Не голубыми глыбами металла,
Не содроганьем огненных печей,
Не кранами, гремящими устало
По километрам ржавых галерей,
Не туш железных ровным поворотом
Там, где гигантский двигается вал,
Не молота стремительным полетом
На опухоль багровомясых скал,
Не молний распростертыми бичами,
Что вьются здесь, цепляясь за фарфор,—
О нет, вставая вновь перед глазами,
Не этим мой притягиваешь взор
Ты, серый Шеффилд, в сумраке туманов,
В зловонной тине, в угольной пыли.
Я не таких видал еще титанов
В степях донецкой радостной земли.
Нет, не машин запомнил я дыханье
И не британский стали образец,—
Иные о тебе воспоминанья,
Угрюмый Шеффилд, сгорбленный кузнец!
Водил хозяин по своим владеньям
Советских граждан из далеких стран,
Величественно топал по ступеням,
Задерживал, пускал прокатный стан.
Он говорил, что всё без исключенья
Принадлежит и служит здесь ему.
Но почему он, полон подозренья,
Следит за теми, кто снует в дыму?
Как мало их? Тех на обед послали
За пять минут до общего гудка.
Тех клерки в канцелярию загнали,
Тех старший мастер держит у станка,
И все-таки из рыжей мглы плавильной
И в сборочной из-за железных плит
Они выходят, строги и всесильны,
И встреча с ними всё же предстоит.
Знакомы лица, руки, очертанья,
Но взгляд не наш. Он сдержан и суров.
Стоят в чужом, в хозяйском дымном зданье
Рабочие Британских островов.
«Вы, господа, прошли бы в те ворота!» —
Спешит хозяин, очень уж спешит.
Вдруг чей-то смех, и меткая острота
Ему вдогонку весело летит.
И снова круг сомкнулся перед нами,
И снова он взволнованно притих,
Старик кузнец с лазурными глазами
Проходит меж товарищей своих.
Остановившись перед первым рядом,
Он расправляет седоватый ус
И медленно показывает взглядом
На глыбу стали между синих блуз.
Белел листок на этой гладкой стали,
Любовно вырезанный из газет.
Так вот зачем толпою люди встали,
Вникая взглядом в скромный тот портрет!
Снимают кепи, спины разгибают,
Еще тесней смыкаются в кольцо,
И долго и торжественно вникают
В задумчивое светлое лицо.
Как на душе тепло и ясно стало,
Когда в минутной этой тишине
Нас самым близким именем встречала
Толпа друзей, родная нам вполне!..
Пойми ж и ты привета смысл правдивый
И до конца достойным будь того,
Чем стал для мира наш народ счастливый,
Чем стал для мира светлый вождь его!..
Не сполохом мартенов разъяренных,
Не тяжким громом блюминговых глыб,
Не клятвами лжецов иноплеменных
Запомнить, Шеффилд, мы тебя могли б.
Толпу людей над глыбою стальною,
Портрет вождя — товарищей привет —
Мы вспоминаем. Да! Не вечно мглою,
Угрюмый Шеффилд, будешь ты одет.
Перевод Н. Заболоцкого
Когда пройдешь ряды туманных, монотонных
Проспектов, площадей и улиц полусонных,
Коттеджей черно-красные ряды,
Исполненных унынья и вражды,—
Ты к площади выходишь неширокой,
Где вянет мокрый куст запущенного дрока
Да тянет остролист в кичливости своей
Колючки тонких молодых ветвей.
Глухой кирпичный мир покорности и горя
Тускнеет в будничном бескрайнем коридоре,
Без дружбы, без надежд. И прозябанье то
Как будто в ящиках промозглых заперто.
Проходят женщины, угасшие до срока.
И в очередь встают, сутулясь одиноко,
Да почтальон стучит, по плитам проходя,
Да захлебнется в коклюше дитя.
Здесь каждый звук, отдельно существуя,
На глянцевитую ложится мостовую
И гаснет, чтоб ответа не найти
На долгом и бессмысленном пути.
Ни вздоха ветерка, ни школяра, ни птицы.
Лишь серость в скверике церковном проструится,
Да треугольная унылая стена
Под слоем копоти и сажи чуть видна.
Войдем туда, во мрак. Дух пыли, воска, тлена
Косой осенний луч не вырвется из плена.
Его запутало костлявое окно
Цветными стеклами, ослепшими давно.
