Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Пошли прошвырнемся, — предложил Леонид.

— У нас д–дела, — запинаясь, сказал Юрка.

— Ну, салют! Вечером зайду.

Вечером Леонид за ними, однако, не зашел, и они пошли на «пятачок» сами.

В городе был парк с танцплощадкой, обнесенной высокой металлической оградой, чтоб не лазили без билетов. Туда ходили танцевать только «старые» — те, кому за двадцать и выше. Среди них ребята выглядели бы совсем уж сопливыми школьниками. Да и девчонки–старшеклассницы там редко появлялись. Парни с комбината все время приставали к ним, а чуть им от ворот поворот, сразу начинали: «Девочки, вам пора бай–бай, мамочки заждались». Ну, а взрослые девушки с комбината наседали на билетершу: «Нечего сюда детский сад пускать! Пусть себе в школе вечера устраивают!» Они так рьяно заботились о подрастающем поколении, что всем было ясней ясного: просто боятся конкуренции.

Старшеклассницы были что надо, особенно если приоденутся! Смотришь на них потом в школе: куда что делось? Тихонькие, скромненькие, с косичками. А вчера на танцах подметки до дыр протирали да глазки строили.

В конце концов у ребят появилась своя танцплощадка, так называемый «пятачок». Возле маслозавода, через дорогу, был ничейный фруктовый сад, а в нем бетонированная площадка для игры в городки, в самый раз для танцев. Маслозавод выхлопотал сад для молодежи, провел туда свет, развесил лозунги о культуре поведения и оставил за собой право отключать электричество в любое время. В виде наказания, если что не так. Вот если начнется драка, сразу свет выключают.

У входа в сад обычно стоял ветхий дедуля, который взимал с каждого по двадцать копеек. Но так как музыкой заведовал Павел, Валькин и Юркин друг, а самодельная радиола и пластинки были его собственные, то их пропускали бесплатно. Собственно, почти половина танцующих проходила бесплатно — столько у Пашки было друзей. Ему за труды платили двадцать пять рублей в месяц, но даже если бы его лишили зарплаты, он все равно продолжал бы работать. Правилось быть в центре внимания.

Помнится, в тот вечер они пришли рано. Пашка еще только пристраивал на суку груши «колокольчик» — огромный школьный громкоговоритель, а Леня, оказывается, уже давно был здесь.

Пашка поставил «Кукарачу», и «колокольчик» заревел на весь город.

И сразу повалил народ, словно все дожидались сигнала.

Танцы начались. Пыль поднялась столбом!

Они стояли у радиолы. Леонид высматривал, кого пригласить, а Юрка искал Зину. Она смилостивилась и собиралась прийти. А вот Вальке — жди не дождешься Лелю, она каждое лето на море с мамой. Сидит, наверное, где–нибудь на валуне у прибоя в далекой Гагре… А может, кино смотрит, или гуляет по набережной, или читает на подоконнике — она любит на подоконнике читать. Приедет загорелая и начнет воображать!..

Пашка вовсю дымил московской папиросой, широко улыбался и не успевал здороваться со своими многочисленными приятелями. А Леонида атаковывали совсем незнакомые пацаны. И откуда он их знает?

— Когда приехал? Ну, как там?..

Там — это, значит, в Москве.

— Порядок, — говорил он, и мальчишки, вполне удовлетворенные таким ответом, дружески хлопали его по плечу.

Он всех гостеприимно оделял папиросами. Тот, кто не курил, прятал папиросу в карман, чтобы потом, когда пойдет кого–нибудь провожать с танцев, небрежно закурить и равнодушно сказать восхищенной спутнице: «Московские… «Герцеговина Флор». Мой «Беломор» покрепче».

Юрка увидел Зину, толкнул Валентина плечом и начал причесываться. Она танцевала с Чумаковым, и они посматривали на них. Он торжествующе, а она жалобно и немного испуганно.

Юрка сделал вид, что ему все равно, и начал копаться в пластинках.

На танцующих посыпались груши: какой–то тип раскачивался на ветвях. Раздался визг, шум. Груши со свистом полетели вверх, и пацан на дереве начал кричать:

— Эй, вы, спятили? Сейчас как слезу!

Все шло как обычно. Своим чередом.

Валька спросил у москвича:

— Как ты думаешь, почему вот друг друга любят, а мучают? Странно, да?

