6 СУМЕРКИ В ГАЙД-ПАРКЕ Еще очертания птиц дрожат на озерной воде, И медленно чайка летит холодным туманным простором, На бледные полосы туч крыло положив в высоте, Сквозь вялую зелень ветвей мелькая дымком среброперым. Смеркается. Из-за дерев, на гладком разгоне дорог, Которые длинной петлей безжизненный парк огибают, Приземистых черных машин несется беззвучный поток, Они на асфальте шипят и, злобно шипя, исчезают. Бензиновый едкий угар ползет по шоссе полосой, Ползет по дорожкам аллей, видавших немалые беды. Всё глубже ложится туман, и пахнет прокисшей ботвой От старых заброшенных гряд в сыром «огород И весь этот запах гнилья, вся душная зыбкая мгла Колеблется, вьется, течет, сплетая туманные нити, И мрак опускается в парк, и тишь над листами всплыла, И зданья поникли вокруг в тяжелом безмолвном укрытье. Шуршание чьих-то шагов из мглы донесется на миг И стихнет, поглочено мглой. И вновь наплывает молчанье. От холода мелко дрожа, бредет, приподняв воротник, Какой-то чиновник. Скрипит утоптанный гравий в тумане. Идут друг за другом. Один себя повторяет в другом, Такой же бесплодной тоской, как новый прохожий, болея. Такое же сердце в груди под тем же скрипит сюртуком, Такой же придавленный рот, такая же дряблая шея. Как цифра на счетчике, вдруг является черная тень, Чтоб сразу исчезнуть, за ней другие бегут единицы. Чураясь друг друга всю жизнь, кончая безрадостный день, Идут боязливо они, безликие дети столицы. То клерки идут по домам, как будто справляя обряд, Когда закрывают бюро и гасятся лампы в конторах. Размеренным маршем нужды бредет по Гайд-парку парад Несчастных созданий людских без всякой надежды во взорах. Без слов, без друзей, без мечты идут, чтоб уныло молчать, Писаки разбойничьих фирм, контор беспощадных служаки, И мертвенно светят во мгле их лица, как будто печать Имперских безрадостных дел, холодной имперской клоаки. Перевод Н. Заболоцкого 7 СОЛДАТСКАЯ БАЛЛАДА Лондонская бывальщина «Гип-гип!» — все кричат солдаты на палубе корабля, Увидев зубчатый Тауэр и флаги на каждом доме. Видишь? Весь Лондон, Томми, Вышел навстречу Томми, Славного рядового армии короля. С войны молодцом вернулся, медаль на груди блестит, Похвальный написан отзыв в солдатском его дипломе. Лондон встречает Томми. Слышишь? Во славу Томми Речь говорят за речью, целый оркестр гремит. Куда ж засмотрелся бравый, бывалый герой солдат? Неужто в такой толкучке, в могучем фанфарном громе Сможет тревожный Томми, Чуть побледневший Томми Встретить жену с ребенком? Где они тут стоят? Ого, он таки увидел, клянусь, он увидел здесь, Увидел жену с ребенком в стотысячном том содоме. Вон где подруга Томми, Сын пятилетний Томми, Аткинсов добрый отпрыск, слава его и честь! Скорей бы уж речь кончалась. Солдату она скучна… Чей пульс может быть сегодня спокоен, как в метрономе? Видит подруга Томми, Сын же не знает Томми,— Год ему был в то время, как началась война. По трапу сбежал на пристань, ребенка к лицу поднес, Рукою подругу обнял. Прижались они в истоме — Сын и подруга Томми К милому сердцу Томми. «Анни, не плачь, родная! В счастье не нужно слез! Вернулся живой-здоровый. О чем нам тужить сейчас? Работу дадут мне скоро, наладится счастье в доме…» Что она шепчет, Томми? Что ты так вздрогнул, Томми? «Я тебе не писала. Дома уж нет у нас. Росла за квартиру плата, Я, милый, всё продала. Но много ли на продажу нашла я в домашнем ломе? Долг за квартиру, Томми, Милый, любимый Томми, К сроку я, как ни билась, выплатить не смогла. В рабочий квартал за Гринвич от центра далекий путь — Автобусом и трамваем иль Темзою на пароме,— Там лишь на время, Томми, До декабря лишь, Томми, Добрым друзьям недавно нас удалось приткнуть». Как будто ослепший, Аткинс взглянул на поток людской. Оставив жену с ребенком, всего ожидал он, кроме… Скрипнул зубами Томми, Хмурый, угрюмый Томми,— Вот он вернулся в Лондон, в Лондон суровый