Государь помолчалъ нѣсколько минутъ и тяжело переводилъ дыханіе.

— Ну, что вы хотѣли? веселѣе произнесъ онъ наконецъ. — вы что-то мнѣ предлагали?

Но въ ту же минуту государь пристально устремилъ взглядъ въ дальній уголъ залы, гдѣ среди яркой, пестрой толпы, было странное, и черное, и сіяющее вмѣстѣ — пятно; серебристые лучи отъ массы брилліантовъ даже издали были замѣтны.

— Кто это? Что это? Домино? Нѣтъ?

— Нѣтъ, это она и есть, ваше величество, усмѣхнулся Гольцъ. — Позвольте, я сейчасъ представлю ее вамъ.

И Гольцъ быстро прошелъ залу, подалъ маскѣ руку и повелъ къ государю.

— Позвольте, ваше величество, сказалъ посолъ, весело улыбаясь, — представить вамъ — «Ночь», явившуюся въ Петербургъ, не вашу сѣверную, холодную, а южную, чудную и поэтическую, покровительницу любви и влюбленныхъ. Ручаюсь вамъ, что вы не будете скучать и даже забудете всѣ ваши заботы и всѣхъ этихъ крамольниковъ, серьезнѣе прибавилъ Гольцъ и, поклонившись, отошелъ отъ обоихъ.

— Я счастлива, наконецъ, заговорила «Ночь» чистымъ нѣмецкимъ языкомъ:- я достигла моей давнишней мечты видѣть предъ собой монарха, имя котораго скоро облетитъ весь міръ и останется на вѣки въ исторіи, сіяющее славой великихъ дѣлъ.

Государь, между тѣмъ, невольно любовался костюмомъ незнакомки, затѣмъ онъ подалъ ей руку и повелъ изъ зала, гдѣ снова начиналась музыка и танцы, въ другія комнаты, гдѣ можно было говорить.

И всюду толпы гостей становились рядами на проходѣ государя, но глаза всѣхъ были все-таки устремлены не на него, а на его спутницу, всю блестящую въ алмазныхъ лучахъ. и сіяющую своими снѣжно-бѣлыми плечами…..

Шепелевъ сталъ у окна пріемной и не спускалъ глазъ съ государя и маски, сидѣвшихъ въ сосѣдней гостиной. Бесѣда ихъ, оживленная и неумолкаемая, длилась долго, но разслышать онъ не могъ ни слова. Она говорила по-нѣмецки то страстно, съ жаромъ, то тихо, почти шепотомъ и иногда будто разсказывала что-то. Государь молчалъ и, очевидно, внимательно слушалъ.

Два раза прошла мимо нихъ и мимо Шепелева графиня Воронцова, съ измѣнившимся и пунцовымъ отъ гнѣва лицомъ…. Она ревновала и даже безпокоилась на счетъ этой красивой незнакомки….

Государь вдобавокъ даже не замѣчалъ ея… Такъ внимательно слушалъ онъ, что говорила эта «Ночь».

Наконецъ, они поднялись и, пройдясь по гостинной, двинулись прямо къ окну, гдѣ стоялъ Шепелевъ.

Юноша немного посторонился и слегка вытянулся. Не смотря на легкое смущеніе и даже робость близости государя, онъ не могъ снова не подумать, любуясь на «Ночь»:

«Какой костюмъ!.. И какъ, должно быть, собой-то хороша. Вотъ царямъ-то на свѣтѣ какъ живется! Скажи онъ одно слово и она… его…»

— Нѣтъ, ты мнѣ скажи правду! воскликнулъ государь по-нѣмецки, приближаясь въ Шепелеву на подачу руки и какъ будто показывая ей на сержанта.

— Я вамъ уже сказала, что нахожу эти новые мундиры прелестными. Сколько вкуса! И при этомъ они удобны, говорила маска, тоже по-нѣмецки, но съ страннымъ звукомъ въ голосѣ, будто слегка картавя. — Вотъ, напримѣръ, этотъ мундиръ. Какой это мундиръ, ваше величество?

И вдругъ маска остановилась, фамильярно задерживая своего собесѣдника.

Государь, довольный, что тэма разговора умной, заинтриговавшей его маски перешла на болѣе простой предметъ, и вдобавокъ его любимый, повеселѣлъ еще болѣе.

— Это преображенскій. Прежде были зеленые длиннополые кафтаны. Красивъ ли онъ?

— Конечно. Очень красивъ… И удобенъ! Я думаю, сами офицеры съ этимъ согласятся. Господинъ офицеръ! вдругъ обернулась «Ночь» къ Шепелеву, еще болѣе картавя, — вы, вѣроятно, говорите по-нѣмецки, какъ всѣ офицеры здѣсь. Скажите мнѣ, не правда-ли, мундиръ этотъ удобнѣе стараго?

Юноша, уже смущенный до нельзя тѣмъ, что государь стоитъ такъ близко и смотритъ на него, теперь при вопросѣ, внезапно въ нему лично обращенномъ, окончательно потерялся до такой степени, что даже пробормотать ничего не могъ.

— Вѣдь, лучше и удобнѣе, господинъ офицеръ? немного свысока и холодно, повторила маска по-нѣмецки.

