Воронцова знала лучше всѣхъ про эти болѣзненные припадки государя, и знала, что это длится иногда недѣлю, но никогда не болѣе, и Елизавета Романовна засѣла у себя дома съ пастилой въ ожиданіи перемѣны погоды.

«Это все отъ цыганки! думала она. Да пройдетъ, небось»…

За это время государь заглазно старался тоже уязвить и ее. Въ тотъ день, когда Гудовичъ ѣздилъ къ принцу и привезъ Екатерининскую звѣзду вмѣсто генеалогіи, Петръ Ѳедоровичъ тотчасъ же послалъ его къ Воронцовой.

— Ступай, скажи этой толсторожей дурѣ, что въ Петербургѣ ходятъ слухи, будто я на ней хочу жениться, сдѣлать ее императрицей. Стали это говорить потому, что я ей далъ звѣзду, которую могутъ носить только принцессы крови. Поэтому скажи ей, что если этотъ слухъ будетъ все ходить по городу, то я отниму звѣзду и прикажу ей поѣхать попутешествовать по Россіи или за границу.

Гудовичъ съѣздилъ къ пріятельницѣ и засталъ ее, какъ всегда, въ полу-ночномъ туалетѣ. Если она была не въ салопѣ и не передъ печкой, потому что была уже теплынь на дворѣ, но въ какой-то полинялой куцавейкѣ совершенно неизвѣстнаго цвѣта. Когда онъ передалъ Елизаветѣ Романовнѣ слова государя, она отмахнулась рукой, какъ если бы ее облѣпили мухи или если-бъ ей сказали самую старую, давно извѣстную вещь.

— Э! Гудочекъ! равнодушно произнесла она:- не впервой нашло на него. Пройдетъ недѣлька и самъ пріѣдетъ прощенья просить.

— Да и я такъ-то думаю, Романовна, а все какъ-то страшно, ужь не завелся-ли какой врагъ у насъ. По правдѣ сказать, боюсь я малую толику этой цыганки поганой, Маргариты. Сдается мнѣ, что государь съ ней черезъ край хватилъ. Ужь больно хороша она. Да и Гольцъ сводитъ, бестія!

— Это другое дѣло, выговорила Воронцова! — этого и я боюсь, но думаю, что провозится онъ съ ней и броситъ! И опять ко мнѣ! Не разъ ужь бывало, Гудочекъ. Вѣдь всѣ эти красавицы самомнительны, горды, умничать любятъ, а ему этого не надо. A я, онъ знаетъ, простота! Какъ ни надумаетъ, что ни прикажетъ, я все дѣлаю. Такой другой не сыщетъ!

Вотъ именно въ эти дни тоски и придирчивости, однажды около полудня, государь отправился на половину жены, вошелъ къ ней безъ доклада и, отчасти испугавъ государыню внезапнымъ появленіемъ, сѣлъ около нея и съ первыхъ же словъ сталъ просить прощеніе за обиду за столомъ при всей столицѣ.

Онъ сознался ей откровенно въ своемъ приказѣ въ ту ночь арестовать ее и сослался на дядю, Воронцову и Гудовича, которые постоянно клевещутъ ему на нее.

Государыня, разумѣется, лучше чѣмъ кто-либо знала, что случилось съ Петромъ Ѳедоровичемъ и какой стихъ нашелъ на него. Она знала отлично, что не пройдетъ и недѣли, и снова онъ отдастъ приказъ арестовать ее, а, быть можетъ, когда-нибудь и даже скоро подобный приказъ будетъ приведенъ въ исполненіе. Но этими днями надо было воспользоваться. Слишкомъ умна была эта женщина, чтобы не пользоваться всячески всѣмъ, что посылала ей судьба въ помощь.

Въ тотъ же день вечеромъ, до приглашенію государыни, Петръ Ѳедоровичъ снова явился въ ней на чашку чая и нашелъ у нея обоихъ Разумовскихъ, Панина, Дашкову, старика Миниха и нѣкоторыхъ другихъ. Въ концѣ вечера государь заявилъ, что онъ давно уже не проводилъ время такъ пріятно съ такими умными людьми, а всѣ его окружающіе и приближенные только и знаютъ, что пьянствуютъ, только и умѣютъ, что лгать и играть въ карты. Онъ попросилъ государыню на другой день снова собрать всѣхъ. Такимъ образомъ, дня четыре къ ряду бывали эти, по выраженію княгини Дашковой, «нечаянные чайные вечера».

Все, что говорилось на этихъ вечерахъ немногими лицами, было сохранено ими втайнѣ, а, между тѣмъ, здѣсь и возникла мысль, здѣсь воскресла мечта государя, здѣсь была брошена искра въ его душу, отъ которой потомъ загорѣлся цѣлый пожаръ.

Искуссно, умно, тонко и льстиво напомнили государю о Шлезвигѣ, о давнишней враждѣ голштинскаго дома съ Датскимъ. Почему государыня, Дашкова или братья Разумовскіе заговорили о Шлезвигѣ и Даніи, было ихъ общей тайной. Почему захотѣлось имъ начать воевать за маленькое герцогство, — они одни знали.

