«Вот и печка нагрета, и мать не корит...» Вот и печка нагрета, и мать не корит, И не нужно смертельной отваги. Но зигзаг Ориона над нами горит, Как устам — повторенье присяги. Те же звёзды внимательно смотрят на нас, Те же сны, затаивши дыханье, Наблюдают за нами: погас — не погас В испытаньи бездонным скитаньем. Те же струны печалят подросших гонцов, Хоть иную узду обгрызают. Лютый смерч декабря — Не отыщешь концов! — Обелить наши тени дерзает. Как рискованно след по пороше вести: Сразу видно, куда и откуда! Ни слепец, ни певец не укажет пути, И смеётся с осины Иуда. Многомерное эхо двухслойных словес Ищет глотку с улыбкой волчицы. Но всё те же огни с отдалённых небес В нас глядят, как озябшие птицы. 1989 Лондон ГОРОД КИТЕЖ Вначале появились купола. Века воды крестов не затемнили, И колокол из радуг влажной пыли Нам просквозил несмелые тела. И бил нещадно — от ребра к ребру, Спасая наши замершие души, Но находя лишь след великой суши — Извилистую тёмную нору. А мы стояли, странно онемев — Ораторы, молчальники, блудницы — Узнать не смея радостный напев. Но первыми очнулись наши птицы. И взмыли, и ушли, и далеки Казались нам для самой меткой пули. А китежане, их кормя с руки, Забыли нас. Уже потом взглянули. 1989 Лондон «Рощица, где под чёрным тополем — шорох лисий...» Рощица, Где под чёрным тополем — шорох лисий. Комната, Где рассыпан по полу чёрный бисер. Камера, Где на стенах нет белых пятен. Летопись, Где сквозит ответ, но невнятен. Палочки, из которых ты — Человечек. От какой зимы до какой версты Плачем свечек Тешишься? А от лап Медведицы Шорох стужи, Тени по снегу — очи светятся — Ты им нужен. О, какая лесть горлу твоему! Сквозь тебя процвесть — роще ни к чему, В этой комнате ты не будешь свой, В эту камеру приведёт конвой Летописца — уже другого. Молодого. За то же слово. И твоей гортани не догрызя — Стая молча встанет: глаза в глаза. 1989 Лондон «Ну, купите меня, купите!..» Ну, купите меня, купите! Я такой хороший и рыжий! Ну, возьмите — и не любите, Но внесите к себе под крышу! Я вам буду ловить мышей, И если отважусь — крыс. Домовых прогоню взашей, И приду на ваше «кис-кис». Я буду вам песни петь, Выгревая ваш ревматизм, И на свечи ваши смотреть — С подоконника, сверху вниз. Заберите меня из клетки, Я во все глаза вам кричу! И не бойтесь нудной соседки: Уж её-то я приручу. Откупите меня у смерти! Ну, кого вы ещё откупите! Вы вздыхаете, будто верите. Сквозь решётку пальцем голубите, Но уйдёте, как все другие, И не будет тепла и чуда. О единственные! Дорогие! Заберите меня отсюда! 1989 Лондон «А ты не тоскуй, конвой...» А ты не тоскуй, конвой, А ты не считай шаги! Большой Медведицы вой В штопор — над головой, А впереди — ни зги. А ты не смотри вперёд: Кажись, там одна беда, Гляди, твой бушлатник прёт: Он знает, сволочь, куда. А ты передёрни — щёлк! Прикрикни из-за спины! Товарищ Тамбовский Волк Подвоет тебе с луны. Коростой взялась шинель. За час не дойдём — молись! И губы вмерзают в «шнель!», Хотя сказать «шевелись!» А твой-то бушлатник — псих: Сачкует вминать следы. И тени от вас двоих Повёрнуты — не туды! А руки облапил снег — Уже не спустить курок! — Какой тебе, парень, срок? — Не помню. Айда в побег! 1990 Лондон «Где я? Идиотский вопрос...» — Где я? Идиотский вопрос. Но, едва губами владея, В кислород (ожог разряд купорос) Возвращённые силой: — Где я? Так и мне, не умея забыть черты, За которой — ни псу, ни ворону, Вновь проснуться: — Где? И увидев: — Ты! Согласиться — по эту сторону. Ладно, Будь потолок — чужой, Будь неясно: Мордва ль, Италия, Чей подъём — в озноб, Чей рассвет — вожжой, Чей тут гимн — ура, и так далее. Пусть их. Раз — на твоём плече, Значит, дали ещё свидание: В этот серый свет, В этот час ничей, В это «здравствуй» — без оправдания. 1990 Лондон |
