1778 год

Гуляки в масках танцуют и флиртуют. Плывут, подхваченные потоком музыки от целого оркестра в изящной большой зале одного из самых новых палаццо. Роскошный дом — один из многих — принадлежит Джованни Маннино. Джованни — с острова Мурано, он последний в длинной родовой цепочке стекольщиков. Его предков изгнали на остров, когда власти запретили производство стекла в Венеции, опасаясь, как бы печи не взорвались вместе с городом. Теперь Джованни нувориш, которому банки всегда рады ссудить денег и у которого нет отбоя от заграничных заказов: берут все — от стеклянных бус до люстр. Как говорит жена Джованни, Джада, у них столько денег, что и за тысячу лет не потратить. Однако Джованни старается, и старается очень усердно.

Танина одолжила у Лидии не только маску, но еще и блестящее золотое платье и туфли на высоком каблуке того же цвета. Девушка чувствует себя похожей на куртизанку, ей неудобно. Впрочем, на празднике себе такое можно позволить. Здесь весело, к тому же надо хоть ненадолго забыть об Эрманно и его дурных манерах.

К Танине робко приближается мужчина невысокого роста в маске Казановы. Приоткрыв лицо — приятное, молодое, с темно-карими глазами, — он говорит:

— Не окажете ли честь, подарив мне следующий танец? И дозволено ли будет узнать, как имя той прелестницы, с которой я разделю его?

— А как ваше имя, сударь? Насколько я знаю, Казанова вдвое старше вас, вдвое выше и все еще пребывает за границей, и посему вы — не он.

— Я Клаудио Бонетти, и вы совершенно правы: я не Казанова. Однако сдается мне, старый рябомордый кобель вернулся-таки в Венецию через восемнадцать лет, проведенных за границей. Так что будьте осторожны, как бы маска не оказалась подлинным лицом. — Танина слегка постукивает по маске, и юноша опускает это изделие из папье-маше на уровень груди. — Одолжил у друга, больше не было. Мы здесь и оказались-то, потому что друг решил пойти на бал в последнюю минуту.

— Свою маску я тоже одолжила. И точно так же у порывистой подруги. — Открыв лицо, Танина награждает юношу улыбкой. — Меня зовут Танина Чинголи, и я охотно с вами потанцую.

Клаудио берет ее за руку.

Лидия тоже времени даром не теряет. Ее новая маска, нитка жемчуга и длинное кремовое платье приковали к себе внимание многих мужчин, создав такой переполох, который не под силу вызвать и взбалмошному ребенку. Среди окруживших Лидию имеются и старые ее знакомые.

— Лидия, ты выглядишь очаровательно. Обворожительно! Даже боюсь сказать, какая часть меня больше всего рада видеть тебя: мое сердце или мое мужское достоинство.

Лидия хохочет.

— Сердца у тебя нет, а значит, радуется твой старый похотливый кутас.

Мужчина сипло смеется.

— Ах, зелье! Твой пошлый язычок ранит меня.

— Ну так подойди. Я оближу тебя еще, как львица — вожака, когда залечивает ему раны.

Мужчина оглядывается в поисках бдительной и справедливо недоверчивой супруги.

— Позволь, я сначала потанцую, сама знаешь с кем, а после я всецело твой.

Погладив его по бедру, Лидия говорит:

— Вот и славно. У меня для тебя есть нечто такое, о чем ты даже не мечтал.

— Не сомневаюсь.

Лидия поднимается на цыпочки и приникает губами к уху мужчины.

— Я серьезно. У меня есть нечто, чего ты жаждешь. Жаждешь так, что готов за это отдать — или отнять — жизнь.

Все, он у нее на крючке.

Мужчина озирается по сторонам. Жена не смотрит…

— Не искушай меня более, — просит он. — Давай найдем комнату на верхнем этаже.

Отель «Ротолетти», Венеция

Валентина в душе, пытается протрезветь и смыть позор, смущение. И хотя Том изо всех сил убеждал ее, что смущаться нечего, она никак не может простить себе свою глупость.

Том уже подумывал сбегать за кофе и какой-нибудь выпечкой, но тут звонит сотовый.

— Это Альфи. Говорить можешь?

