Василекъ была настолько потрясена, что прежній арестъ ужь казался ей чуть не шуткой сравнительно съ теперешней бѣдой. Она даже не замѣтила присутствія въ домѣ, далеко за полночь, человѣка, который все-таки былъ для нея — дороже всего въ мірѣ, т. е. Шепелева.

Около часу ночи, когда Квасовъ сидѣлъ у больной, а докторъ уѣхалъ, Шепелевъ, оставшись въ гостиной наединѣ съ Василькомъ, обратился къ ней съ вопросомъ, почему случился ударъ у Пелагеи Михайловны.

Василекъ отозвалась невѣдѣніемъ и внезапно догадалась пойти къ сестрѣ. Спросить! Но тутъ только она вдругъ всплеснула руками и выговорила:

— A Настя-то? Гдѣ-жъ Настя? Ея не было…

Она вспомнила, что Настя за все это время хлопотъ около тетки не появилась ни разу.

— Да и я хотѣлъ все спросить, воскликнулъ Шепелевъ. — какъ же въ этакое время, да не прійдти помочь.

Василекъ тотчасъ же рѣшила мысленно, что, стало быть, сестра лежитъ тоже безпомощно въ своей горницѣ. Она бросилась туда. Горница Насти была пуста. Только ящики комодовъ были выдвинуты, многое выброшено на полъ. Нѣкоторыхъ вещей, одного образа изъ кіота и маленькаго ларчика, гдѣ были ея вещи, не было.

Черезъ четверть часа новой сумятицы въ домѣ, Василекъ и всѣ домочадцы убѣдились, что княжны Настасьи не было въ домѣ.

И странно распорядилась судьба! Самое тяжелое время въ домѣ Тюфякиныхъ оказалось для Василька самымъ счастливымъ временемъ ея жизни.

Тетка была въ постели почти безъ движенія, докторъ не ручался за ея жизнь. Сестра бѣжала изъ дому, сама оговорила себя въ канцеляріи Гудовича и добилась того, что послѣдовала га ссыльнымъ братомъ.

Но за то здѣсь бывалъ теперь всякій день Шепелевъ. Вмѣстѣ съ Василькомъ ухаживалъ онъ за больной, просиживалъ цѣлые часы около ея постели, проводилъ иногда цѣлые дни наединѣ съ Василькомъ. Видать ее сдѣлалось для него потребностью. Ей одной изливалъ онъ свою душу, ей одной передавалъ всякій день то, что приходилось перечувствовать и выстрадать отъ безсердечной кокетки.

Кончилось тѣмъ, что Шепелевъ разсказалъ Васильку всю свою исторію съ Маргаритой, начиная со встрѣчи въ оврагѣ и поцѣлуя въ домѣ гадалки. Только объ одномъ умолчалъ онъ: о дерзкомъ свиданіи въ маскарадѣ. Но Василекъ знала, что именно съ этого маскарада началась ихъ связь. И наивный юноша не подозрѣвалъ, какъ терзалъ онъ сердце бѣдной княжны. Онъ и не воображалъ, какъ тяжело было ей выслушивать всю эту исповѣдь, всѣ эти признанія. Но за эти дни взаимныя отношенія Шепелева и Василька измѣнились. Юноша посмотрѣлъ на некрасивую княжну совершенно иными глазами. Безконечная доброта ея закупила его, и княжна стала его первымъ другомъ. Василекъ по прежнему, но уже сознательно, не боясь своего чувства, любила его и на свой ладъ ревновала къ Маргаритѣ. Ей казалось, что ея любовь и любовь этой женщины — совершенно два различныя чувства. Ей казалось, что та страсть, въ которой сознался Шепелевъ къ этой кокеткѣ, ея бы не удовлетворила. Въ грезахъ своихъ о немъ когда-то, представляя себѣ, какъ онъ могъ бы полюбить ее, она никогда не думала и не могла даже предполагать возможности такого чувства, какое было у этого юноши къ красавицѣ иноземкѣ. Она ревновала и ненавидѣла графиню только за тѣ мученія, которыя претерпѣвалъ отъ нея юноша.

Василекъ теперь перестала смущаться Шепелева, была проще, искреннѣе. Юноша, съ своей стороны, послѣ своей полной исповѣди обращался съ ней совершенно какъ бы съ сестрой. День за день Маргарита все болѣе и болѣе мучила его, а чистота души и безконечная доброта Василька все болѣе привлекали его. Кончилось тѣмъ, что, послѣ каждой бурной сцены съ Маргаритой, Шепелевъ безъ оглядки бѣжалъ въ домъ Тюфякиныхъ, къ единственному человѣку на землѣ, съ которымъ онъ могъ говорить откровенно обо всемъ.

Однажды, случайно убѣдившись, что есть что-то ужасное и отвратительное въ поведеніи Маргариты относительно стараго дѣда, Шепелевъ снова бросился къ другу. На этотъ разъ онъ былъ особенно блѣденъ и печаленъ, но сказать этому милому, чистому существу, что подозрѣваетъ онъ и на что способна та женщина, было совершенно невозможно.

