И эти три послѣднія слова вдругъ заставили Квасова вздрогнутъ, и онъ воскликнулъ:

— Пошелъ! A самъ невольно подумалъ: «Для Василисы Андреевны! Для нея, моей неоцѣненной, не то что къ поросенку этому поѣду, а хоть въ Невѣ утоплюсь»!

И черезъ нѣсколько минутъ Квасовъ входилъ въ маленькую, но красивую квартиру Шепелева. Въ обыкновенное время, онъ бы, конечно, оглядѣлся кругомъ себя и замѣтилъ бы роскошную обстановку, но теперь ему было не до того.

«Какъ-то приметъ меня? Что скажетъ?» робѣлъ Квасовъ за свое самолюбіе.

Деньщикъ Шепелева пошелъ доложить барину о пріѣздѣ Квасова, и, прежде чѣмъ Акимъ Акимовичъ успѣлъ переступить порогъ изъ столовой въ гостинную, онъ услыхалъ быстрые шаги. Юноша бѣгомъ летѣлъ къ нему на встрѣчу и черезъ мгновеніе повисъ у него на шеѣ.

— Голубчикъ, дяденька! Родной мой! Вотъ подарили!

И Шепелевъ въ порывѣ радости и восторга, что дядя первый его навѣстилъ, схватилъ его красную и жесткую руку и нѣсколько разъ поцѣловалъ ее съ чувствомъ.

Это движеніе юноши поразило Квасова въ самое сердце, или быть можетъ отъ нѣсколькихъ часовъ, проведенныхъ въ волненіи, сердце матераго лейбъ-компанца наболѣло. И теперь онъ не выдержалъ, слезы вдругъ полились по его суровому лицу. Шепелевъ схватилъ его за руки и потащилъ въ крайнюю горницу, спальню.

Квасовъ собирался сказать ему, входя въ домъ, что онъ не мириться пріѣхалъ, а просить заступиться за семейство, которое всегда считалось родней и друзьями его отца, и съ которымъ онъ чуть-чуть самъ не породнился. Но теперь Акимъ Акимовичъ молчалъ и на благодарность Шепелева за этотъ первый шагъ не отвѣчалъ ничего.

— Я бы самъ давно къ вамъ пришелъ прощенія просить, да боялся, думалъ, разсержу еще пуще. Вотъ какъ передъ Господомъ Богомъ правду говорю! восклицалъ Шепелевъ. — Простите меня! И вина моя не великая! Я вамъ все разскажу, ничего не скрою.

— Ну, слушай, порося, мягко выговорилъ Квасовъ:- послѣ поговоримъ обо всемъ, а теперь времени терять нельзя. Отвѣчай мнѣ по совѣсти, кто тебя одарилъ и въ офицеры вывелъ въ одинъ мѣсяцъ? Правда-ли, что Скабронская? Не ради пустого любопытства, а ради дѣла спрашиваю.

— Правда, правда, дядюшка! Что жъ тутъ за грѣхъ? Она первая красавица въ городѣ. А вы знаете, на счетъ какихъ старыхъ вѣдьмъ наши-же офицеры живутъ.

— Знаю, не въ томъ дѣло, перебилъ Квасовъ. — Стало-быть можешь ты… Захочетъ она для тебя заступиться за невинныхъ?

— Еще бы! воскликнулъ Шепелевъ.

И Квасовъ разсказалъ племяннику то, что слышалъ отъ Баскакова.

Шепелевъ, конечно, узналъ наканунѣ отъ Маргариты о мошенничествѣ и арестѣ князя Глѣба, но судьба, постигшая все семейство, была для него новостью. Онъ вскочилъ съ мѣста и всплеснулъ руками. Квасовъ, было, продолжалъ разсказъ, на юноша замахалъ руками.

— Полноте, дядюшка, что вы, чего тутъ объяснять! Я ихъ лучше васъ знаю. Мало того, что постараюсь сдѣлать все, а впередъ вамъ говорю, что, пожалуй, къ вечеру же ихъ и выпустятъ. Ѣдемъ сейчасъ.

— Куда?

— Ѣдемъ къ Маргаритѣ!.. Къ графинѣ Скабронской, вдругъ вспыхнулъ Шепелевъ, поправившись.

— Какъ-же? Что ты! смутился Квасовъ. — Какъ-же я?

— Непремѣнно, сами ей все и разскажите.

Черезъ полчаса веселая, довольная, смѣющаяся Маргарита, какъ и всегда, красивая, изящно одѣтая, принимала у себя въ гостинной юношу и дико озирающагося лейбъ-компанца.

Акимъ Акимовичъ, всегда отличавшійся медвѣжьими ухватками, теперь сидѣлъ въ гостиной графини Скабронской совсѣмъ букой.

Съ первыхъ же словъ Маргарита поняла все и рѣшила немедленно, чтобы Шепелевъ съ дядей посидѣли у нея, покуда она съѣздитъ къ Гольцу узнать, что дѣлать.

— A вы не тревожьтесь, господинъ Квасовъ, прибавила она. — Не нынче-завтра всѣхъ освободятъ. Это дѣло совершенно просто. Я надѣюсь, что господинъ посланникъ самъ будетъ просить Гудовича, а то и государя освободить невинно пострадавшихъ.

Маргарита быстро собралась и выѣхала изъ дома.

За отсутствіемъ хозяйки Шепелевъ тихо разсказалъ дядѣ всю исторію своего сближенія съ графиней и затѣмъ снова попросилъ прощенія у дяди.

