Сѣченовъ такимъ же упорнымъ взглядомъ встрѣтилъ глаза принцева любимца.

«Хитеръ ты, кутейникъ, да и дерзокъ», думалъ Фленсбургъ, говорили глаза его и улыбка.

Глаза и улыбка Сѣченова говорили тоже… о его полномъ равнодушіи, если не презрѣніи и къ этому адьютантику изъ иноземцевъ, и ко всѣмъ остальнымъ, ему подобнымъ.

Черезъ дня три во многихъ домахъ и ротныхъ дворахъ толковалось о томъ, какъ государь оттаскалъ за бороду преосвященнаго въ церкви Сампсонія и велѣлъ всѣ образа при себѣ на полъ скинуть. Слухъ этотъ распространился по городу изъ квартиры братьевъ Орловыхъ.

Въ тотъ же вечеръ Сѣченовъ, не боявшійся бывать у императрицы, какъ многіе другіе, и надѣявшійся, что его духовный санъ упасетъ его отъ всякой бѣды, пріѣхалъ къ ней съ новостью и засталъ у нея цалмейстера Орлова.

Государыня сидѣла съ нимъ у камина и была видимо взволнована. Замѣтя, что архипастырь хочетъ что-то разсказать ей и стѣсняется присутствіемъ незнакомаго офицера, государыня вымолвила, улыбаясь:

— Можете говорить все при г. Орловѣ.

Передавъ съ волненіемъ все, случившееся въ церкви и все, слышанное отъ государя по поводу новыхъ перемѣнъ, Сѣченовъ спросилъ мнѣнія государыни. Она почти не повѣрила новости и стала успокоивать архипастыря.

— Это невозможно и онъ никогда не рѣшится. Поговоритъ и броситъ…

Сѣченовъ, передавъ подробности посѣщенія государя и нѣсколько успокоенный государыней, внимательно приглядѣлся и замѣтилъ, что онъ какъ будто прервалъ горячую бесѣду и отчасти стѣсняетъ своимъ присутствіемъ. Онъ тотчасъ же поднялся и уѣхалъ.

Дѣйствительно, государыня была взволнована бесѣдой въ Орловымъ, котораго видала теперь чаще. На этотъ разъ онъ пріѣхалъ прямо спросить, позволяетъ ли она его кружку положить за нее головы, сдѣлать попытку…

— И такъ, что же? вымолвилъ Орловъ, когда Сѣченовъ уѣхалъ.

— Не хочу ничего! Не хочу, чтобъ изъ-за меня даромъ люди гибли. Пусть будетъ со мной — чему судьба велитъ. A что?! Одному Богу извѣстно, выговорила она. — Слава Богу, если келья въ Дѣвичьемъ монастырѣ. Но за то напрасныхъ жертвъ не будетъ!

— Нѣтъ, государыня… Этому мы не дадимъ совершиться… Это и будетъ намъ сигналомъ. Мы тотчасъ…

— Вы!.. Кто вы?! Дюжина молодцовъ, преданныхъ мнѣ, конечно, всѣмъ сердцемъ… Я знаю это! Но что-жъ вы можете?

— Цѣлая половина перваго полка гвардіи, государыня, да почти цѣлый другой полкъ… Это не дюжина офицеровъ. Братъ Алексѣй отвѣчаетъ за три роты преображенцевъ, а Ѳеодоръ за всѣхъ измайловцевъ.

— Положимъ. Но что два полка предъ цѣлой гвардіей предъ цѣлой имперіей? Что вы можете сдѣлать?

— Лейбъ-компанія, горячо произнесъ Орловъ, — была малочисленнѣе насъ… Только одна рота гренадеръ!

— Ахъ полно, Григорій Григорьевичъ! грустно воскликнула Екатерина. — Малодушество это. Обманывать себя, утѣшая примѣрами, кой не къ мѣсту и не къ дѣлу… Тамъ низвергалось чужеземное правительство младенца и ненавистныхъ временщиковъ, которыхъ за десять лѣтъ правленія всякій научился ненавидѣть или презирать. За нихъ въ защиту ни единая рука не поднялась. И за кого, для кого, совершила дѣйство лейбъ-компанія? — для дочери Петра Великаго? A вы? Съ кѣмъ вамъ въ борьбу вступать? Съ законнымъ русскимъ императоромъ? Съ внукомъ того же Великаго, всѣми обожаемаго Петра? И для кого же? Для германской принцессы, иноземки, сироты, всѣми отвергнутой, даже всѣми оскорбляемой по примѣру, даваемому теперь самимъ императоромъ… Прямая ей дорога въ монастырь!.. Или просто въ изгнаніе…

— Къ вамъ любовь общая, народная, — заговорилъ Орловъ, — но малодушіе заставляетъ многихъ опасаться… A когда тѣ же люди увидятъ, что другіе идутъ за васъ, они тоже пойдутъ. Всегда бывало такъ. Нужно одному только начать…

— Нѣтъ, нечего себя обманно утѣшать… Со смертью императрицы все кончилось для меня, выговорила государыня послѣ минуты молчанія. — Каждое утро я встаю съ мыслію: дай Богъ не кончить дня въ кибиткѣ, которая увезетъ меня на край свѣта. Спасибо еще, если не далеко, не въ Пелымъ.

