Фельдмаршалъ, когда государь вошелъ на подъѣздъ, опустился на одно колѣно и вымолвилъ:

— Ваше величество, примите приношеніе на пользу государственную отъ вашего вѣрнаго раба.

— Что это такое? воскликнулъ Петръ Ѳедоровичъ.

— Хлѣбъ-соль. Солонка эта по праву ваша. Она принадлежала еще Великому Петру Алексѣевичу и была дана мнѣ покойной государыней. A подъ хлѣбомъ мое вѣрноподданническое приношеніе!

Государь сдвинулъ хлѣбъ съ мѣста и взялъ пачку бумагъ.

— Да, что это?

— Деньги, ваше величество.

— Деньги! Ну, спасибо. A много-ли?

— Милліонъ.

— Чего?! разинулъ ротъ Петръ Ѳедоровичъ.

— Тутъ милліонъ, ваше величество, то-есть бумаги, по которымъ его можно получить отъ петербургскихъ и иностранныхъ банкировъ.

— Ну, Алексѣй Григорьевичъ! развелъ руками государь, и голосъ его дрогнулъ чувствомъ. — Ну!.. Прости меня, голубчикъ! Какая я передъ тобой… какъ бы сказать, какой я передъ тобой… или, какая я… Да, нельзя при чужихъ людяхъ себя обругать. Вѣдь, я хотѣлъ у тебя все отнять, а ты вотъ самъ даришь. A все разные подлецы, завистники твои.

И государь съ взволнованнымъ лицомъ крѣпко обнялъ Разумовскаго, взялъ его за руку и все повторялъ:

— Прости меня, голубчикъ! Вотъ ты человѣкъ, а это все свиньи! показалъ онъ на свою свиту, забывъ, что тамъ и принцъ Жоржъ, и Гольцъ, и другіе ни въ чемъ неповинные.

Приношеніе Разумовскаго, конечно, произвело на свиту дѣйствіе оглушительнаго удара грома. И дѣйствительно, кромѣ Алексѣя Григорьевича, во всей Россіи никто не могъ поднести такой подарокъ.

Съ этой минуты, переступивъ порогъ палатъ Разумовскаго, государь особенно развеселился. Да и вся свита, всѣ гости, которые начали съѣзжаться, хотя имъ было ни тепло, ни холодно отъ милліона, перешедшаго изъ рукъ Разумовскаго въ руки государя, все-таки повеселѣли отъ одной близости къ этому милліону.

Черезъ часъ всѣ гости уже сидѣли въ огромной залѣ за большимъ столомъ и пировали. Государь былъ веселѣй всѣхъ. Принцъ Жоржъ былъ не менѣе веселъ, потому что, садясь за столъ, государь хлопнулъ его до плечу и сказалъ:

— Ну, mein Onkel. Такъ и быть! Я вамъ пятьдесятъ тысячъ изъ этихъ денегъ подарю. Это будетъ, какъ разъ, ваше жалованье, за два года впередъ.

Когда розлили первую бутылку шипучаго венгерскаго, государь провозгласилъ тостъ въ честь хозяина. Всѣ шумно поднялись, и громкіе крики «виватъ», вошедшіе въ моду при новомъ царствованіи, огласили палаты.

Государь снова обнялъ Разумовскаго, поблагодарилъ его за подарокъ и, обращаясь къ сидѣвшимъ около него двумъ посланникамъ, австрійскому Мерсію и датскому Гакстгаузену, вымолвилъ по нѣмецки:

— A что, господа резиденты, случалось-ли подобное въ анналахъ вашихъ странъ, чтобы подданный дарилъ своему монарху такую сумму? У васъ, прибавилъ государь, обращаясь къ Гакстгаузену, — оно и бытъ не могло. У васъ самый богатый вельможа имѣетъ пять крейцеровъ въ день на все свое пропитаніе. A вотъ у васъ, господинъ Мерсій? Хотя бы за все царствованіе Маріи Терезіи могло-ли бы случиться когда-либо нѣчто подобное!

— Не знаю, ваше величество. Но ея величество императрица никогда не нуждалась въ деньгахъ.

— Этого не можетъ быть! воскликнулъ государь.

Мерсій вспомнилъ вдругъ, что во время прошлой войны съ Фридрихомъ понадобилось около полмилліона, чтобы закупить главныхъ сановниковъ одного союзнаго государства, и деньги эти были собраны по подпискѣ въ средѣ венгерскихъ магнатовъ. Подъ шумъ и ликованіе гостей, намекъ резидента прошелъ незамѣтно, да и государь не разслышалъ хорошенько словъ посланника, а, обратившись ко всѣмъ гостямъ, вымолвилъ:

— Сдѣлайте удовольствіе хозяину и мнѣ! Напейтесь сегодня всѣ, какъ можно пьянѣй.

Это приказаніе государя было принято всѣми съ удовольствіемъ, и его начали быстро приводить въ исполненіе.

Не прошло часа, какъ гулъ, крики и хохотъ раздавались на весь домъ слышны были даже на улицѣ. Принцъ Жоржъ подпивалъ рѣдко, полицеймейстеръ Корфъ еще рѣже, но когда эти два человѣка бывали во хмѣлю, то приходили въ неописанный азартъ.

Принцъ теперь кричалъ такъ громко, что покрывалъ гулъ всѣхъ голосовъ. Онъ доказывалъ что-то черезъ столъ Гольцу, единственному, вполнѣ трезвому за столомъ, но не только Гольцъ не могъ понять, о чемъ говоритъ Жоржъ, но принцъ и самъ ужь не зналъ.

