В глазах Песны вспыхивает огонек.

— Пока не знаю. Пусть сначала твой супруг освятит их на открытии храма. После — поглядим. Может, я на какое-то время оставлю таблички в храме как дар богам.

Повесив голову, Тетия отчетливо понимает: за свое предательство, за ложь ей таки придется заплатить.

— Магистрат, — просит она, — я передумала. Я правда должна одарить этими табличками своего мужа. Для тебя же изготовлю нечто иное, гораздо прекраснее, достойное твоего величия.

Тетия пытается завернуть таблички в тряпицу.

— А ну-ка! — рокочет Песна. — Как смеешь ты!

В его глазах пылает огонь.

— Сделаешь, как я скажу и когда скажу.

Внезапная боль пронзает живот, и ноги подгибаются.

Опершись для равновесия о стену, Тетия принимается глубоко дышать.

Но Песне плевать, он не смотрит, что девушке плохо. Лицо его побагровело, глаза распахнуты и излучают гнев.

— Я уже велел тебе однажды принять это как волю богов. Вот и смирись. А сейчас пошла прочь! Убирайся, пока я не приказал выпотрошить и скормить свиньям тебя и твоего бесполезного нетсвиса.

Больница Сан-Лазаре, Венеция

В холодном очищенном воздухе морга Валентина трет руки, чтобы хоть как-то согреться. Том на холод внимания будто не обращает, а профессор Монтесано, похоже, привык к низкой температуре. Майор Карвальо пробегается языком по зубам, словно стирая с них какой-то мерзкий привкус или очищая слова, которые желает произнести:

— Нам надо узнать, имеет ли удаление печени некий религиозный подтекст?

Том, не отрываясь, смотрит на тело девушки-подростка. Оно лежит на металлическом столе, как разделанная туша на длинном серебряном подносе.

— Вы хотели сказать, сатанинский подтекст?

— Si.

Том бросает взгляд на майора.

— Многие века назад некоторые народы считали печень куда более важным органом, нежели сердце. — Он переводит взгляд на профессора Монтесано. — Полагаю, тому есть медицинское объяснение?

— В самом деле, — соглашается патолог. — Печень — самая крупная железа и внутренний орган, без которого, равно как и без сердца, прожить невозможно. Она настоящий шедевр анатомии. Выполняет множество функций: от детоксикации до синтеза протеина; участвует в пищеварительном процессе. — Он скрещивает руки на груди. — Кроме того, весит немало: в среднем килограмм — полтора. Печень взрослого человека может быть размером с мяч для регби.

Лекторскую эстафету принимает Том:

— Однако печень и сердце долгое время наделялись сверхъестественным значением. Из далеких стран вроде Коста-Рики поступают сведения о сатанистах, использующих в черных мессах и ритуалах инициации сердц а, печень козлов, овец и порой лошадей. В своих взглядах на органы они не одиноки. Египтяне, к примеру, бальзамировали сердце покойника и хранили отдельно, чтобы в Судный день его могли взвесить. Если сердце было отягощено грехами — или же вырезано из тела во время убийства, — тогда боги не пускали душу в загробный мир. Этруски — ваши предки — полагали печень важнее сердца. Человеческая печень считалась вместилищем души, а печень животных — священным органом. По ней даже гадали.

Вито почесывает кончик носа, как всегда, когда напряженно думает.

— Зачем кому-то было вырезать печень у Моники Видич?

Том пожимает плечами.

— Сатанисты используют все части тела жертвы, как символического, так и сексуального свойства. Половые органы служат для немедленного удовлетворения похоти, а вот прочие — глаза, уши и внутренности — обычно связываются с более старыми, можно сказать, древними ритуалами и обрядами осквернения.

Том снова пробегается взглядом по открытым ранам на теле покойницы. Он-то думал, после вскрытия патолог зашьет труп. Не тут-то было: что осталось от внутренностей, видно снаружи, и это ужасно. Тело Моники — просто оболочка, без намека на прижизненную уникальность, на личность.

