"И совсѣмъ будто по пятнадцати или четырнадцати лѣтъ каждому", подумалъ онъ.

Между тѣмъ, начались улицы Петербурга, дорога сдѣлалась сразу вдвое шире. Кучеръ припустилъ тройку во всю рысь, и воскликнулъ:

— Эхъ! не любо безъ бубенчиковъ. Точно вотъ воры ѣдемъ, ворованное веземъ; либо конокрады, чужую тройку угнали.

— Я тебѣ ужь сказала, не болтай, — раздался строгій голосъ второго офицера.

И затѣмъ тотчасъ-же Шепелевъ услыхалъ за спиной своей новый звонкій залпъ хохота.

— Я тебѣ сказалъ, не болтай, — повторилъ-тотъ же красавецъ офицеръ. — Еслибъ я былъ гнѣвный баринъ, я бы тебя за болтовню прогналъ, — продолжалъ офицеръ, какъ бы умышленно громко и съ разстановкой, будто желая обратить вниманіе на свои слова.

Шепелевъ, сидѣвшій рядомъ съ кучеромъ, замѣтилъ. какъ тотъ ухмыльнулся и потрясъ головой, какъ бы говоря:

— Охъ ужь вы, затѣйники!

Они ѣхали шибко и вскорѣ были ужь около Итальянскаго дворца. Затѣмъ повернули на Невскій проспектъ и быстро доскакали до площади, гдѣ налѣво показалась небольшая церковь — казанскій Соборъ. Здѣсь, тотъ-же красивый офицеръ, очевидно, владѣлецъ саней, остановилъ кучера и обратился къ Шепелеву.

— Ну, господинъ солдатъ, слѣзайте и бѣгите домой. Шибко бѣгите, вамъ надо согрѣться. A то застудитесъ и заболѣете, и умрете! И тогда не стоило мнѣ васъ спасать.

— Слушаю-съ.

— Вамъ непремѣнно надо жить, я вамъ это приказываю! полушутя вымолвилъ офицеръ, когда Шепелевъ слѣзъ съ облучка и сталъ предъ санями.

— Спасибо вамъ, господа; отъ всей души благодарю, съ чувствомъ вымолвилъ Шепелевъ, кланяясь. — Если бы не вы. Богъ вѣсть, что бы было. Убили бы, пожалуй, меня.

Красивый офицеръ наклонился изъ саней и протянулъ Шепелеву руку. Юноша, привыкшій, по обычаю, цѣловаться, здороваясь и прощаясь, или просто кланяться, не зналъ, что значитъ эта протянутая рука.

— Дайте руку, сказалъ офицеръ.

Шепелевъ, недоумѣвая, протянулъ руку и маленькая ручка сжала ее. И не выпуская ея, офицеръ проговорилъ съ своимъ страннымъ акцентомъ:

— Послушайте, если мы съ вами гдѣ-нибудь встрѣтимся, то вы не дивитесь и не ахайте! Потомъ, объ этомъ случаѣ не только не говорите при мнѣ, но даже не кланяйтесь мнѣ и не узнавайте меня, будто я вамъ незнакомъ и будто никогда мы съ вами не видались. Поняли вы меня?

— Понялъ, недоумѣвая и нерѣшительно произнесъ Шепелевъ.

— И не кланяйтесь и ничего не говорите со мной.

— Слушаю-съ.

Офицеръ принялъ руку и погрозился пальчикомъ со словами:

— Если вы не исполните этого, меня узнаете, разболтаете все, то вамъ будетъ очень дурно! Я извѣстенъ лично государю, тотчасъ же ему пожалуюсь, и васъ вышлютъ вонъ изъ столицы. Клянусь вамъ Святой Маріей, что я не шучу. Такъ вѣрно, все исполните?

— Будьте покойны. Да мы нигдѣ, никогда и не встрѣтимся. Я нигдѣ не бываю и никого не знаю. Ни единой души не знаю во всемъ Петербургѣ.

— Вотъ какъ? Почему-жъ, господинъ-нелюдимъ?

— Я только очень недавно пріѣхалъ въ столицу поступить на службу. A родни у меня здѣсь нѣтъ. Прежде у меня была родственница въ Петербургѣ, Мавра Егоровна Шувалова, пріятельница покойной государыни. Она была рожденная Шепелева, и мое имя тоже Шепелевъ. A теперь я ни души не знаю и мы, вѣрно вамъ сказываю, нигдѣ повстрѣчаться пѵ можемъ.

Шепелевъ замолчалъ, а офицеръ пристально смотрѣлъ на него своими красивыми глазами и будто раздумывалъ о чемъ-то. Этотъ юноша рядовой, совершенная противоположность его самого, т. е. бѣлокурый и голубоглазый красавецъ, очевидно, теперь привлекъ вниманіе черноброваго офицера.

— Неужели вы во всей столицѣ совершенно никого не знаете?

— Ни единаго человѣка изъ чужихъ. Только дядя Квасовъ, у котораго я живу, да одинъ рядовой нашего полка, съ которымъ познакомился на дняхъ, а больше ни души не знаю.

— Вы и живете у этого дяди? Какъ вы сказали имя?

— Квасовъ. У него и живу.

— Гдѣ?

— На квартирѣ около ротнаго двора… Ахъ еще есть! ахнулъ вдругъ Шепелевъ. — Невѣста моя…. ея семейство.

