Теперь, когда она вспоминала о своей поѣздкѣ на ротный дворъ, объ эффектной передачѣ приказа принца, въ ея воображеніи мелькнула фигура юноши, почти ребенка. Онъ вдругъ явился въ ея воображеніи, какъ живой.

Когда она увидала въ воротахъ это молодое, чрезвычайно красивое, синеокое лицо, изумленное, пораженное, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ ея кареты, она узнала сразу спасеннаго ею въ оврагѣ юношу. Но въ лицѣ, въ глазахъ его, на этотъ разъ, сказалось что-то, коснувшееся и ея самой. Страсть юноши, бурно бушевавшая въ немъ, огонь, вспыхнувшій въ немъ, видно заронилъ искру чего-то новаго, еще незнакомаго дотолѣ, въ сердце кокетки. Неужели же она способна полюбить этого полуребенка? Конечно, нѣтъ! Но въ немъ есть что-то, чего она не встрѣчала еще.

Такъ или иначе, но образъ этого юноши застилаетъ въ ея головѣ фигуру самодовольнаго Фленсбурга. Отъ этого юноши, отъ его страстнаго взора будто пахнуло на нее весной. Чистое, хорошее чувство шевельнулось теперь на глубинѣ ея сердца. Смерть мужа, овладѣніе дѣдомъ, игра съ Фленсбургомъ… наконецъ, осуществленіе тайной, но почти невѣроятной мечты — это все само по себѣ, это одна сторона жизни, житейская, мелкая, низкая… A онъ, этотъ юноша, само собой… Другая сторона жизни!.. Это иная, полная, чудная чаша, до которой она еще не касалась губами, а, между тѣмъ, хотѣла бы выпить до дна!

Фленсбургъ, послѣ своей жертвы, принесенной для графини, былъ уже у нея два раза, но она не приняла его подъ предлогомъ болѣзни.

Маргарита хотѣла отсрочить объясненіе. Она раскаявалась теперь, что, увлекаясь желаніемъ похвастать передъ дѣдомъ своимъ значеніемъ, спасла совершенно постороннихъ людей и теперь очутилась въ тяжеломъ положеніи относительно Фленсбурга. Онъ, очевидно, являлся за уплатой долга.

Фленсбургъ, конечно, понялъ, что Маргарита не хвораетъ, и написалъ красавицѣ, что изъ крайней необходимости видѣться съ нею по важному дѣлу онъ убѣдительно проситъ принять его.

Маргарита, по неволѣ, отвѣчала согласіемъ, но въ ожиданіи его посѣщенія стала придумывать, какъ избавиться и отсрочить ихъ объясненіе. Она взяла стулъ и сѣла у окна, чтобы видѣть, когда Фленсбургь подъѣдетъ. Еще ничего не успѣла она придумать, когда къ ней вошелъ, спустившійся сверху, докторъ, лечившій мужа.

«Задержу его подолѣе у себя. При постороннемъ объясненіе невозможно», догадалась Маргарита и любезно встрѣтила доктора.

Докторъ Вурмъ, уже пожилой, лѣтъ пятидесяти, былъ еще человѣкъ бодрый и свѣжій, хотя съ сѣдой головой, но безъ единой морщинки на лицѣ, съ румянцемъ во всю щеку, а по движеніямъ казался еще совершенно молодымъ человѣкомъ. Правильная до педантизма жизнь при помощи медицины, которую онъ зналъ хорошо, позволила ему до пятидесяти лѣтъ сохранить свѣжесть силъ и наслаждаться какъ бы второю юностью.

Вурмъ пользовался извѣстностью и уваженіемъ въ столицѣ, не смотря на дѣйствительно незавидное положеніе всякаго доктора въ странѣ, гдѣ за нѣсколько десятковъ лѣтъ передъ тѣмъ скоморохи, знахари и колдуны были во мнѣніи народа одного поля ягоды и довольствовались почти одинаковымъ общественнымъ положеніемъ. Вурмъ былъ первый докторъ, который въ Петербургѣ поставилъ себя на равную ногу съ высшимъ обществомъ и придворнымъ кругомъ, и, конечно, онъ былъ вдесятеро образованнѣе и благовоспитаннѣе многихъ сановниковъ. Онъ лечилъ всю знать въ Петербургѣ, лечилъ и покойную императрицу. Нажитое состояніе позволило ему теперь имѣть такую обстановку, при которой онъ окончательно сравнялся со многими дворянами средней руки. Вурмъ, съ самаго пріѣзда Скабронскихъ въ Петербургъ, началъ лечить Кирилла Петровича, но въ то же время и ухаживалъ за красавицей Маргаритой.

— Ну, что же, докторъ? Какъ? выговорила Маргарита, по-нѣмецки, предлагая, быть можетъ, уже въ тысячный разъ этотъ вопросъ, касавшійся больного мужа.

Вурмъ давно зналъ, что этотъ вопросъ красавицы не значилъ: Что-жъ, не лучше ли? а значилъ, напротивъ: Что-жъ, хуже ли, наконецъ? И, какъ всегда, онъ пожалъ плечами, лукаво улыбаясь, и сталъ смотрѣть прямо въ глаза молодой женщинѣ, очевидно любуясь ею.