— Забрать юную душу — значит сильнее всего оскорбить Господа. Если ваш убийца в самом деле сатанист, то, вырезав у жертвы печень, он осквернил ее тело, творение Бога. Впрочем, печень могла понадобиться для личных ритуалов или группового обряда.

В морге повисает тишина. Слышно только, как гудит охладительная система да жужжат, умирая, мухи в электрических ловушках.

Майор Карвальо стягивает резиновые перчатки.

— Том, я знаю, что Валентина пообещала оставить вас в покое после этой встречи…

Предложение майор не договаривает, однако по лицу видно, что он имеет в виду.

— Но вы ко мне еще обратитесь? — угадывает Том.

Майор слабо улыбается.

— Обратимся. Понадобятся ваши знания в расследовании религиозной стороны дела и все полезное, что сумеете откопать по этрусским временам.

— И как долго будет длиться расследование?

— Неделю. Может быть, две.

— Не думаю, что я действительно пригожусь. — Том все еще смотрит на труп.

— Как это ни печально, пригодитесь. Уверен. — Майор сам подходит поближе к телу. — Ваша помощь важна для нее, важна для меня.

Том согласно кивает.

Тогда майор жмет ему руку и, направляясь к выходу, обращается к Монтесано:

— Профессор, molte grazie. [19]— И, бросив последний взгляд на покойную, говорит: — Grazie, Monica Dio la benedice. [20]

Канал Рио-Сан-Бьяджо, Венеция

Вито Карвальо покидает морг. В этот момент звонит сотовый; он берет трубку и, узнав новость, приказывает никому больше ее не сообщать. Особенно Валентине.

Когда он прибывает на место происшествия, команда экспертов уже вылавливает из воды обломки старой семейной лодки Антонио. Вито переживает одно потрясение за другим. Он опытный карабинер и к смерти привык, но Антонио… Он был протеже майора, и Вито им гордился. Порой считал сыном.

Майор сидит на причале и переваривает информацию. Антонио мертв — в этом сомнений нет никаких. Лодка взорвалась, и никто пока не знает причины. Нашлись документы, и тело Антонио можно осмотреть. Семье пока не сообщали. Валентине? Ей тоже. По крайней мере, официально. Впрочем, слухи скоро просочатся. Очень скоро.

Все еще в трансе, Вито следует за молодым офицером к белой палатке, в которой и лежит труп.

Антонио. Ошибки быть не может.

Майор не говорит ни слова, только кивает в знак подтверждения. Тяжело сглатывает. Какая потеря! Ужасная, несправедливая потеря!

Перекрестившись, Вито выходит из палатки и покидает причал. Остаток сегодняшнего дня и большая часть завтрашнего уйдет на то, чтобы восстановить блок двигателя, электрическую начинку и прочее, что может дать зацепку. Пожар на воде — редкость. Взрывы тем более. И для Вито смерть юного офицера случайной не кажется.

Он решает лично сообщить семье Антонио горькую весть. Не хочет привлекать незнакомцев. Для Паваротти это худший день в их жизни, и постороннему человеку в их доме не место.

Умудренный опытом, Вито тем не менее задерживается у двери в квартиру Паваротти. Делает долгий, глубокий вдох.

Изнутри доносится звук работающего телевизора. Вслед за звонком раздается мужской окрик, и сквозь матовое стекло в двери видно, как приближается женский силуэт.

Придерживая дверь, мать Антонио выглядывает в коридор. В любой другой момент Вито посоветовал бы ей повесить цепочку.

— Синьора Паваротти?

— Si? — отвечает женщина. Она обеспокоена. Чувствует: что-то неладно.

— Меня зовут Вито Карвальо. Майор Карвальо.

На долю секунды он замечает облегчение на лице матери Антонио, как будто она решила: нет, ей принесли не ту новость, которую она боится услышать. Но вот она хмурится, ясно прочитав выражение на лице майора.

Колени Камилы Паваротти подгибаются…

Вито едва успевает ее подхватить. Тяжелая.