Екатерина Алексѣевна смолкла снова. Орловъ глубоко задумался и глядѣлъ, какъ на красивой рукѣ ея, которой она оперлась на щитокъ камина, мерцалъ браслетъ въ лучахъ колеблющагося огонька. Она замѣтила его взглядъ, перевела глаза на руку и выговорила тихо.

— Вотъ, тотъ, кто подарилъ мнѣ этотъ браслетъ, сказалъ: когда вы будете императрицей самодержцей, сдѣлайте меня королемъ польскимъ! Долго придется бѣдному ждать…

— Да. Но онъ былъ все-таки… онъ былъ счастливѣе другихъ… тихо и грустно прошепталъ Орловъ. Она не отвѣтила.

Нѣсколько прогорѣвшихъ углей провалились сквозь чугунную рѣшетку камина и какъ-то странно хрустнули среди полной тишины во всѣхъ горницахъ государыни.

A она задумалась глубоко отъ его послѣднихъ словъ и смотрѣла на огонь. Свѣтлые, красивые глаза ея подернулись будто какой-то дымкой, грудь ровно, но высоко волновалась подъ складками черныхъ лентъ и кружевъ.

— Зачѣмъ теперь гибнуть даромъ?.. произнесла она, наконецъ. — Лучше… когда я буду въ Пелымѣ, въ Рогервикѣ или въ Шлюссельбургѣ на мѣстѣ Ивана Антоновича… Тогда меня спасти и за море увезти… и взять за себя!..

И государыня грустно разсмѣялась.

— Нѣтъ, это ужь никакъ невозможно. Когда вы будете въ заключеніи — я уже до той минуты голову сложу.

— И! полно, Григорій Григорьевичъ. Питерскія красавицы васъ утѣшатъ… Вотъ, хоть бы спасительница ваша, графиня Скабронская.

Орловъ быстро поднялся, какъ отъ удара…

— Нѣтъ, прощайте. Я такъ бесѣдовать не могу. Больно.

— Ну, виновата… ласково произнесла государыня. — Но обѣщайте мнѣ болѣе не говорить объ этомъ.

— Совсѣмъ не говорить? странно спросилъ Орловъ.

— Да… не говорить… до поры до времени…

— До какой же поры?

— Покуда я не заговорю сама. Обѣщаете?

Орловъ, вздохнувъ, прошепталъ: да. Она протянула ему руку. Онъ нагнулся, поцѣловалъ руку и вышелъ грустный и задумчивый. Тихо, пѣшкомъ, направился онъ домой чрезъ площадь, въ концѣ которой былъ видѣнъ домикъ, занимаемый имъ.

Исторія освобожденія Орловыхъ надѣлала шуму въ столицѣ и разсказывалась на разные лады. Многіе изъ елизаветинцевъ утверждали даже, что освободительница Орловыхъ, Скабронская, стала всесильна, потому что находится, прикрываясь Фленсбургомъ, въ близкихъ отношеніяхъ съ самимъ принцемъ.

— Ай да Жоржъ! шутили многіе. — Какого вѣдь бобра убилъ. Красавица вѣдь писаная!

Впослѣдствіи Алексѣй Орловъ безъ труда добился истины и узналъ, что ихъ злѣйшій врагъ, Фленсбургь, имѣя большое вліяніе на принца, съ своей стороны, страстно влюбленъ въ графиню Скабронскую.

Кромѣ того, оказалось, что самъ Котцау, одновременно съ упрашиваніемъ Фленсбурга Маргаритою, пріѣзжалъ къ принцу тоже просить его помиловать буяновъ, которымъ онъ, якобы въ виду разныхъ политическихъ соображеній, считаетъ нужнымъ простить. Онъ убѣдилъ принца въ своихъ опасеніяхъ, что изъ-за ссылки Орловыхъ возненавидятъ его всѣ гвардейскіе офицеры и будутъ всячески мстить. A это, конечно, привело бы къ цѣлому ряду оскорбленій, послѣ которыхъ ему поневолѣ пришлось бы выѣхать изъ Россіи. Во всемъ этомъ была доля правды и принцъ согласился, но въ душѣ рѣшилъ придраться къ другому случаю, чтобы все-таки выслать Орловыхъ.

По освобожденіи своемъ, Орловы занялись вопросомъ, какъ заставить князя Глѣба заплатить свой долгъ и вообще какъ достать денегъ, чтобы прежде всего передать обѣщанную сумму фехтмейстеру. Не достать денегъ нельзя было, а достать было мудрено.

За послѣднее время Григорій очень много проигралъ въ карты и много истратилъ на новый цалмейстерскій мундиръ. A главное, Алексѣй истратилъ большую сумму денегъ, угощая и щедро одѣляя преображенскихъ солдатъ, а Ѳеодоръ, съ своей стороны, истратилъ еще болѣе въ своемъ измайловскомъ полку, гдѣ угощеніе рядовыхъ не прерывалось, и гдѣ всякій послѣдній рядовой шелъ къ нему и бралъ, что хотѣлъ. Ближайшіе друзья Орловыхъ, конечно, знали, зачѣмъ это дѣлается, но остальные офицеры качали головами и изумлялись.