Лотхенъ тоже разсмѣялась.

— У меня такого дѣда нѣтъ! A если бъ былъ… О-о!.. Я бы показала силу характера.

— Должно быть! Хвастунья! Это легко на словахъ!…

— Я не говорю — легко. Но если ужь необходимость… Да и что вамъ стоитъ, если только вы захотите? A вѣдь у него, всѣ говорятъ, при его скупости, огромное состояніе. Всѣ наши долги онъ бы могъ сразу уплатить однимъ годовымъ доходомъ съ одного какого нибудь имѣнія. A вамъ что для этого надо? Немножко полюбезничать съ нимъ, приласкаться къ старому брюзгѣ. A еслибъ даже и влюбился въ васъ, въ свою внучку, этотъ старый грѣховодникъ, то и пускай влюбится. Оно не опасно! Вѣдь опасности никакой не будетъ, не смотря на полное его желаніе быть опаснымъ…

И обѣ женщины вдругъ начали весело. и громко смѣяться тѣмъ же звенящимъ серебристымъ смѣхомъ, какимъ еще недавно смѣялись въ саняхъ надъ спасеннымъ въ оврагѣ преображенцемъ. Смѣхъ этотъ былъ на столько рѣзокъ, что даже достигъ до подушекъ больного, который лежалъ на верху. Онъ отъ этого смѣха какъ бы пришелъ въ себя и открылъ глаза.

Въ горницѣ его сидѣлъ ужь давно на стулѣ близь дверей, на цыпочкахъ прокравшійся вѣрный слуга его, французъ изъ Нанса, Эдуардъ. Онъ, дѣйствительно, какъ бы чутьемъ всегда зналъ, когда больной графъ проснется. При первомъ движеніи руки больного, и съ пробужденія начинающагося сухого кашля Эдуардъ приподнялъ занавѣску на окнѣ и приблизился къ кровати.

— Какъ себя чувствуетъ monsieur le comte? началъ онъ съ обыденной фразы, которую говорилъ, однако, всякое утро не ради только того, чтобы сказать что-нибудь, а дѣйствительно озабоченный положеніемъ больного, котораго любилъ и которому считалъ себя во многомъ обязаннымъ.

Молодой малый былъ взятъ графомъ во Франціи изъ простой крестьянской семьи и въ два-три года онъ сдѣлалъ изъ поселянина самаго элегантнаго лакея, способнаго на все и получающаго большое жалованье. Со смертію любимаго барина Эдуардъ, конечно, терялъ немного, такъ какъ его во всякомъ богатомъ домѣ и въ Петербургѣ и даже въ Парижѣ взяли бы съ охотой. Но Эдуардъ искренно привязался къ этому русскому барину, который обращался съ нимъ по-братски.

— Какъ вы почивали? заговорилъ Эдуардъ по-французски.

— Какъ всегда, — слабымъ голосомъ отозвался графъ. — Вурмъ не пріѣзжалъ?

— Нѣтъ еще. Не прикажете ли свѣжаго питья!

Больной промолчалъ и только движеніемъ вѣкъ и бровей отвѣчалъ слугѣ.

Въ эту минуту новый залпъ свѣжаго хохоту внизу и веселые голоса долетѣли до слуха графа и онъ тяжело вздохнулъ, какъ бы въ отвѣтъ на это.

— Que diable! Avec l'aube!., проговорилъ Эдуардъ сердито. И графъ понялъ, что вѣрный слуга, говоря про этотъ хохотъ внизу, оскорбленъ имъ.

Между тѣмъ, въ нижней гостинной Лотхенъ разсказывала въ подробностяхъ барынѣ истлрію, случившуюся съ пруссакомъ Котцау. Лотхенъ, близкая знакомая Михеля и вообще пріятельница со всѣми привезенными людьми принца Жоржа, съ которыми часто видалась, могла знать до малѣйшихъ подробностей все дѣлающееся у него въ домѣ. Лотхенъ передавала графинѣ} что принцъ и господинъ Фленсбургъ очень смѣялись надъ однимъ молодымъ часовымъ, который такъ говорилъ съ ними по-нѣмецки, что его высочество до сихъ поръ безъ смѣха вспомнить не можетъ.

Графиня, конечно, уже давно знала всю исторію Котцау, но на это утро Лотхенъ прибавила еще нѣсколько подробностей. Юркая, кокетливая и веселая горничная тоже много бывала въ гостяхъ въ своей средѣ, какъ и графиня, ея полупріятельница. И каждый день она старалась собрать въ городѣ побольше вѣстей, побольше сомнительныхъ происшествій, побольше всякихъ сплетень и забавныхъ анекдотовъ, чтобы поутру развеселить свою «liebe Gräfin», которую она уже давно завоевала себѣ право такъ называть.

— Откуда ты знаешь, выговорила Маргарита, — что эту суповую чашку цѣлый день распиливали? Мнѣ Фленсбургъ вчера объ этомъ ни слова не говорилъ.

— Что мудренаго? вдругъ лукаво улыбнулась Лотхенъ.

— Онъ могъ съ вами цѣлыя сутки пробыть и объ этомъ не сказать.

— Почему жъ? удивилась Маргарита.

