Как марево юга, как даль без предела,
Завеса тумана вдали поредела,
И с первых же звуков и тактов прелюда
Раскрылись щедроты творимого чуда,
Печали и сны чужедальнего люда,
Его сновиденья, легенды, химеры,—
И с легкостью встал, словно дым из погашенных огнищ
Растревоженный и волокнистый, как дымок
пепельно-серый,
Долгий звук, гордый клич и стенанье пожухлых саванн.
Кто же он, тот глашатай, пришелец, бродяга неузнанной
эры,
Мятежник саванны, безмолвия страшного пан?
Услышат ли клич поселенцы тех мест — пионеры —
Иль тишью набитые уши напуганных поселян?
А будет ответ ли?
Но отклика нету.
Обман.
Один он — под небом пустынным, смертельным,
печальным,
Один — как облитая солнцем агава на холмике
скальном,
Один между жаждою сердца и адом застойного зноя.
Один перед выжженной степью, необозримой и жалкою,
Костлявый, согбенный, согнувшийся перед тяжелой
судьбою,
Поддержанный только надеждою, словно надломленной
палкою.
Вокруг злая поросль саванны блещет разгневанно,
глянцево,—
Как спазмами, скручены, обглоданы, словно канцером,
Кактусы, что закованы в колюче-зеленые панцири,
Бредут по холмам, как убийцы, как упыри,
О, горе поверить обманщику, — с ним быть заодно —
как в карцере.
Нет нигде и тропы. Нет нигде и воды. Нет нигде и росы.
Зря не гляди ты в землю. Стерлись во прах следы.
Опомнись и встань — и в гиблое место свой клич,
как пулю, всади,
Вонзи ее в зноя зияние, в адово пекло сияния,
Из горла шершавого выдави свой голос для песни
дерзания,
Не покоряйся печали, не поддавайся отчаянью,
Не доверяйся ни господу, ни демону, ни одичанию.
Слово, пронзи молчание! Страсть, вознесись
над покорностью!
Песня, будь нежной и доброй, дохни ты высокогорностью,
Встань перед взглядом людским не болезненной
фата-морганою,
В сердце людское не втискивайся отравленною лианою.
Сердцу не нужно ни яда, ни льстивого меда, ни лжи.
Прямо в глаза гляди ему, любовью его освежи,
Озари его темную пропасть, ключом прозвени из беды,
Смочи его рваные раны, дай хлеба ему и воды,
Чтоб жажда исчезла, чтоб суша размокла,
Чтоб громче запел среди поля кабокло,
[74]Чтоб песни пеона сквозь пустошь летели…
Как властно и складно всплывают печали виолончели,
Как сдержанно гордо рокочет под трепетом пальцев
гитара,
Как громко ревет тамбор-онса
[75] рычанием злым ягуара,
И тяжко, как из подземелья, выходят на солнце гобои!
Молитва людей о земле, о кормилице, ставшей судьбою,
Молитва земли о зерне, ее дума про влагу и колос.
Как сердце легко встрепенулось и чуть было
не раскололось.
Когда вкруг него загорелся женский всесильный голос
И вымолвил слово с мольбою, с молитвой, исполненной
горести,
И душу нагую поранил так радостно-сладко до болести!
Не бойся счастливой боли! Цени проходящий миг.
Пусть хлынет в тебя блаженство. Пусть будет тебе тепло.
Входи в танцевальный круг. Всем невзгодам назло.
Выплеском рук
входи в круг,
иди напрямик.
Крик!
Вот бы к танцу
бубен нам бы
Так, чтоб гром стоял в ушах.
В яростные ритмы самбы
Втиснуть грудь, впечатать шаг.
Топочи-ка, парень, звонче,
Так, чтоб отступила мгла.
С плеч легко слетает пончо,
Словно кондора крыла.
И пошли…
Рокотать пошли барабаны
Над селеньями, над просторами голыми.
Огнем полыхнули майданы,
Пахнули палеными смолами.
К плечу бы прижаться плечом бы,
Чтоб искрами ввысь дух наш выбился бы,
Чтоб танец могучий киломбо
[76]Стал гневом — не только лишь выплясами,
Чтоб грозно сквозь сумрак столетий
Сигналы огнистые высыпались,
Гляди же! И сучья и ветви
Под зноем, под пламенем выпростались.
Танцуй же киломбо, парень!
Девушка, — в круг, танцевать!
Оземь звените же в паре!
Вместе. Вместе. За пядью пядь.
Танцуй, гарцуй, кружись, вертись,
Вольней, смелей, в полет.
Всё дальше вдаль,
всё выше ввысь
До самых до высот,—
Чтоб люди вместе собрались,—
Так голос твой зовет…
И вдруг крутеж на спад,
И вдруг на спад каскад.
И вдруг удар
на снос,
на сруб.
Громовый возглас труб.
Металла поступь.
Медный глас.
Не стон безвольных орд.
И вот в поход,
и вот в полет
Зовет аккорд,
Грядет аккорд,
Поднявшись в рост, плечист.
И слышу я, как он растет,
Циклона непомерный свист.
Труба накалена. Уперся звук в зенит.
И мост аккордов вдруг провис,
Вскричал внезапно тромбонист,
Последний шквал ворвался в зал,
Настал неистовый финал.
Обрушился, осыпался обвал.
Завершилось далекое-близкое веянье крыл,
И воздух насквозь трепетаньем прощальным пропитан.
И вот дирижер торжественно-тихо закрыл
Свою партитуру на черных ладонях пюпитра.
