«Птичьи темы, вы мучили, не умея...» Птичьи темы, вы мучили, не умея Отогреть назад, когда отравят мотив, Так и шли за вами в небо, немея, Не успев последней строки, но её простив. Птичьи темы, вы свыше роняли перья, Чтобы ранить листы: за тысячи лет кровят! И по всем колыбелям да каторгам шли поверья, Что нашедший вовек несчастен будет и свят. И корились вам, порой ребячьи бунтуя, И кидались на рельсы века, как на ножи. Не на вас ли парады побед буксуют? Не от вас ли мрут, уже не умея лжи? Нет на вас ни кодексов, ни презумпций. Всех восточных зверств провокаторы — соловьи... Лишь одно вы честно дали своим безумцам: Привилегию, что их порешат — свои. 1988 Лондон «Кого в степи настигли вскачь...» Кого в степи настигли вскачь, Кого казнят на площади... Святая Дева, ты не плачь. Ты наших женщин пощади. Ты помоги рожать мальцов, Дай молока в пустую грудь. Они сочтутся за отцов. Когда-нибудь. Когда-нибудь. Кто — из обугленных бойниц, Кто — из-под каменной пыли... Ты изо всех небесных птиц Нам белых аистов пошли. И помоги, чтоб встали те, Кому в назначенном «потом» Тебе в последней простоте Шептать слова разбитым ртом. Святая Дева, ты не плачь. Ты наших женщин сохрани. Пусть нам — застенок и палач, А продолжают нас они. Дай им поднять таких сынов, Чтобы — глаза в глаза — как мы. Убереги от страшных снов, От мора, глада и тюрьмы, Пока младенцы, а когда Подымут головы — забудь Бойцов — до Страшного Суда, Но матерям наполни грудь. 1988 Лондон «Гроза прошла, и дали вылет...» Гроза прошла, и дали вылет, На этот раз в один конец — В сей непросохший, как птенец, Отмытый свет, где спросят: — Вы ли? Была ль дорога вам легка И нет ли на душе печали? Какого цвета облака С той стороны, где вы молчали? 1989 Париж «Улетай, мой белый, лети!..» Улетай, мой белый, лети! Я тяжёлый, а ты лети! Десять раз собьёшься с пути — И тебя уже не найти. Улетай! Оставляй И меня, и магнитное поле, и ветер, И поля, и моря, что бывают на свете — Забывай! Покидай! Уходи, не спросясь, на другую планету — В синий рай, В птичий грай, В темны заросли бересклета — Улетай, раз уж я не могу (Потому что я лгу, Как учили ремнём и обидой). Потеряйся скорее из виду — Где локаторам не достать, Где другие — тебе под стать, Где не надо в школе стараться, Где не надо — чёрным по белому... Аист мой, из бумаги сделанный, Принеси мне братца! 1989 Лондон ВМЕСТО ПОЛЕМИКИ Есть ещё наглецы из числа недобитых, Не ушедшие в землю, где травы — взасос... Да за что же наносят такую обиду Корневым вожделеньям родимых берёз! И смеются, и дышат, не чувствуя меры, Над бестактной строкой протирая штаны. Не хватает им, что ли, прекрасных примеров Так удачно умерших талантов страны? На посмертную корочку члена союза Как им было бы лестно смотреть с высоты! А они вместо этого балуют с музой, Да терзают гитары, да портят холсты. А спросите по чести, чего они ищут — Так и сами не знают до белых волос... До чего же без них недостаточно пищи Для гражданского чувства газетных полос! А они бестолковые свищут мотивы, Биографии портят едой и питьём, И живут, и живут... Если все будут живы — То скажите на милость, куда мы придём? Кем шпынять молодых возомнивших поэтов, Чьими датами жизни тиранить ребят? Вы дурили — ну ладно. Забудем про это. Помирайте скорее, и всё вам простят! 1989 Кембридж КОПЧЁНЫЙ ЧАЙНИК триптих Так вы жили, весело старея, О копчёный чайник руки грея, Ярче всех базарных леденцов — Дерзкий сброд бездомных мудрецов В мишуре и рвани кружевной, В запахах дорожного зверинца — К вечеру: неузнанные принцы, По ночам: — Куда тебе со мной? Белый ворон завтра засмеётся, Новый город гомоном детей Вам укажет, из чьего колодца Напоить усталых лошадей. Вы пройдёте. Выгорят афиши. Вами бредившие сорванцы Выйдут в люди. Ваши бубенцы Не изменят мира. Тише... тише. Девочка, куда тебе со мной? Опадают рёбра балагана. Наши женщины стареют рано. Ни одной счастливой. Ни одной. Не смотри на вышитые шали И на блёстки потного седла! Наших женщин столько обижали, Что у них улыбки, как смола — В рот вкипевшая. У них румяна — Щёки выели, а дети — грудь. Я тебя бросаю — без обмана. Я снесу пощёчину. Забудь. Если есть на свете Божий рай Там теперь мой старый попугай, Пол-Европе нагадавший счастье, Оскорбивший все мирские власти Бранью на несчётных языках, Захрипевший на моих руках, Не жалевший больше ни о ком: Лишь меня назвал он дураком. 1989 Париж |