свой. Оббил все пороги Аткинс. Дождливый сентябрь настал. Кричат, возмущаясь, клерки в большом министерском доме: «Этот бездомный Томми, Этот бродяга Томми Голову всем морочит, черт бы его побрал!» «Представьте, министр почтенный, столь вежливый лейборист, Был вынужден против воли ему отказать в приеме,— Ляпнул министру Томми, Дерзкий невежа Томми, Будто закон квартирный в нашей стране нечист». «Пускай поночует Аткинс, пока не остынет зуд, Внизу под мостами Темзы, на старой гнилой соломе,— Там сослуживцев Томми Встретит, наверно, Томми,— В Англии справедливой люди и там живут». О да! Не один Томми Аткинс — с друзьями он шел пешком, Шагал по ноябрьским лужам, тащился в тоске и дреме. Вдруг оглянулся Томми, Остановился Томми: Меж освещенных зданий высился темный дом. Ворота на ключ закрыты, колонны торчат у стен, Души не видать единой в огромном пустынном доме. «Здешний хозяин, Томми, Хитрый — смекаешь, Томми? В дом свой жильцов не пустит, ждет повышения цен». Торгаш запечатал двери — он хочет двойной цены. Пусть даст он жилье бездомным, которые спят в соломе! Крик бесприютных Томми, Жалобу многих Томми Нынче из этих окон мы прокричать должны. И вот бедняки решили под вечер того же дня Хоть силою поселиться в пустом и огромном доме. «С нами вселяйся, Томми, Но без домашних, Томми: Будет скандал и ругань, драка и беготня». Хозяин вернулся утром, он был на птенца похож, Но сколько вместилось злобы в таком слабосильном гноме! Стоя за дверью, Томми Слушал, как крыли Томми: «Это подрыв закона! Собственности грабеж!» «Спокойно, держись, ребята! Бери и пиши плакат: „Кто смеет людей бездомных в каком-то винить погроме? Дайте жилище Томми, Дайте работу Томми“,— Вот что у власти просит Аткинс — старый солдат». Дознались о том министры, сам мэр постучался в дверь, Чуть свет заявились бобби и стали толпой на стреме. «Хочешь квартирку, Томми? Будет квартирка, Томми! Но погулять не выйдешь ты из нее теперь». «Задержанный полисменом, никто не проникнет в дом, Никто вам не бросит хлеба в каком-нибудь грязном коме». — «С голоду сдохнешь, Томми, Если не станешь, Томми, Преданным и послушным, тихим, как мышь, притом». «Держитесь, ребята, знайте: чиновники в эти дни Хотят проучить бездомных и нас обвинить в погроме. Пояс потуже, Томми, Голод — не тетка, Томми!» Третий уж день без хлеба и без воды они. На той стороне пугливо их жены три дня стоят. Ты видишь их лица, Аткинс, в голодной своей истоме? Там твоя Анни, Томми, Хлеб принесла для Томми. Крутятся полисмены, сердятся и молчат. О чем она молит бобби? Во всем он откажет ей! Она подошла к воротам. Но клобы [42] уж на подъеме. Клоб опустился, Томми… Бьют твою Анни, Томми! Томми, щеколду вышиб, выбежал из дверей. «Не бейте, не смейте!» Хряснул о голову Томми клоб. Как выстрел, друзья метнулись в туманном дверном проеме: «Все мы с тобою, Томми, Вместе с тобою, Томми!» Томми склонил на камни кровью залитый лоб. Крик женщин пронесся глухо. Но тут из домов, с авто Посыпалась куча бобби принять участье в разгроме. Тащат в машину Томми, Топчут бездомных Томми! Смолкли они. Пощады здесь не просил никто. Судья свой парик поправил и начал, хрипя, читать Прекрасный закон британский, копаясь в огромном томе. И получил наш Томми, Вместе с друзьями Томми, Комнатку за решеткой ярдов примерно в пять. «Покурит, игрушку склеит, и черт его не возьмет!» Задержанный не утопит ни в Темзе себя, ни в роме. Формы солдатской Томми Здесь не износит Томми, Только жена, быть может, в вечной нужде умрет. Так, страж вековых традиций, парламентский лейборист Свою доказал способность наладить порядок в доме. Что ему скажет Томми? Кто будет слушать Томми? Слушать министра нужно, он ведь — «социалист» Перевод Н. Заболоцкого вернуться Часть Гайд-парка была раскопана под огороды, которые были названы «огородами победы». вернуться Клобы — резиновые дубинки полисменов. |