— Онъ еще не офицеръ. Онъ сержантъ… разсмѣялся государь.

— So-o!… протянула она какъ истая нѣмка. — Какая же разница?.. Ну, я этого знать не могу. Вотъ вамъ, ваше величество, надо знать все это до мелочей… Я могу ошибиться, а вы не можете.

— Еще бы… Да я за сто верстъ всякій галунъ узнаю.

— Вы даже не имѣете права ошибаться. Это было бы неудобно и опасно для вѣнценосца…

— Какъ? Я не понимаю. Что ты хочешь сказать? добродушно вымолвилъ Петръ Ѳедоровичъ.

— Какъ? Вы не знаете? Un monarche ne se trompe pas. Вы не знаете анекдота про короля Людовика XIV, какъ онъ однажды ошибся. Онъ перемѣшалъ на вечерѣ по близорукости одного придворнаго съ другимъ и сказалъ одному барону: Voue, monsieur le duc, а тотъ отвѣтилъ: Merci pour cette grace, Sire!

— Ну, что жъ? разсмѣялся государь.

— Когда дѣло объяснилось, король пожалъ плечами, разсердился, но прибавилъ: Un monarche ne se trompe pas! и прибавилъ: Ramassez le duc… monsieur! Съ тѣхъ поръ этого придворнаго иначе не звали какъ наоборотъ: le duc, monsieur.

— Ramassez! Вотъ это я люблю. Какъ если бы онъ потерялъ что-нибудь! громко разсмѣялся Петръ Ѳедоровичъ.

— Вотъ вамъ, властителямъ, ошибаться и нельзя. Если бы вы сказали этому сержанту: господинъ офицеръ! то онъ бы имъ и былъ, какъ бы по закону… A вамъ бы, господинъ преображенецъ, было бы очень пріятно, если бы не я, а его величество такъ ошибся! уже отчасти ласково обернулась «Ночь» къ юношѣ. — Очень сожалѣю, что мои слова не имѣютъ силы закона… A какъ это должно быть пріятно имѣть эту власть?

Государь двинулся далѣе, тихимъ шагомъ. «Ночь» болтала безъ умолку, оживленно и кокетливо.

— Ваше величество, вдругъ выговорила она. — Сдѣлайте какъ одинъ монархъ, въ одной сказкѣ… Онъ передалъ на пять минутъ свою власть одному нищему…

— Это глупо…

— Нѣтъ, это очень мило… въ сказкѣ. Нищій въ пять минутъ сдѣлалъ столько добра, сколько монархъ за всю жизнь не сдѣлалъ… Вотъ если бы и ваше величество… дали мнѣ вашу власть только на одну минуту…

Государь остановился, разсмѣялся, потомъ хотѣлъ снова двинуться, но маска сильнѣе оперлась красивой, обнаженной рукой на его руку и, граціозно наклоняясь съ нему всѣмъ бюстомъ и своими изящными плечами, шепнула почти страстно:

— Я не шучу… Дайте…

Женщина эта, ея голосъ, снѣжная красота этихъ плечъ и рукъ, корсажъ платья, который слегка отсталъ при ея движеніи, еще болѣе обнажая ея грудь… не могли не подѣйствовать на всякаго.

— Дайте, дайте! шептала она, все ближе наклоняясь, и ея страстный лепетъ звучалъ ребячески наивно.

— Изволь… не выдержалъ государь. — На минуту по часамъ… Но что ты сдѣлаешь?

— А? Увидите! Три вещи. Но даете ли вы мнѣ честное слово, что все будетъ исполнено.

Государь колебался и вдругъ выговорилъ:

— Даю… Это даже любопытно.

— Благодарю… Но я буду дѣйствовать чрезъ васъ. Это все равно. Я буду шептать вамъ, а вы приказывайте. Постойте! Надо подумать… Ну-съ! Во-первыхъ, сдѣлайте этого преображенца офицеромъ. Сейчасъ!.

— Вотъ ужь именно безсмысленный женскій капризъ, осчастливить перваго попавшагося человѣка. Пойдемте —

Государь, смѣясь, приблизился снова къ окну, гдѣ стоялъ Шепелевъ и вымолвилъ ласково:

— Ты дежурнымъ на балѣ посла?

— Точно такъ-съ, ваше величество! прошепталъ снова смущенный юноша.

— Ради барона Гольца, празднующаго сегодня новый трактатъ, я, какъ исключеніе, поздравляю тебя офицеромъ.

Юноша широко раскрылъ глаза, вспыхнулъ и стоялъ истуканомъ отъ неожиданности. Когда онъ догадался поклониться и пробормотать что-то безсвязное, то государь съ «Ночью» уже удалялся въ залъ.

— Ну-съ, теперь… теперь… говорила «Ночь», — сдѣлайте хозяина этого дома, барона, командоромъ вашего голштинскаго ордена Святой Анны.

— Ты отгадала мое желаніе. Я самъ хотѣлъ давно. Но и такъ говорятъ, что онъ мой любимецъ и это непремѣнно раздражитъ другихъ резидентовъ… Принцъ-дядя меня отговариваетъ и увѣряетъ, что теперь это невозможно.