— Потому что, когда онъ съ вами, продолжала лукаво усмѣхаться Лотхенъ, — вамъ не до того, чтобы разсказывать другъ-дружкѣ разныя исторіи, т.-е. лучше сказать: ему не до того. Онъ сидитъ, впивается въ васъ глазами, молится на васъ! Одно только жаль, прибавила Лохтенъ тонко, — онъ не богатъ. Это намъ не на руку, намъ надо спасаться изъ нашихъ затрудненій; хоть и красивъ онъ, и уменъ, и не русскій медвѣдь, а все-таки намъ бы лучше предпочесть нашего столѣтняго дѣдушку. Фленсбургъ, если влюбится до отчаянія, хоть бы даже до самоубійства, никакого толку не будетъ. Еще хуже мы запутаемся! A если дѣдушка влюбится, тогда мы съ вами заживемъ, какъ герцоги германскіе. Наймемъ вотъ хоть домъ Менщиковскій или Воронцовскій, отдѣлаемъ такъ, какъ эти неучи-петербуржцы и не видали никогда. Я ужь не буду простой горничной у васъ, я буду вашей камеръ-фрейлиной или статсъ-дамой, у меня будутъ свои три горницы, гостинная и кабинетъ, гдѣ я буду принимать своихъ знакомыхъ и друзей.

— И замужъ выйдешь, насмѣшливо отозвалась Маргарита.

— Да, конечно. Только не иначе, какъ за глухонѣмого…

— Нѣмой видитъ, лучше за слѣпого!

— Нѣтъ, слѣпой слишкомъ мало видитъ. Это неудобно! расхохоталась Лотхенъ. — Со слѣпымъ бѣда!.. Онъ чужую вмѣсто жены поцѣлуетъ.

— Ну, это все равно… Мы не ревнивы… Тутъ бѣда не въ томъ… отозвалась Маргарита.

И вдругъ обѣ женщины безъ причины, а будто отъ одной потребности смѣяться, снова весело расхохотались на весь домъ.

Наконецъ, Лотхенъ отодвинула отъ кровати столикъ съ сервизомъ. Графиня сѣла, спустила ноги въ изящныя туфли на высокихъ пунцовыхъ каблувахъ съ золотыми подковами и, поднявшись, подошла тотчасъ въ большому зеркалу.

— Какъ вы однако хороши собой! вымолвила Лотхенъ.

— Да, кажется… отозвалась Маргарита, любуясь собой. — это моя первая любовь! указала она на себя въ зеркало. И увы! кажется и послѣдняя.

— Ну, еще смотрите, кого и полюбите, встрѣтите такое диво, что…

— Нѣтъ, Лотхенъ. Я серьезно боюсь, что никогда никого не полюблю!

Въ эту же минуту вѣрный и терпѣливый Эдуардъ помогалъ барину съ трудомъ повернуться и подняться на кровати, чтобы выпить изъ кружки лекарство. Съ отвращеніемъ глоталъ больной противную микстуру, понимая и чувствуя, что это только ненужное, лишнее мученіе… Новый взрывъ хохота серебристыхъ женскихъ голосовъ, долетѣвшій снизу, заставилъ его вздрогнуть и не допить лекарства.

— A я ей все далъ… внезапно и съ горечью прошепталъ своему любимцу Кириллъ Петровичъ. — Имя, положеніе… Любовь далъ…

— Une aventurière!! злобно отозвался Эдуардъ, укладывая снова больного въ подушки.

На другой же день, въ сумерки теплаго зимняго дня братья Орловы были арестованы и препровождены подъ конвоемъ по мѣсту служенія младшаго, т. е. на ротный преображенскій дворъ. Извѣстіе это быстро распространилось по всему Петербургу и по всѣмъ гвардейскимъ полкамъ, благодаря множеству друзей и множеству враговъ. Толки объ этомъ долго не превращались. Весь Петербургъ былъ убѣжденъ, что государь чрезвычайно разгнѣванъ поступкомъ буяновъ съ профессоромъ фехтованія, и всѣ ожидали скоро услышать, что офицеры Орловы будутъ высланы изъ Петербурга куда нибудь далеко.

Въ дѣйствительности было совершенно иначе. Хотя давно, съ дѣтства, зналъ Петербургъ прежняго великаго князя, а теперешняго государя, однако постоянно ошибался на его счетъ. Общественное мнѣніе никогда не могло предвидѣть, какъ отзовется государь на какой нибудь фактъ. Это былъ человѣкъ, который именно дѣйствовалъ постоянно на основаніи чуждаго ему и чисто русскаго свойства: какой стихъ найдетъ!

Когда понуждаемый Фленсбургомъ, принцъ Жоржъ доложилъ государю объ исторіи съ Котцау, Петръ Ѳедорычъ страшно разгнѣвался и вспылилъ. Но когда затѣмъ принцъ началъ разсказъ и передалъ все въ подробностяхъ, то государь такъ долго и искренно хохоталъ до слезъ, что послѣ такого смѣха даже мудрено было перейти къ суровому наказанію. Онъ заставилъ нѣсколько разъ принца Жоржа снова пересказать себѣ все до мелочей и досадовалъ, что нѣкоторыхъ подробностей принцъ Жоржъ самъ не зналъ. Разумѣется, что послѣ того Петръ Ѳедоровичъ согласился, пожимая плечами, что буяновъ слѣдуетъ арестовать. При этомъ государь прибавилъ, что дѣло исключительно касается самого принца, какъ шефа всей гвардіи. Такимъ образомъ Орловы были арестованы по распоряженію самого принца Голштинскаго.