— Что-жъ вы молчите?

— Все то же, графиня, еле дышетъ. Надо ждать… скоро.

— Надо ждать! Да вѣдь вы мнѣ это ужь цѣлую зиму повторяете. Ей-Богу, мнѣ уже…

И Маргарита запнулась и сердито отвернулась къ окну. Вурмъ, все также усмѣхаясь, спокойно полѣзъ въ карманъ, досталъ табакерку и протянулъ ее Маргаритѣ.

— Не угодно ли?

Маргарита обернулась, взяла маленькую щепотку изъ протянутой къ ней табакерки, но снова отвернулась къ окну. Она соображала о томъ, чѣмъ задержать доктора, чтобы онъ своимъ присутствіемъ помѣшалъ объясненію съ Фленсбургомъ.

Вурмъ, между тѣмъ, взялъ стулъ, пододвинулся ближе въ Маргаритѣ и взялъ ее безцеремонно за руку, подъ предлогомъ попробовать ея пульсъ.

— Все глупости, выговорила кокетка, но руки не приняла.

— Нѣтъ, не глупости, а лихорадка. Пуль-съ все не ровенъ. Да и какъ ему быть ровнымъ у двадцатилѣтней красавицы, полувдовы, упрямой, не хотящей однимъ словомъ измѣнить свое положеніе, сдѣлаться свободной птичкой. Если существованіе графа продлится еще годъ, то бѣдная пташка совсѣмъ захирѣетъ и сдѣлается больна опаснѣе, чѣмъ онъ. Все это выговорилъ Вурмъ почти шопотомъ, съ усмѣшкой на губахъ и не спуская глазъ съ красиваго профиля паціентки.

— Если бы это одно слово было легкое, отозвалась Маргарита, — то я бы давно его сказала. Но на такое слово не только у меня не хватитъ храбрости, но и у васъ не хватитъ мужества для исполненія…

— Попробуйте, испытайте, серьезно шепнулъ Вурмъ.

— Испытать? Спасибо… Я знаю отлично, что вы можете сдѣлать то, что дѣлается во всей Европѣ, дѣлается сплошь-и-рядомъ. Всякій медикъ можетъ дать такого зелья, отъ котораго больной отправится на тотъ свѣтъ, и никто не удивится и знать не будетъ. Особенно, когда больной годъ умираетъ и всѣ ждутъ. Но къ чему брать преступленіе на душу? Зачѣмъ? Чтобы сдѣлать свое положеніе еще невыносимѣе? Давайте говорить откровенно, докторъ… Общее обоимъ преступленіе сдѣлаетъ меня ни вѣки вѣчные вашей рабой. Преступленіе?! Чтобы вы знали за мной тайну! Могли бы дѣлать со мной что угодно! Хотя бы даже заставить за себя выйти замужъ. Нѣтъ, докторъ, я не на столько глупа. Да авось онъ и самъ скоро умретъ.

Докторъ пересталъ ухмыляться, медленно поднялся съ мѣста и взялъ шляпу и палку.

— Куда же вы? Я васъ прошу остаться, сейчасъ пріѣдетъ одинъ гость; вы его знаете — Фленсбургъ. И мнѣ бы хотѣлось, чтобы вы остались.

— Зачѣмъ? Чтобы помѣшать ему говорить съ вами тоже откровенно. О чемъ-нибудь иномъ, конечно! догадался тонкій медикъ, изучившій давно характеръ графини.

— Положимъ, что и такъ…

— Нѣтъ, извините, вы мнѣ не дали права играть около васъ роль вѣрнаго пса, охраняющаго васъ отъ разныхъ назойливыхъ обожателей. Дайте мнѣ его и тогда другое дѣло, — недовольнымъ, голосомъ выговорилъ Вурмъ съ замѣтнымъ оттѣнкомъ досады и раздраженія.

— Дать право? Какое?! Повелѣвать мною? усмѣхнулась красавица.

— Честь имѣю кланяться вашему сіятельству, оставляя поле для господина Фленсбурга. Вотъ и онъ, легокъ на поминѣ! сказалъ Вурмъ, глянувъ въ окно.

Въ эту минуту Фленсбургъ, дѣйствительно, подъѣхалъ къ дому. Офицеръ и докторъ встрѣтились въ прихожей, холодно поздоровались. Оба чуяли, что хотя положеніе ихъ совершенно разное, но тѣмъ не менѣе они соперники и каждый невольно считалъ своего противника болѣе счастливымъ, чѣмъ онъ. Вурмъ завидовалъ Фленсбургу и былъ убѣжденъ, что Маргарита, овдовѣвъ, выйдетъ за него замужъ, если онъ самъ не съумѣетъ поймать ее въ свою западню; Фленсбургъ, напротивъ, ревновалъ и смущался мыслью, что Маргарита позволяетъ ухаживать за собой пятидесятилѣтнему человѣку, да вдобавокъ еще знахарю.

Когда Фленсбургъ двинулся въ гостиную, Маргарита уже сидѣла на другомъ мѣстѣ. Два стула, близко поставленные одинъ около другого, остались у окна. Но Маргарита сообразила это слишкомъ поздно, онъ уже вошелъ.