— Что-жъ! развелъ руками Акимъ Акимовичъ. — Вотъ какъ посидишь около нея, такъ оно понятно. Въ сорочкѣ ты родился, что тутъ сказать! Красавица такая, что даже удивительно, почему она тебя, порося, предпочла. Вѣдь не одинъ ты въ столицѣ. И даже для меня, порося, это загадка! Или, можетъ быть, ты одинъ изъ двѣнадцати, изъ дюжины?

— Какъ? воскликнулъ Шепелевъ.

— Какъ! Извѣстно какъ… Если у нея васъ дюжина! Тогда легче попасть въ милость.

— Что вы, дядюшка, не грѣхъ-ли вамъ?!

— Можетъ быть, и грѣшу, да такъ по совѣсти сказываю. Бываетъ и это въ столицѣ. И, вѣстимо, никто изъ дюжины другъ дружку не знаетъ.

Маргарита вернулась домой менѣе довольная. Она объяснила Квасову, что не застала дома посла, увидитъ его на другой день и постарается все дѣло справить.

Отпуская Квасова, она остановила Шепелева словами:

— Погодите, мнѣ надо съ вами перетолковать еще.

Шепелевъ остался и узналъ отъ Маргариты, что она застала Гольца дома, но привезла нехорошія вѣсти.

Гольцъ зналъ уже объ арестѣ семьи Тюфякиныхъ, зналъ даже подробности, присутствовалъ при одномъ изъ допросовъ и вынесъ полное убѣжденіе, что въ дѣлѣ кражи не было ничего общаго и не могло быть между княжнами-богачками и ихъ своднымъ братомъ. Но Гольцъ подозрѣвалъ, что въ этомъ дѣлѣ, въ ихъ арестѣ есть какія-то тайныя пружины.

— Гольцъ думаетъ, закончила Маргарита, — что ихъ арестовали нарочно. И что онѣ не отвертятся; ихъ сошлютъ въ ссылку ради того, чтобы отписать все ихъ большое состояніе на казну. А, затѣмъ, государь подаритъ его кому вздумается.

— Кому же? изумился Шепелевъ.

— Извѣстно, судьямъ, ихъ судившимъ.

— Что вы! какъ это можно! воскликнулъ Шепелевъ.

— Это, мой милый, практикуется въ Россіи уже со временъ императора Петра II, съ легкой руки Меньшикова, который первый получилъ богатыя помѣстья, отписанныя у ссыльныхъ.

— Да, но Гудовичъ и Нарышкинъ не такіе люди, замѣтилъ Шепелевъ.

— Не знаю. Такъ думаетъ Гольцъ. Въ всякомъ случаѣ, я вамъ обѣщаю сдѣлать все. Завтра государь будетъ утромъ въ гостяхъ у барона, и я поѣду, чтобы встрѣтить его… какъ будто нечаянно…

Маргарита вымолвила это съ такимъ страннымъ оттѣнкомъ въ голосѣ и, притомъ, такъ быстро взглянула въ лицо Шепелева и отвела глаза, что юноша вдругъ будто оробѣлъ чего-то. Онъ стоялъ неподвижно и пытливо глядѣлъ въ лицо красавицы.

— У Гольца! выговорилъ онъ, наконецъ. — И мы у Гольца въ первый разъ сошлись…

— Что ты хочешь сказать? Ты съ ума сошелъ!..

— Нѣтъ… Все можетъ быть съ такой, какъ ты… красавицей.

Маргарита разсмѣялась, но какъ-то неестественно.

— Этого не доставало, чтобы ты меня ревновалъ ко всѣмъ и, наконецъ, даже къ государю!

— Нѣтъ, не во всѣмъ и не «наконецъ» къ государю. A прежде всего къ нему! воскликнулъ Шепелевъ. — Ты честолюбива. Ужь это не въ первый разъ приходитъ мнѣ на умъ. Всѣ говорятъ, что не даромъ ты стала придворной дамой послѣ маскарада.

— Если вамъ угодно, господинъ офицеръ, полушутя произнесла Маргарита, — то я завтра не поѣду къ посланнику, но тогда ваша бывшая невѣста и все семейство поѣдутъ въ ссылку. Это единственное средство спасти ихъ. Я разскажу сама подробно все государю, даже намекну ему о причинѣ, по которой хотятъ запутать Тюфякиныхъ. Я не боюсь сказать это, а онъ прямодушенъ и добръ! Если онъ будетъ знать истину и повѣритъ, — а я знаю, что онъ мнѣ повѣритъ, — то Тюфякины будутъ освобождены сейчасъ-же. Завтра-же вечеромъ онѣ будутъ дома и счастливы. Но если вы, господинъ ревнивый младенецъ, изъ глупаго подозрѣнія, хотите пожертвовать цѣлой семьей, то какъ вамъ угодно. Я буду повиноваться. Для меня Тюфякины никто, я ихъ даже не видала.

— Поѣзжайте! глухо выговорилъ Шепелевъ. — Я не мужъ, но… прибавилъ онъ и запнулся. — Я теперь же скажу то, что уже нѣсколько дней мнѣ спать не даетъ, преслѣдуетъ меня и денъ, и ночь. Пойми, что если когда-нибудь я узнаю и замѣчу… Пойми, Маргарита! Услышу что-нибудь… если будетъ поводъ… Однимъ словомъ, если ты меня обманешь, то помни, Маргарита, это будетъ пахнуть смертью. И самъ я себя убью, но прежде тебя.