Адам, какими занесло ветрами
Тебя на торг фиоритур и поз?
Тебе ли в суматошном этом храме
Забвенье даст заезжий виртуоз?
Нет, видно, не развеют скуки смертной
Ни одиночество, ни шум концертный.
И ты молчишь презрительно: толпа
Господ и дам постыла и тупа.
Таких, донельзя надоевших, двое,
Нахмурившись, глядят в листки программ:
«Что мы услышим?»
— «Ничего, пустое…
Симфонию оркестр сыграет нам.
Ее составил Куликовский
[64] некий…»
— «Кто? Куликовский? Не слыхал вовеки!»
— «Но этой вещью, всем наперекор,
Дивертисмент откроет дирижер!»
Уже колеблет ветер над пюпитром
Оранжевое пламя толстых свеч.
Взметнулась в освещении нехитром
Тень дирижера, острая, как меч.
Со стен дощатых сыпалась известка.
От пляшущих теней шатало зал
Полупустой. Снаружи в зданье хлестко
Швырял дождем сорви-голова — шквал.
И пахло глиной, салом, канифолью,
Помадой… От свечей струился чад.
Бежать отсюда в степь и по раздолью
Брести, — не возвращаться бы назад!
И в воздухе не задыхаться кислом
Гостиных, классов, театральных лож,
И не слыхать намеков с тайным смыслом
От барынь вороватых и вельмож.
Кричать про муку веры, про утраты!
Пускай пространства немы и мертвы —
Сквозь них прорвутся голоса раскаты.
Кричать, кричать — ждать зова из Литвы!
Пусть это будет песня свитезянки,
Дыханье или плеск родных озер
Или надежды призрак, тень беглянки,
Такой необходимой с давних пор.
Какая даль простерлась между ними,
Какой простор необозримый лег!
И лишь словами — крыльями тугими —
Он победит: осилит глушь дорог,
Пустыни безнадежности нагие.
И, только бросив песню на Литву,
Он успокоит спазмы ностальгии.
Той песне нужно, как по волшебству,
Нестись через шлагбаумы, рогатки,
Через овраги мчаться без оглядки.
Измеренная сердцем даль! Она
Заклята сплошь и вся застолблена.
Минуя станции, столбы, ворота
Трактиров, через чащи и болота,
Под свист пурги и ямщиков напев
Он мчал свою печаль, и боль, и гнев.
И вот он доскакал до края тверди,
Где в мутный омут канул суходол.
В зелено-черной этой круговерти
Узор созвездий чуждых он прочел.
Узор созвездий… Но они вдруг скрылись?
Запахло мятой, веет чебрецом.
И крылышки мелодий заискрились
Над озера задумчивым лицом.
Оно казалось ласковым и чистым,
Обличье добрых, милосердных вод…
В какую даль иду я за флейтистом?
Иль эта даль поет и с ней народ?
Девически взлетает голос флейты,
И женственную скрипку сон томит.
Симфония, как теплый сад, шумит.
Не выберешься из густых аллей ты!
Они ведут в любовь и сны людей,
И, радуясь их облику простому,
Ты углубишься в полумрак аллей,
В рассыпанную звуками истому.
В ней — светлота росы, в ней — синь теней,
Густых, как тон виолончели, — в ней
Одновременно робость и дерзанье,
В ней — твой порыв, ты сам, твое дыханье.
Ты — в трелях струнных, в рокоте трубы,
Ты — в единенье вольном и счастливом
С напевом молодым, жизнелюбивым,—
С напевом братства, мужества, борьбы,—
С напевом тех, непокоренных, рьяных,
Со жгучими отметинами тавр,
Певцов бездомных, бардов безымянных.
То — их дары…
Пронесся лязг литавр.
