Октябрь уходит. Непогодь сплошная.

Похолодало. Дмитрий в поздний час

То ежится, то ходит, проклиная

Свою судьбу, кляня себя и нас.

И лишь тогда, когда просили Люду

Сыграть Шопена, он стихал и чуду

Внимал, сосредоточен, молчалив,—

Как от Майорки вдаль поток струится,

Лаская Умань, ночь и наши лица,

Души глубины до краев залив.

Поток прелюда, жданный и желанный,

Как человечность, как ладонь добра,

Легко лелеял спекшиеся раны.

О музыка, о юности сестра!

Взволнованно склонялась ты над нами,

Подруга нашей жизни молодой,

И тем, кто жаждет, щедрыми глотками

Давала пить напиток терпкий свой.

Напиток терпкий, словно дух полыни,

Целительный, как свежий мед в кувшине,—

Налитый до краев янтарный сок.

Сквозь щель луч света тек наискосок.

Пылинки плыли, словно птичья стая,

В дрожащей струйке света и тепла —

Так в жилах кровь течет, не уставая…

…Так кровь его взволнованна была.

Он слушал музыку, как слово сердца, — с пылом

И с верою,—

                  и вот за шагом шаг

Брел в угол из угла

                              и от стропил к стропилам,

Он к свету шел из мглы,

                                            шел от лучей во мрак.

Изнемогал, худел, сил оставалось мало;

Но Гриша как-то прибежал с вокзала

И, радостною вестью окрылен,

Сестре и Мите, задыхаясь, он

Сказал про битву под Орлом

И про Деникина разгром,

Про то, как шли в штыки

Рабочие полки

И краснозвездные, как гром,

Летели казаки.

«Парни бились словно черти,

Мир на мир — навстречу смерти!

Эй, пора и нам с тобой

Не жалеть своих голов,

Против зла и горя — в бой!

Слышишь, Дмитрий? Ты готов

Драться насмерть?..»

                                 И тогда

Встал солдат. Ответил:

                                    «Да.

Я с тобою в бой пойду,

Чтобы одолеть беду,

В Красной Армии, Григорий,

                                          нам в одном шагать ряду,

Будет, будет шаг походный

                                            с песней старою в ладу!

С песней старой про калину —

Это нам ее растить,

Про родную Украину —

Это нам ее хранить!»

Украина, сердце наших

                                      ожиданий молодых!

Украина, наша вера,

                                      доля всех нас четверых!

Мы твоей болеем болью,

                                      как и деды и отцы,

Ждем, когда к тебе вернутся

                                              удальцы и храбрецы,

Что стоят на горьких нивах,

                                  на полях вокруг Орла,

Где твоя свобода крылья

                                         для полета подняла…

В разлуку нашу веря и не веря,

В последний раз мы собрались в кружок,

Прикрыли окна, затворили двери,

Шатал по стенам тени фитилек.

От напряженья, тайны и печали

Горела и кружилась голова;

Но веские Григория слова

Спокойно и уверенно звучали:

«Нам нужно, Митя, быть еще до света

За городом. В тумане, под дождем

И в темноте — нетрудно сделать это.

Не бойся, Люда, мы не пропадем.

Тебе, сестра, уйти из дома надо

И переждать. Замок повесь на дверь

И поживи у дяди, у Игната,

А мы придем — не сомневайся, верь.

Теперь давай вытаскивай из печки

Всё, что ни есть!..»

                              И, глядя на меня,

Добавил он:

                 «В укромном спрячь местечке

Вот эти книжки. Помни, что, храня

Такие вещи, ты рискуешь многим,

Смотри, не проболтайся невзначай…»

…Прощальный ужин. Стол накрыт убогий.

Картошка. Хлеб. Морковный ржавый чай.

Еду делила на три равных доли,

Готовила нехитрое питье,

Но временами судорога боли

Касалась губ прикушенных ее.

Она какой-то незнакомой стала,

Как будто вдруг прибавилось ей лет,

И женственность в глазах ее сияла —

Немеркнущий, неугасимый свет.

И понял я: сильнее, чем зловещий

Страх смерти, чем болезни, чем беда,—

Дух женщины, бессмертный, властный, вещий,

Дух верности, дух нежного труда.

И думал я со вздохом терпеливым:

Ты одарила этого стрельца

Своей любовью — этим дивным дивом —

На все года, до смерти, до конца.

Она в мешок сложила хлеб и сало

И залатала Гришино пальто.

«Сыграешь?» — не спросил ее никто,

Само молчанье мысленно сказало.

Настала та большая тишина,

Когда сердца взывают воедино.

Их услыхала Люда.

                           И она,

Вздохнувши,

                        села к пианино.

И вновь бессмертный ливень бил

По ветхой кровле, рвался в уши.

Октав ли лад, удары ль пушек?

Грозы ли гром, войны ли пыл?..

В последний раз ночь общею была

Для всех нас четверых,

для наших судеб розных,

Предвещанных тогда

прелюдом ливней грозных,

Смывающих с дорог грязь слабости и зла.

Как дух пророчества, вознесся ввысь аккорд

К вершинам тем, что одолел их гений,

Откуда в рев и гул землетрясений

Он вслушивался, пасмурен и горд.

Такой сумел я в памяти сберечь

Прощанья ночь — без обещанья встреч,

Без громких слов, без ожиданья чуда;

Нам всё сказала явственная речь

Пророческого этого прелюда,

Возникшего как факел среди тьмы,

Чтоб наши судьбы увидали мы.