— Просто бѣда! Что же мнѣ дѣлать теперь! воскликнулъ онъ. — И даже очень скучно! Что-жъ теперь придумать?

Къ этой скукѣ вскорѣ присоединилось какое-то грустное настроеніе. Какъ всякая болѣзненная натура, всякій тщедушный организмъ легко падаетъ, легко уступаетъ, такъ и Петръ Ѳедоровичъ вдругъ почувствовалъ себя хворымъ и слабымъ, а въ особенности грустно настроеннымъ.

Въ эти минуты онъ всегда, еще наслѣдникомъ престола, становился раздражителенъ и привязчивъ; ко всѣмъ близкимъ людямъ онъ начиналъ относиться придирчиво, дерзко, и чѣмъ ближе былъ въ нему человѣкъ, тѣмъ болѣе доставалось ему. Наоборотъ, ко всѣмъ тѣмъ, которыхъ считалъ онъ своими врагами, онъ начиналъ относиться благосклонно, заискивалъ въ нихъ, будто бы мгновенно начиналъ ихъ бояться. Но въ сущности это происходило изъ очень хорошаго, хотя и болѣзненнаго источника. Въ это время государь относился къ врагамъ своимъ совершенно искренно, прощая имъ ихъ дѣйствительные или вымышленные вины и проступки. A равно вспоминалъ онъ и все то, что могъ сдѣлать дурного кому-либо, и старался всячески загладить свою вину.

На утро послѣ пированія во дворцѣ, принцъ Жоржъ явился къ государю и напомнилъ ему о приказѣ арестовать государыню и свезти на Смольный дворъ. Жоржъ горячо сталъ доказывать государю, что мѣра эта произведетъ такой страшный переполохъ, такую сумятицу во всей столицѣ и всей имперіи, что трудно даже исчислить всѣ пагубныя послѣдствія.

Государь раздражительно и ребячески на всѣ доводы дяди отвѣчалъ:

— Она мнѣ надоѣла! Она со мной дерзко обращается! Она будто знать не хочетъ, что я императоръ. Надо арестовать! Мнѣ такъ хочется!.. Но однако послѣ двухъ-часовой бесѣды государь успокоился и отвѣчалъ:

— Ну, хорошо, пускай! Покуда подождемъ, а если будетъ также продолжать… тогда проучимъ.

Именно на другой день послѣ этой бесѣды съ дядей и послѣ свиданія за завтракомъ Гольца съ красавицей графиней Скабронской напала на государя та грусть и тоска, которая являлась у него, какъ болѣзнь, на нѣсколько дней. Приходила она, повидимому, всегда безпричинно, но отчасти отъ слабаго сложенія, которое не выносило непрерывныхъ обѣдовъ, завтраковъ и ужиновъ, гдѣ всѣ, по обычаю времени, воздавали обильное возліяніе Бахусу.

Прежде всего государь замѣтилъ своего жирнаго Мопса и вспомнилъ, что дня за два онъ его сильно высѣкъ за что-то. Петръ Ѳедоровичъ позвалъ въ себѣ собаку, сталъ ласкать ее, замѣтилъ, что подушка у «Мопсиньки» слишкомъ жестка и, позвавъ Нарциса, велѣлъ тотчасъ же сдѣлать другую, большую и пуховую, а покуда велѣлъ класть «бѣдную собачку» на диванъ.

И мысль его двинулась по направленію прощенія обидъ и заглаживанія его собственныхъ обидныхъ для кого-либо поступковъ. Онъ вспомнилъ о Тепловѣ и приказалъ явившемуся съ докладомъ государственному секретарю Волкову поѣхать поздравить Теплова отъ его имени съ чиномъ тайнаго совѣтника. Онъ вспомнилъ, что обидѣлъ на празднествѣ графа Алексѣя Разумовскаго словомъ «крѣпколобый хохолъ» и заставилъ его покраснѣть при многихъ вельможахъ. Разумовскому, фельдмаршалу и всѣхъ россійскихъ и многихъ иностранныхъ орденовъ кавалеру и вдобавокъ милліонеру нечего было пожаловать или подарить. И государь послалъ сказать Разумовскому, что будетъ у него пировать со многими гостями въ будущій праздникъ и проситъ сдѣлать пиръ на весь міръ для своего перваго и искренняго друга русскаго императора. Такимъ образомъ дня три къ ряду, кромѣ милостей и ласки, никто ничего не видалъ.

Но за это же время всѣ близкіе люди, Жоржъ, Гудовичъ, даже Гольцъ, даже Воронцова боялись подступить въ государю. Каждаго изъ нихъ онъ находилъ чѣмъ попрекнуть, разбранить.

Гудовича государь постоянно принимался бранить за его лѣнь, за то, что онъ не служитъ примѣромъ другимъ офицерамъ и генераламъ, ѣздитъ верхомъ, какъ баба-кухарка, ведетъ дѣла въ канцеляріи, спустя рукава, оправдывая виновныхъ и осуждая невинныхъ, и, наконецъ, дошелъ до того, что про него въ городѣ ходятъ слухи, будто онъ первый грабитель въ имперіи. Основаніе для этого у государя было; помимо исторіи съ княжнами Тюфякиными, за которыхъ вступилась Маргарита, до него дошла еще другая исторія. Ходатай по дѣламъ колонистовъ-славянъ на югѣ Россіи, нѣкто Хорватъ, за нѣсколько дней передъ тѣмъ, далъ тремъ приближеннымъ въ государю лицамъ и въ томъ числѣ Гудовичу, по тысячѣ червонцевъ за рѣшеніе неправаго дѣла.