— Что съ вами? приставала на этотъ разъ Василекъ.

Но Шепелевъ долго молчалъ и, наконецъ, отозвался.

— Даже и разсказать вамъ нельзя. Много было всего, но подобнаго, конечно, и ожидать было нельзя. Да, конечно, вамъ сказать нельзя. Но если это правда, если я не ошибаюсь, то кажется… Кажется, у меня все пройдетъ…

Шепелевъ сидѣлъ, опустивъ голову, глядѣлъ на полъ и не могъ видѣть, какъ измѣнилось лицо Василька. Она пристально смотрѣла на него, собиралась произнести два слова, и у нея не хватало духу.

— Да, тогда все пройдетъ, прошепталъ снова Шепелевъ.

— Что пройдетъ? еще тише, черезъ силу, выговорила, наконецъ Василекъ.

— Что? эта безумная страсть! Развѣ можно любить… Да нѣтъ, я и говорить вамъ не стану. Господи, если бы она была то, что вы! Если бы въ ней была хоть малая толика той ангельской души, какая въ васъ!

Шепелевъ смолкъ на минуту, потомъ вдругъ поднялъ голову, взглянулъ на Василька и выговорилъ внезапно:

— Скажите, любили-ли вы когда-нибудь?

— Что? едва слышно прошептала Василекъ и вся вспыхнула. И въ ту же минуту она подумала какъ всегда, что покраснѣвшее лицо ея особенно некрасиво. И отъ этой мысли она покраснѣла еще болѣе.

— Скажите правду! Вотъ я вамъ всю душу свою выкладывалъ, все разсказалъ, чего и не слѣдовало. Про такую женщину, какъ графиня, и съ такой, какъ вы, и говорить бы не надо. Но я сознаюсь… я съ вами душу отводилъ, мнѣ легче бывало, какъ я ворочался отъ васъ къ себѣ. A вы, какъ мнѣ кажется, со мною не откровенны. Я правду говорю. Я васъ люблю. Мнѣ бы теперь безъ васъ трудно было остаться въ Петербургѣ. A вы постоянно со мною какъ-то странно и непонятно мнѣ поступаете. Да, есть что-то! Вотъ видите, вы все краснѣете, стало-быть, я правду говорю.

Дѣйствительно, Василекъ сидѣла пунцовая. Вдобавокъ, она, ни передъ кѣмъ никогда не опускавшая своихъ глазъ, теперь не знала куда смотрѣть, не знала что дѣлать, не знала что сказать.

— Ну, да не объ этомъ рѣчь, заговорилъ Шепелевъ, — это ваше дѣло. Коли я вамъ немножко не по сердцу, и вы изъ жалости только позволяли мнѣ всякій день исповѣдываться и плакаться, такъ и за то спасибо! A вотъ, что я хочу спросить, совсѣмъ другое: любили-ли вы когда-нибудь?

Василекъ тихо подняла руки къ лицу, медленно откачнулась на спинку своего кресла и едва слышно выговорила:

— Ахъ, полноте, Дмитрій Дмитріевичъ!…

— Отчего же? Я у васъ не спрашиваю кого. Да это мнѣ и не нужно знать. Я спрашиваю только, знали-ли вы это дьявольское чувство, которое меня теперь совсѣмъ измучило. Я знаю, что моя любовь къ графинѣ можетъ пройти. Она можетъ завтра сдѣлать что-нибудь, за что я ее возненавижу. Прежде я думалъ, что я способенъ убить ее, но теперь вижу, что если она такая… Такихъ убивать не стоитъ, такихъ можно только презирать. Такъ вотъ, скажите! Понимаете-ли вы то чувство, которое во мнѣ? Бывало-ли съ вами что-нибудь такое? Любили-ли вы? скажите, княжна! Я не отстану! грустно улыбнулся Шепелевъ.

Василекъ сидѣла по прежнему, закрывъ лицо руками. Ей казалось, что она стоитъ на краю обрыва, на краю пропасти, въ которую ей хочется броситься. Она чувствовала, что сейчасъ бросится и погибнетъ. Она сейчасъ непремѣнно скажетъ ему одно слово, которое все превратитъ въ прахъ. Онъ испугается, онъ перестанетъ бывать. То чувство, которое явится въ немъ къ ней, будетъ, вдобавокъ, оскорбительно, горько для нея! Ихъ братскія отношенія будутъ уничтожены сразу. А, между тѣмъ, Василекъ чувствовала, что вотъ сейчасъ онъ повторитъ свой вопросъ, а она отвѣтитъ, бросится въ эту пропасть!

Шепелевъ протянулъ руки, взялъ ее за руки и отнялъ ихъ отъ лица. Онъ почувствовалъ, что эти руки дрожатъ, но не понялъ. Онъ увидалъ ея совершенно измѣнившееся лицо съ страдающимъ выраженіемъ, онъ увидалъ что-то новое, странное, тревожное въ ея великолѣпныхъ, вѣчно спокойныхъ глазахъ, но тоже не понялъ.