— Да, нѣтъ, нѣтъ! Я же съ ума сошелъ! шепталъ онъ. — Два голоса не могутъ такъ быть схожи!…

Скабронскій вернулся одинъ и присоединился къ кучкѣ, слушавшей горячую рѣчь гетмана. Шепелевъ тоже глядѣлъ на всѣхъ и тоже будто внимательно слушалъ, а самъ прислушивался къ тому, что шептало ему страдающее отъ боли и упрекающее сердце.

И вдругъ онъ двинулся и, теперь еще болѣе блѣдный, съ дикой, полубезумной рѣшимостью въ глазахъ, почти побѣжалъ черезъ гостиную….

— Нескромность! Дерзость! Богъ вѣсть, что выйдетъ! Можетъ быть, сестра ея…. шепталъ онъ на ходу…. Ахъ, все равно! Все равно! Мнѣ хоть умирать! Мнѣ надо знать!!

Онъ былъ уже у двери уборной и, задыхаясь, взялся за ручку…. Дверь была заперта….

— Кто тамъ? раздался тревожный голосъ, но онъ узналъ его сразу…. Это голосъ обѣихъ…. Голосъ „Ночи“ и голосъ „Кармелитки“.

— Мнѣ надо…. началъ Шепелевъ, но губы его дрожали, языкъ не повиновался, голосъ рвался на части.

— Кто тутъ? повторила она, приблизясь къ самой двери.

— Я…. Шепелевъ…. чрезъ силу громче выговорилъ онъ.

Замокъ щелкнулъ, дверь отворилась и на порогѣ въ полусумракѣ явилась кармелитка Маргарита, безъ маски на лицѣ. Шепелевъ схватилъ себя за голову и отступилъ….

— Что вамъ угодно? холодно, строго, почти гнѣвно вымолвила Маргарита:

— Ахъ, графиня…. Я не знаю!… съ страданіемъ въ голосѣ прошепталъ онъ.

— Вы не знаете?! воскликнула она, выдвигаясь еще немного изъ дверей. — Такъ я знаю!… Вы хотите преслѣдовать и срамить женщину за одинъ неосторожный поступокъ! прошептала она. — За одинъ шуточный поцѣлуй!… Что ты говоришь? обернулась она вдругъ назадъ въ комнату за растворенную дверь. — кто это? а это тотъ дежурный, который по твоей милости офицеръ и который неизвѣстно по какому праву считаетъ возможнымъ лѣзть въ нашу уборную.

Въ отвѣтъ на это сдержанный смѣхъ послышался въ углу горницы.

— Ну-съ, я прощаю васъ. Я сама виновата! Но это ужь въ послѣдній разъ! нѣсколько мягче вымолвила Маргарита.

Дверь снова затворилась, снова щелкнулъ звонко замокъ.

Шепелевъ, едва двигаясь, тихо двинулся отъ дверей. Онъ уже ни о чемъ и думать не могъ. Мысли рвались, путались. То отчаяніе овладѣвало имъ, то вдругъ сердце, встрепенувшись радостно, говорило ему, будто вскрикивалъ въ немъ самомъ другой человѣкъ: неправда! это она!.. она! Сердце знаетъ, видитъ и чуетъ лучше разума, лучше глазъ и ушей.

Вернувшись въ залу, Шепелевъ замѣтилъ опустѣвшія комнаты. Гостей оставалось не болѣе полсотни человѣкъ, и то все больше иностранцы. Русскіе вельможи и сановники всѣ сразу разъѣхались, будто ихъ разогнала гроза.

На устахъ у всѣхъ теперь было имя Теплова.

Гольцъ тихо говорилъ по-нѣмецки въ углу съ датскимъ посланникомъ Гакстгаузеномъ, и Шепелевъ, стоявшій недалеко отъ нихъ, разслушалъ фразу:

— A главное, онъ наперсникъ и другъ обоихъ графовъ. Да, русской партіи конецъ. Ихъ всѣхъ теперь развезутъ по захолустьямъ ихъ пространнаго отечества!

Графъ Скабронскій разговаривалъ съ Фленсбургомъ и адьютантъ изрѣдка взглядывалъ на Шепелева. Казалось, онъ одинъ прочелъ что-то на лицѣ юноши и, разъ взглянувъ на него, теперь постоянно снова переводилъ глаза на его блѣдное лицо… и снова читалъ!..

Шепелевъ невольно отвернулся и подумалъ:

„Проклятый нѣмецъ! Ненавидитъ меня… И за что? За то, что я когда-то ночью неохотно за слесаремъ сбѣгалъ!“

Черезъ нѣсколько минутъ Шепелевъ, стоявшій у окна, опустя голову, вдругъ встрепенулся, будто нѣчто случилось около него.

Сердце подсказало вѣрно…

Она шла по гостинной и появилась къ комнатѣ. Маргарита, въ томъ же своемъ длинномъ, простомъ бѣломъ костюмѣ, но безъ маски на лицѣ, была еще красивѣе обыкновеннаго.

Шепелевъ пристально и пытливо глядѣлъ въ ея лицо.

Она увидѣла Скабронскаго и подошла къ нему.

— А, дѣдушка! Къ шапочному разбору! Что такъ поздно? сказала Маргарита. — Пропустили, не видали, какая тутъ была красавица, всѣхъ обворожила.