Потрескались полы дощатые, и прочно
Уперся тощий столб под балкой потолочной,
Как будто сторожит фальшивый сплин и плен
Беленых, равнодушных, голых стен.
Но мы поражены не шелестом усердным
Торгашеских молитв, не миром лицемерным,—
В вертепе ханжеском в молчанье мы стоим,
Воспоминанием взволнованы иным.
Ты слышишь ли шаги поспешные, что гулко
Здесь сорок лет назад звучали в переулке,
Размолвок эхо, совещаний след,
Не стершийся за сорок долгих лет…
Из-за холодных стен, готических амвонов,
В спокойное тепло апрельских вечеров,
Сквозь череду скупых, задымленных фронтонов,
Бездушных улиц, запертых домов,
Пришли они, послы мильонов и мильонов,
Разбуженных на бой, бесстрашных мастеров.
Здесь было москвичей-дружинников немало,
Ткачей ивановских, и горняков с Урала,
И сталеваров — питерских бойцов,
Декабрьских дней застрельщиков-гонцов.
И рядом с ними, окружен толпою,
Крутой свой лоб склонивши вбок слегка,
Сраженье выиграв и вновь готовый к бою,
Шел человек, смотрящий сквозь века.
Взял под руку он друга молодого.
И в будущую даль так и прошли они
По теплым плитам города седого,
В апрельский вечер, в лондонской тени.
Струилась тихо влага и звенела.
Рассеивался сумеречный свет.
Им предстояла жизнь, борьба и дело,
Могучий праздник завтрашних побед.
Нет! Не хвалиться малостью добытой,
Лишь властно за собою закрепить.
Ведь враг силен, живучий, недобитый,
И значит, предстоит его добить.
Так шел из расступившегося круга —
Задумчивый учитель, старший брат,
И вслушивался младший в слово друга
И сам мужал — солдат и делегат.
И дым любимых городов России,
Кавказских гор гряда, украинская даль,
Мечта о подвигах, свершаемых впервые,—
Всё виделося им, всё закаляло сталь.
Нет, битвы не страшат в открывшихся пределах,
Ни чернота измен, ни пролитая кровь,—
Есть армия бойцов, в ней двести тысяч смелых.
Она растет уже и наступает вновь.
Она резервами и силами богата.
Святое знамя пролетариата
Не склонится пред краснобаем лжи.
Яснеет даль. Открыты рубежи.
В боях за партию, за рост ее упорный.
Заставив смолкнуть голосок тлетворный,
Меньшевиков отравленный язык,
Мужал, и рос, и крепнул большевик.
Так партия, мужая, вырастала,
Готовя тот желанный день сигнала,
Что в буре и громах шел, как девятый вал.
И через десять лет прогрохотал сигнал!
И тот, кто здесь прошел по магистрали мертвой,
В апрельский вечер через десять лет
Взойдет на броневик, чтобы рукой простертой
Народам указать путь завтрашних побед.
…Кварталы плыли, серые, как вата.
День лондонский, вставая тускловато,
Плыл по холмистым берегам реки.
Здесь сорок лет назад прошли большевики.
Из ночи императорской острожной.
Рабочих хижин, заводских казарм,
Путями контрабанды бездорожной,
Чтоб шпик не видел, не поймал жандарм,
Чтоб часовой не слал вдогонку пули,
А полисмен в порту не подстерег,
Готовые на риск, на столкновенье с бурей,
На черный мрак нехоженых дорог;
Готовые всю жизнь гореть в работе пылкой,
И пытку вынести, и не страшиться кар,
Не дрогнуть пред любой далекой ссылкой
И первым нанести в желанный миг удар;
И вновь решетку гнуть и рвать оковы.
Готовы счастье выстрадать свое
И, слыша волю партии, готовы
Ей жизнь отдать, чтоб укрепить ее,—
Пришли послы рабочих масс России,
От фабрик городских, из сельских дальних мест,
В огромный Лондон, в эти стены злые,
На партии великой Пятый съезд.
…Нет, это не игра воображенья, верьте!
Не память давних дел, не отклик старины.
То голос мощи, славы и бессмертья
Нам прозвучал, как гимн родной страны.
То ветер долетел до Лондона с востока,—
И ветром тем развернутый багрец
Есть знамя наших огненных сердец,
Частица пламени, свет родины далекой!
1948
Перевод П. Антокольского