Леонид хмыкнул:

— Ничего странного. Понимаешь, любовь — это явление кратковременное. Где хочешь можешь об этом почитать. Так? Люди, само собой, пытаются удержать в себе это чувство. А если все тишь, да гладь, да божья благодать, любовь уходит, понял? Она становится привычной. Вот и сходит на нет. Так? А когда друг друга за нервы дергают, это переживать заставляет. Успокоиться не дает. В этом и есть борьба. Любовь — борьба!.. А вообще это все чепуха, — закончил он.

— Что чепуха?

— Любовь — чепуха! Хоть любовь — борьба, но, как сказал кто–то великий, не помню кто, это такой вид борьбы, в которой обе стороны проигрывают. Так–то! — Леонид покровительственно улыбнулся. — А если смотреть глубже, никакой любви нет. Любовь — это биологический процесс плюс привычка. Природа, брат, все предусмотрела и придумала любовь для того, чтобы сохранить род человеческий на земле. Инстинкт!

— Чего–чего? — ввязался в разговор Пашка. — Если я вот влюблен в кого, значит, биологический процесс?

— Процесс!

— И если я кого полюбил, значит, во мне инстинкт?

— А ты думаешь, нет! — кивнул Леонид. — Ну, подумай сам. Например, ты живешь в городе… Нет, в маленькой деревушке Н.

— Ну, живу.

— И ты полюбил, скажем, некую А.

— Ну, полюбил.

— Жить без нее не можешь!

— Ну, не могу. — Пашка посмотрел на Вальку, призывая его в свидетели.

— Что ж выходит? Ведь, по–твоему, любовь — это Любовь! С большой буквы! Неповторимое чувство, а не увлечение какое!

— Не увлечение, — согласился Пашка. — Я живу в деревушке Н. и люблю некую А., и другие для меня не существуют. Ну и что?

— А то! — торжествующе вскричал Леонид. — А не кажется ли странным, что человек, которого ты так любишь, живет с тобой в той же деревушке Н.? Почему бы ему не жить в Москве или где–нибудь… в Люксембурге?! А если ты, именно ты, жил бы не в этой деревушке, а в другой, за тысячу километров, мог бы ты там в кого–нибудь окончательно и бесповоротно влюбиться?

— Ну, мог…

— Видишь! — возликовал Леонид. — А то получается, как будто тебе кто ее подсовывает, эту А., в пределах деревни Н., какого–то города или целой страны, наконец! В том–то и дело, что любовь — биологический процесс! И тот, кого ты, как тебе кажется, любишь, в большей степени отвечает твоим природным инстинктам. Иначе многие вообще никогда бы не нашли своей настоящей любви по самой простой причине, что их разъединственные избранницы могли бы оказаться где–нибудь в Турции, куда редко кого посылают в командировку!

— Да… — только и мог сказать Пашка. У него голова пошла кругом.

— А вдруг так оно и есть… — тихо сказал Валька. — Вот люди встретились, полюбили вроде друг друга, а по–настоящему–то они просто не нашли тех, кто им назначен. Ну, хотя б потому, что не судьба. Думаешь, легко им встретиться? Она живет, как ты сказал, в той же Турции, а он еще дальше… Или он здесь, на танцах, а она где–нибудь в Гагре кино смотрит, и они даже не знают ничего друг о друге. У каждого семья, дети…

Леонида это удивило. Он не думал, что его рассуждения можно так истолковать.

— А что, может быть, — сказал он. И тут же спохватился: — Пошли лучше потанцуем.

— Иди, иди, — съязвил Пашка, обозленный поражением. — Бывают и исключения. Может, она здесь и ждет тебя, а у тебя инстинкт. — Он захихикал. — Дай закурись, что ли…

Двоюродный брат Зины — Леонид — погиб месяц назад. На мине во вражеском тылу подорвался. Оказывается, он несколько лет в радиокружок ходил при ДКА, вот его и взяли на фронт, в связь. Сначала не брали по годам, но уж очень он просился. Девушка у него в Москве была знакомая, на одной улице жили, каждый день: «Привет» — «Привет», — и только. А он ей иногда из партизанского отряда письма без обратного адреса писал. Удивлялась, верно: с чего бы это?..

Лицо его почему–то Валентин не мог вспомнить, хоть убей. Мелькает — то и не то. Помнит лишь, что Леонид никогда не смеялся, боялся достоинство уронить. Москвич!

11
{"b":"165615","o":1}