— „Ночь“-то? Слышалъ, слышалъ… A ты вотъ слышала ли, что тутъ сейчасъ было?

— Тепловъ арестованъ! выговорилъ Фленсбургъ.

— Ну, такъ что жъ? равнодушно отозвалась Маргарита. И всѣ трое зашептались…

И Фленсбургь сталъ что-то шопотомъ разсказывать ей, но, послушавъ безъ вниманія минуту, Маргарита отошла отъ нихъ къ Гольцу и, мимоходомъ взглянувъ на Шепелева, сдѣлала движеніе, будто изумилась.

Она простилась съ хозяиномъ и тотчасъ подошла къ юношѣ.

— Будьте столь любезны, посадите меня въ карету.

Шепелевъ радостно двинулся.

— Позвольте, графиня. Эту честь я никому не уступлю, выговорилъ Фленсбургь.

— Да я тебя довезу въ своей, внучка, сказалъ, усмѣхаясь, Скабронскій.

— Ни васъ, ни васъ тревожить не хочу! шутливо, но рѣшительно произнесла Маргарита обоимъ по очереди.

— Это пустяки… вымолвилъ угрюмо Фленсбургъ, подавая ей руку. — Теперь мой чередъ! прибавилъ онъ, улыбаясь дерзко и какъ-то двусмысленно.

— Нѣтъ. Это очень, очень серьезно! A очереди я не признаю, отвѣчала Маргарита холодно и, обернувшись къ Шепелеву, она прибавила:

— Господинъ офицеръ, вашу руку.

— По крайней мѣрѣ, не повышайте его въ чинѣ… Еще! Довольно съ него и нелѣпо полученнаго сержанта! вспыхнувъ, сказалъ Фленсбургъ.

— Извините, г. Фленсбургъ. Вы ошибаетесь, выговорилъ Шепелевъ злобно. — Государь сегодня на балѣ поздравилъ меня офицеромъ.

Фленсбургъ отчаянно вытаращилъ глаза…

Маргарита взяла Шепелева подъ руку и нѣсколько театрально и насмѣшливо, глядя на дѣда и адьютанта, присѣла низко обоимъ какъ бы въ менуэтѣ и двинулась весело на лѣстницу.

— Отчего вы такъ страшно блѣдны? тихо заговорила она, спускаясь быстро по ступенямъ и невольно прижимаясь въ нему. — Я даже испугалась. Мнѣ стало жаль васъ. Оттого я васъ и позвала.

— Ахъ, графиня… Что жъ тутъ спрашивать! Вѣдь вы сами все знаете!.. съ отчаяніемъ воскликнулъ онъ. — Вѣдь это были вы?.. Вы!

Маргарита не отвѣчала и, спустившись въ швейцарскую, бросила его руку и стала надѣвать салопъ.

Лакеи выбѣжали на улицу… и кричали ея карету. Маргарита тоже вышла на подъѣздъ.

— Скажите мнѣ, умоляю васъ. Умоляю!.. преслѣдовалъ ее Шепелевъ. — Иначе меня завтра къ вечеру уже не будетъ на свѣтѣ!..

Но Маргарита молчала, только глядѣла ему въ глаза и улыбалась. И лицо ея, обращенное къ нему и освѣщенное теперь ясной зарей, вдругъ будто само отвѣтило ему… Теперь только замѣтилъ онъ странное, новое, доселѣ имъ не виданное у нея выраженіе, которое, казалось, легло рѣзкою печатью на всѣ черты ея чудно красиваго лица, — выраженіе восторженнаго утомленія…

— Только то и дорого, и хорошо, что „почти невозможно“, съ разстановкой и вразумительно выговорила она и быстро прыгнула въ поданную карету… Покуда лакеи становились на запятки, она высунулась въ окно къ юношѣ и вскрикнула, смѣясь звонкимъ и счастливымъ смѣхомъ:

— A по небеснымъ свѣтиламъ ходить — грѣхъ!!.

Въ домѣ гетмана Разумовскаго никто не ложился въ эту ночь. Все было на ногахъ и всѣ лица были смущены и встревожены.

Въ десять часовъ утра не спавшій гетманъ поѣхалъ къ принцу, а отъ него черезъ часъ былъ уже въ канцеляріи, гдѣ Гудовичъ и Нарышкинъ разбирали дѣла, перешедшія къ нимъ изъ уничтоженной тайной канцеляріи. «Слово и дѣло» не существовало и не повторялось уже три мѣсяца. Теперь донощикъ говорилъ: «имѣю за собой важность» и его вели къ лѣнивому Гудовичу и остряку Нарышкину.

Французъ, каменьщикъ Валуа, былъ уже допрошенъ и поставленъ, по просьбѣ пріѣхавшаго гетмана, на очную ставку съ Тепловымъ.

И ничто не подтвердилось. Все оказалось выдумкой и клеветой. Подтвердилось только многими свидѣтелями, что Тепловъ за три дни передъ тѣмъ зѣло шибко побилъ Валуа за ухаживаніе и приставаніе къ его, Теплова, возлюбленной, живущей на Васильевскомъ островѣ.

— Ну, извините, Григорій Николаевичъ! сказалъ, смѣясь, Гудовичъ. — Натерпѣлись страху, небось. Что дѣлать! Ну, а ты, прохвостъ, теперь улетишь далеко. Я изъ-за тебя ночь не спалъ!