Но вдругъ гулъ голосовъ притихъ сразу, ибо раздался голосъ государя, уже не веселый, а гнѣвный. Онъ сидѣлъ за столомъ, полуоборотомъ обращаясь къ Гакстгаузену, лицо его было красно, глаза блестѣли. Онъ вдругъ швырнулъ салфетку на столъ и говорилъ громко, при наступившей полной тишинѣ:

— A я вамъ говорю, господинъ резидентъ, что я далѣе этого терпѣть не хочу. Я двадцать лѣтъ дожидался, за все царствованіе тетушки, и теперь на моей улицѣ праздникъ. Шлезвигъ долженъ быть моимъ! И будетъ моимъ! Я одинъ въ недѣлю справился бы съ Даніей, а что же будетъ, судите сами, когда король Фридрихъ обѣщалъ уже мнѣ свою помощь. Въ два дня мы разнесемъ все ваше капельное государство, и отъ него слѣда не останется на географической картѣ.

Гакстгаузенъ сидѣлъ блѣдный, выпуча глаза, и не зналъ, какъ понять слова государя, какъ вспышку гнѣва, угрозу, о которой онъ завтра же забудетъ, или какъ правду, о которой тотъ случайно, противъ воли, проговорился.

— Да вы, кажется, не вѣрите! воскликнулъ государь. — Баронъ, — обратился онъ къ Гольцу, — скажите ему, что это тайный пунктъ въ нашемъ трактатѣ съ королемъ. Онъ мнѣ не вѣритъ, скажите ему, что я не лгу.

Гольцъ, смущенный столько же, сколько и Гакстгаузенъ, не зналъ, что сказать, языкъ не повиновался ему. Важнѣйшій тайный пунктъ договора сдѣлался вдругъ достояніемъ всѣхъ! Гольцъ, по привычкѣ, обратился черезъ столъ къ принцу, какъ бы призывая его себѣ на помощь. Но принцъ, пунцовый, съ разинутымъ ртомъ, не отъ удивленія, а отъ хмѣля, безсмысленно кивалъ головой, какъ китайская кукла. Если бы даже часъ цѣлый прошелъ, то и тогда ГолЬцъ не нашелся бы что отвѣтить. По счастью, государь, не дождавшись его отвѣта, снова заговорилъ.

— Да, наконецъ, всѣ распоряженія сдѣланы. Гонецъ мой посланъ уже къ Румянцеву недѣлю назадъ, приказать, чтобы онъ считалъ войну уже объявленной. Объ этомъ можете узнать у Волкова и у Гудовича. A я съ войскомъ, команду надъ которымъ поручаю гетману, выступаю черезъ мѣсяцъ.

— Ваше величество, вымолвилъ, наконецъ Гакстгаузенъ: — какъ прикажете считать мнѣ ваши слова, формальнымъ объявленіемъ войны? Прикажете мнѣ дать знать это моему королю?

— Какъ? Что?! визгливо вскрикнулъ Петръ Ѳедоровичъ. — Да я вамъ цѣлый часъ толкую. Это, наконецъ, удивительно! И государь началъ стучать пальцемъ по столу. — Я вамъ цѣлый часъ толкую, что двадцать лѣтъ дожидался я взять у васъ Шлезвигъ и вотъ теперь его возьму. Да что объ этомъ толковать! Кончили мы, что-ли? обернулся онъ къ Разумовскому и подъ вліяніемъ гнѣва, поднялся, не дожидаясь отвѣта.

Разумовскій поспѣшилъ послѣдовать примѣру государя, и всѣ гости встали изъ-за стола безъ пирожнаго.

Шумной толпой двинулись всѣ во внутреннія комнаты. Нѣкоторые изъ гостей, болѣе трезвые, горячо спорили или шептались, большинство, сильно охмѣлѣвшее, или не слыхало ничего, или забыло. И снова смѣхъ и веселые голоса огласили палаты.

Гакстгаузенъ немедленно исчезъ изъ дома Разумовскаго. Дипломатъ былъ страшно встревоженъ! Что скажетъ ему его правительство, что онъ, какъ ребенокъ, прозѣвалъ все. Еще вчера доставлялъ онъ успокоительныя депеши, а русскій дворъ уже былъ готовъ къ войнѣ.

Гольцъ, выйдя изъ-за стола, прямо подошелъ къ государю, встревоженный не менѣе Гакстгаузена.

— Ваше величество, зачѣмъ вы огласили эту тайну? Наконецъ, самъ я, пользующійся довѣріемъ вашего величества, признаюсь, ничего не зналъ. Я думалъ, что война съ Даніей можетъ быть, но… но въ отдаленномъ будущемъ. Король будетъ на меня разгнѣванъ, а между тѣмъ, я не виноватъ.

— Не сердитесь, милый баронъ, я и самъ не хотѣлъ сегодня объявлять, да разсердилъ меня этотъ старый грибъ, я и сказалъ. Да что за важность, не нынѣ, такъ черезъ мѣсяцъ не черезъ мѣсяцъ, такъ черезъ годъ, а все равно я эту войну начну. Признаюсь вамъ, однако, что теперь, поговоривъ объ этомъ, мнѣ бы хотѣлось хоть сейчасъ выступить. Вѣдь я въ три дня всю Данію завоюю, не только что Шлезвигъ.