах ни выстрел, ни измена, Ни яд души продажной, ни подлость черной лжи. Раздавим подлых гадов растопчем змей растленных Убейте смерть, товарищи, и славьте, славьте жизнь! Встают творцы бессмертия, идут на подвиг новый, И день встает над миром — то первый день веков. Живи, дух животворный, дух творчества людского! Живи бессмертным, счастье и жизнь большевиков. 1935–1937 Перевод Вс. Азарова |