Минихъ же ораторствовалъ болѣе всѣхъ по другой причинѣ: старику полководцу хотѣлось снова понюхать пороху и, какъ бывало прежде, заставить говорить о себѣ всю Европу. Онъ зналъ, что въ случаѣ войны онъ будетъ главнокомандующимъ.

Наконецъ, однажды, почти не спавъ нѣсколько ночей отъ картинъ сраженій, побѣдъ и подвиговъ, которыя тѣснились въ головѣ и смѣняли одна другую, одна другой кровавѣй, страшнѣй и славнѣй, государь пришелъ къ женѣ и объявилъ ей, что все рѣшено! Сдѣлавъ достаточно для внутренняго спокойствія и счастія Россіи, онъ можетъ, долженъ вспомнить теперь и о счастіи, правахъ Голштиніи, о своихъ обязанностяхъ уже не русскаго императора, а принца Голштинскаго.

На вопросъ его, чтобы жена высказала свое искреннее мнѣніе, государыня отвѣчала, что не сомнѣвается въ полномъ успѣхѣ, въ цѣломъ рядѣ блестящихъ побѣдъ. Но совѣтовать объявить войну она, конечно, не возьметъ на себя, враги ея не преминутъ сказать, что она умышленно совѣтуетъ пагубное для Россіи и императора дѣйствіе.

Однако, въ тотъ же день всѣ самые близкіе люди государю, и тѣ, которые бывали у него, и тѣ, которые рѣшились не показываться нѣсколько дней, всѣ узнали о новомъ окончательно рѣшенномъ предпріятіи, войнѣ съ Даніей.

Дни тоски, болѣзненной придирчивости къ друзьямъ, болѣзненнаго миролюбія по отношенію къ своимъ врагамъ прошли, но Шлезвигъ, Данія и война крѣпко засѣли въ головѣ государя.

Два вечера ораторствовалъ появившійся Гольцъ въ кабинетѣ Петра Ѳедоровича и, какъ умный человѣкъ, краснорѣчиво, убѣдительно доказывалъ невозможность этой войны. Онъ доказывалъ что навѣрное мысль эта подсказана государю его врагами, чтобъ удалить его изъ Петербурга и изъ Россіи, дабы за его отсутствіемъ произвести Богъ вѣсть что! Гольцъ привезъ даже два письма своего короля, въ которыхъ Фридрихъ говорилъ о томъ, что онъ готовъ помогать Петру въ дѣлѣ Шлезвига, но считаетъ всякую войну для русскаго императора, на первыхъ порахъ царствованія, пагубной и немыслимой. Король совѣтовалъ прежде всего подумать о поѣздкѣ въ Москву и коронованіи. Принцъ Жоржъ тоже появился, получилъ обратно женину звѣзду, былъ обласканъ, помирился съ племянникомъ и присоединился тотчасъ къ послу. Но ужь чего Гольцъ не могъ сдѣлать, то Жоржу и подавно было не по силамъ. Всѣ они стали надѣяться, что грезы пройдутъ, какъ прошла его придирчивость, но всѣ ошиблись…

Мѣра за мѣрой, указъ за указомъ доказывали, что намѣреніе государя будетъ приведено въ исполненіе и даже очень скоро, очень энергично и во что бы то ни стало!

Курьеръ государя, тайно отъ всѣхъ, даже тайно отъ канцлера имперіи поскакалъ въ Германію, въ мѣсто расположенія корпуса русскихъ войскъ подъ командой Румянцева, и повезъ никому неизвѣстную депешу.

А, между тѣмъ, государь крайне любезно обращался съ датскимъ посланникомъ Гаке-Гакстгаузеномъ, и датскій дворъ не подозрѣвалъ о той грозѣ, которая надвигается на страну со стороны Россіи.

Еще полнаго мѣсяца не прошло послѣ перваго свиданія «Ночи» и юноши въ уборной дома Гольца, а безумный пылъ страсти у своенравной кокетки прошелъ! Бытъ можетъ, влюбленный юноша былъ дѣйствительно невыносимо ревнивъ, но Маргарита уже искренно начала раскаяваться въ томъ роковомъ шагѣ, который связалъ ея существованіе съ этимъ «львенкомъ», какъ она его называла.

Вдобавокъ у влюбленнаго было особенное чутье. Къ Гольцу Шепелевъ не ревновалъ ее нисколько, хотя за послѣднее время посолъ и красавица видались ежедневно и постоянно о чемъ-то совѣщались и иногда очень долго. Но всѣмъ поѣздкамъ Маргариты во дворецъ юноша мѣшалъ, сколько могъ. Онъ зналъ, какъ и многіе въ Петербургѣ, что государь становился съ каждымъ днемъ все неравнодушнѣе къ замѣчательной красавицѣ. Воронцова уже, замѣтно для многихъ, отходила на второй планъ. A другъ ея, Гудовичъ, возненавидѣвшій графиню Скабронскую, и грубо обошедшійся съ ней, тоже начиналъ пользоваться меньшимъ благорасположеніемъ государя.