— Вотъ какъ! вымолвилъ, звонко разсмѣявшись, офицеръ. Про невѣсту и забыли. И, не спуская глазъ съ лица Шепелева, онъ снова будто задумался вдругъ объ чемъ-то внезапно пришедшемъ на умъ.

Но тотчасъ прійдя въ себя, онъ выговорилъ:

— Ну, Степанъ, ступай домой! Прощайте, господинъ женихъ. Помните вашу спасительницу отъ грабителей.

Сани тронулись, Шепелевъ стоялъ и смотрѣлъ, недоумѣвая. Вдругъ ряженая красавица обернулась изъ саней къ нему и крикнула, когда лошади уже подхватили:

— A можетъ быть и до свиданья!

Затѣмъ Шепелевъ услыхалъ тотъ-же смѣхъ веселый и громкій. Сани скрылись, а молодой рядовой все стоялъ неподвижно на томъ-же мѣстѣ, не смотря на пробиравшій его морозъ, и, наконецъ, выговорилъ:

— Вотъ удивительное происшествіе! Вѣдь это еще удивительнѣе, чѣмъ миска на Голштинцѣ! Еще занимательнѣе самого даже моего нихтмихта. Разскажу дядѣ. Ахъ нѣтъ, ужъ лучше не разскажу, обожду, а то вѣдь какъ грозился! Чудные офицеры, точно будто барыни ряженныя… A что если и впрямь барыни, а не офицеры? Вѣдь онъ и сказалъ: спасительницу помнить, стало быть, кого же… его самого. Стало быть, онъ выходитъ: она. Вотъ ужь это подлинно, настоящія чудеса!!…

Однако, не смотря на мечтанія молодого малаго, морозъ окончательно пробралъ его, и онъ съ мѣста бросился бѣжать, во весь духъ къ квартирѣ дяди. И только пробѣжавъ около версты, онъ почувствовалъ, какъ члены его полузамерзлые снова отошли, и снова ему стало немного теплѣе.

Разумѣется. когда Акимъ Акимычъ встрѣтилъ племянника на крыльцѣ, полуодѣтаго. красноносаго, посинѣлаго, то ахнулъ и вскрикнулъ:

— A тулупъ?!…

— Сграбили, дядюшка! почти весело воскликнулъ Шепелевъ, врываясь, мимо Квасова, въ теплый корридоръ.

— Какъ сграбили?

— Да такъ, дядюшка, сняли; спасибо, самъ цѣлъ ушелъ, да не замерзъ на дорогѣ.

— Въ Чухонскомъ Яму?

— Да, дядюшка.

— Ну, и чудесно! Вотъ теперь безъ теплаго платья и маршируй, озлобился Акимъ Акимычъ.

— Другое сошьемъ. Что жъ дѣлать…

— Другое! Нѣтъ, шалишь… не дамъ. Въ поставщики Чухонскому Яму идти хочешь! Вѣдь опять снимутъ, коли по ночамъ будешь болтаться къ невѣстѣ. Скажи на милость, — обида какая! воскликнулъ снова Акимъ Акимычъ.

Не смотря на распросы дяди, Шепелевъ ни слова не проронилъ о своей удивительной встрѣчѣ и спасеніи.

Шепелевъ даже во снѣ увидѣлъ ряженаго офицера, даже какъ видѣлъ! Офицеръ этотъ поцѣловалъ его…. Шепелевъ ахнулъ и проснулся отъ волненія. Съ этого дня и часа юноша не переставая сталъ думать о незнакомкѣ, поразившей его своей красотой. И разумъ, и сердце были сразу порабощены ею…

Утромъ, послѣ ротнаго ученья и послѣ перваго урока нѣмецкаго языка у Державина, Шенелевъ, проходя дворъ, былъ вдругъ остановленъ капитаномъ своего полка Пассекомъ. Этого офицера онъ только видалъ, но никогда не случалось ему съ нимъ разговаривать.

Шепелевъ зналъ, что это одинъ изъ лучшихъ и уважаемыхъ въ полку офицеровъ. Пассекъ же зналъ, что новый рядовой тоже изъ дворянъ и живетъ у вновь переведеннаго къ нимъ лейбъ-компанца Квасова, котораго онъ не взлюбилъ и съ которымъ онъ былъ въ холодныхъ отношеніяхъ. Случилось это вслѣдствіе чрезмѣрной строгости Квасова къ солдатамъ, которыхъ вообще офицеры держали крайне свободно и даже чрезъ мѣру баловали всегда.

Первый офицеръ полка, недавно произведенный государемъ въ подполковники, генералъ-прокуроръ и фельдмаршалъ старый князь Никита Юрьевичъ Трубецкой и всѣ старшія офицеры подавали примѣръ легкаго отношенія къ тому, что недавно, по примѣру Фридриха, стали называть заморскимъ словомъ и говорили: воинскій дисциплинъ. У русскаго человѣка въ родномъ языкѣ — и слова такого не нашлось.

Пассекъ, при видѣ Шепелева, первый, противъ обыкновенія, издали поклонился ему в. быстро подойдя, заговорилъ неспокойнымъ голосомъ:

— Я очень радъ, что повстрѣчался съ вами, государь мой. Я шелъ къ вамъ съ просьбой. Вы были въ ту ночь на часахъ у принца Жоржа вмѣстѣ съ Державинымъ?