Принца Жоржа государь, вдругъ, началъ преслѣдовать за то, что онъ ничего не дѣлаетъ, не имѣетъ собственнаго мнѣнія ни о чемъ, слушается во всемъ проходимца Фленсбурга. Это ему нашептала Маргарита. A этотъ адьютантишко хвастается по всей столицѣ, что принцъ дѣлаетъ все то, что онъ хочетъ, а государь будто дѣлаетъ только то, что принцъ хочетъ.

— Стало быть, Фленсбургъ императоръ? визгливо и запальчиво вскрикивалъ онъ, налѣзая на дядю. — Скажите, скажите! Стало быть, Фленсбургъ русскій императоръ?!

Это повторялось каждый разъ, какъ принцъ являлся. И, наконецъ, добродушный Жоржъ исчезъ и, сказавшись больнымъ, не выѣзжалъ никуда изъ дому, а только все совѣщался съ женой.

Но и тутъ государь не оставилъ его въ покоѣ. Однажды утромъ онъ прислалъ дядѣ сказать, что онъ никогда курляндскимъ герцогомъ не будетъ и что Россія будетъ поддерживать Саксонскаго принца. Объ герцогствѣ уже мѣсяцъ и рѣчи не было, но государю хотѣлось хоть заглазно чѣмъ-нибудь уязвить дядю. Въ другой разъ Петръ Ѳедоровичъ послалъ Гудовича потребовать у принца подробную генеалогію его жены, принцессы Амаліи.

— Объясни ему, сказалъ государь, — что я недавно сдѣлалъ ее кавалерственной дамой ордена Екатерины и не справился, имѣетъ-ли она право на это, королевской-ли она крови. Можетъ быть, былъ какой-нибудь мессальянсъ…

На этотъ разъ Жоржъ не стерпѣлъ и оскорбился до того, что у него даже сдѣлалось маленькое разстройство желудка. Генеалогію жены принцъ не далъ, а положилъ звѣзду и ленту въ футляръ и отослалъ ее съ Гудовичемъ.

— Ну, что-жъ! И хорошее дѣло! разсердился Петръ Ѳедоровичъ. — На… Мопсинька! Возьми себѣ.

И онъ положилъ футляръ на подушку любимой собаки.

Барону Гольцу всякій разъ при свиданіи государь принимался доказывать, что трактатъ. заключенный съ Пруссіей, безобразный и обидный для Россіи, что онъ пошелъ на него только изъ любви къ Фридриху, но при этомъ отчасти продалъ интересы Россіи и раскаявается, и что скоро придется поневолѣ опять переписать трактатъ. Гольцъ, ожидавшій всего, все-таки не ожидалъ подобныхъ бесѣдъ черезъ два или три дня послѣ празднованія мира.

Петръ Ѳедоровичъ при этомъ ссылался на всѣхъ пословъ, на городскіе слухи и на мнѣнія первыхъ лицъ государства. И на этотъ разъ онъ былъ совершенно правъ, говоря, что мирный трактатъ во всемъ полезенъ Пруссіи и вреденъ Россіи. Въ этомъ онъ могъ сослаться на всѣхъ первыхъ сановниковъ, начиная съ Разумовскихъ и кончая канцлеромъ Воронцовымъ.

Гольцъ отмалчивался на все, разводилъ руками, пожималъ плечами, ежился и кривлялся, какъ обезьяна, и конечно, не могъ ничего сказать. Да и нечего было сказать! Дома онъ только изумлялся и искалъ мысленно того человѣка, подъ чьимъ вліяніемъ, по его мнѣнію, находится теперь государь. Скоро и онъ пересталъ бывать во дворцѣ.

Наконецъ, съ Воровцовой произошла самая бурная сцена. Государь сталъ упрекать ее въ томъ, что она постоянно клевещетъ и обноситъ государыню. Тогда какъ государыня тихо, мирно и безобидно живетъ въ своей половинѣ, Воронцова постоянно видитъ во всѣхъ ея дѣйствіяхъ только умыселъ и дурное намѣреніе. Кромѣ того, онъ сталъ упрекать Елизавету Романовну въ непомѣрной ревности ко всякому хорошенькому личику, ко всякой женщинѣ, съ которой онъ скажетъ два слова во дворцѣ или гдѣ-либо на вечерѣ. H а этотъ разъ онъ припомнилъ ея поведеніе въ маскарадѣ Гольца, какъ два или три раза подходила она къ нему во время бесѣды съ «Ночью» и какъ, наконецъ, чуть не насильственно заставила его покинуть маску и подать ей руку.

— И что взяла? Ничего! восклицалъ государь. — Мы съ ней теперь первые пріятели. Понимаешь? И она почище тебя, попадьи.