Ого, неожиданно и приятно.

— Да, конечно, — отвечает Том старому другу. — Спасибо, что позвонил. Нашел что-нибудь?

— Не так много, как ожидал, — напряженно отвечает Альфи. — Я залез в нашу поисковую систему и тралил по ключевым словам: печень, этруски, символы, квадраты, овалы, змеи, обряды, жрецы…

— По-моему, для трала достаточно.

— Так и вышло. — Альфи замолкает, как будто на том конце провода он оглядывается, опасаясь длинных ушей. Том, мне даже страшно говорить…

— Ну же!

— Этрусский — язык мертвый, и перекрестным способом определенные источники искать было трудно. Впрочем, я кое-что нарыл, и это «кое-что» может вполне вызвать интерес церкви.

— Альфи, не томи!

— Ты ведь знаешь о печени из Пьяченцы?

— Бронзовая модель, на которой жрецы учились, как прорицать по живой печени?

— В яблочко. Есть теория, что бронзовая печень — древнейший артефакт этрусской культуры. Однако нашлись предположения, которые эту теорию опровергают.

— Есть еще металлическая печень?

— Нет, кое-что поценнее. Артефакт, известный как атмантские таблички. Они отлиты из серебра и вместе образуют овальную скульптуру с единым рисунком. Создали их за несколько сот лет до рождения Христа.

Том чувствует, как учащается пульс.

— На табличках якобы отображены видения авгура по имени Тевкр. Он ослеп — непонятно, правда, во время или после видений, — однако его жена, Тетия, судя по всему, была скульптором и сумела запечатлеть прорицания мужа в табличках. На средней изображен сам Тевкр, на другой — он и его жена, а рядом их ребенок, которого они при жизни так и не увидели. На Тевкра напали: предположительно Тетия и еще кто-то, и он погиб. Умерла от ран, полученных в драке, и жена; правда, немного позднее — рожая ребенка. На последней табличке показано некое божество. Имени ему в Этрурии тогда не придумали, хотя есть версии, будто это некий демон вроде Аиты, господина подземного царства.

Том восхищен работой Альфи.

— А змеи? Про них что-нибудь сказано?

— Чуть не забыл: атмантские таблички еще называются «Вратами судьбы».

— Вратами?

— Да. На них вытравлены сотни змей, расположенных горизонтально и вертикально, и даже внахлест. Все вместе они образуют подобие врат. — Чуть помедлив, Альфи договаривает: — Думаю, они ведут на тот свет.

— Здорово, Альфи! Ты меня очень выручил. — Том слышит, как Валентина перемещается по спальне. — Почему ты боялся рассказывать об этом?

Альфи отвечает, хоть и далеко не сразу:

— Том, боялся я говорить вовсе не то, о чем рассказывал, а то, о чем умолчал. Записи неполные. Кое-что из сведений — в ограниченном доступе. Святой Престол хранит их как зеницу ока, в тайных архивах.

Остров Сан-Джорджио, Венеция

1778 год

Сомнений больше нет: аббат не желает видеть Томмазо. Сколько юный брат ни заходит к настоятелю, его отсылают прочь со все возрастающим негодованием. А теперь еще у дверей кабинета аббат выставил монаха, и тот, будто ленивый страж, проверяет, кто пришел к святому отцу.

Томмазо подозревает, что его единственного «страж» не пропустит.

Опьяненный недоверием, он — во время очередного выхода в город — снова ищет площадь с колодцем. Находит нужный дом и окно с единственной коричневой ставней, окно в квартиру торговца Эфрана.

Едва приоткрыв дверь, юноша видит монаха и сильно удивляется. Отступив чуть назад, он отворяет дверь шире.

— Брат, брат! Входите. Вот уж не ожидал вас увидеть! Милости прошу.

Кивнув, Томмазо входит в дом, пропахший едой. Он рад оказаться подальше от посторонних глаз. Если его походы раскроют, монастырь ждут большие неприятности.

Эфран быстренько убирает с приличного дивана простыни, исподнее и тяжелое шерстяное покрывало.

— Присаживайтесь, брат. У меня для вас новости, — говорит он.

— За новостями я и пришел.