Да знает он, знает. Карвальо чувствует все то же самое. Примчался сюда ни свет ни заря, а в итоге не нашлось ничего такого, что не могло бы обождать до утра.

— Пока не отправилась домой, кофе хочешь? У моего друга есть ресторан, открыт до трех.

Валентина вымученно улыбается.

— Grazie. Было бы неплохо.

Не успевают они отойти и на несколько шагов, как из палатки доносится окрик профессора. Патолог выглядывает наружу и зовет:

— Вито, у нас два — два! — тела. Я нашел еще череп.

Морг, больница Сан-Лазаре, Венеция

В просторном помещении главного морга, поставленного под усиленную охрану, включают систему дополнительного охлаждения и очистки воздуха. Выносят все лишнее.

Части тела наконец-то вынуты из мешков. Составлено подробнейшее описание: какая часть из какого мешка и какой мешок из какой области лагуны. Все детали занесены в компьютерную базу данных, а еще — расписаны на картах, пришпиленных к стенам.

Сильвио Монтесано и его команда тщательным образом собирают все образцы телесных жидкостей из каждого мешка. Точно так же они складывают образцы планктона и мусора и, пометив пробирки ярлычками, отсылают на анализ в лаборатории. Отдельно будут изучать остатки внутренних органов, особенно легких и желудка. Из-под ногтей — если таковые сыщутся — выскребут все микрочастицы. То, что сохранилось от одежды, высушено, отсортировано и отослано для изучения под микроскопом. Каждый член команды Монтесано знает свое место и то, какого усердия от него или от нее ожидают. Если бы у профессора было второе имя, оно звучало бы так: Скрупулезность.

Двойная аутопсия — работа лютая. Нужно совершить настоящий подвиг Геракла, чтобы опознать останки жертв, затем связать их с местом гибели и тем — или теми, — кто совершил убийство.

Посторонний решил бы, что от него требуют ужасного и невозможного. Однако для шестидесятидвухлетнего патолога это одно из самых захватывающих и интересных дел за всю карьеру.

Имеются два тела, утопленные в одном месте и упакованные в мешки одинаковым образом. И профессор Монтесано точно знает, с чем работает.

Хотя прежде он с подобным не сталкивался.

Ни разу еще за свою долгую и выдающуюся карьеру не противопоставлял профессор свой ум самому опасному существу, известному среди живых и мертвых.

Серийному убийце.

Трое ассистентов покорно выкладывают на столе изуродованные останки жертв. Но кроме помощников профессора на вскрытии присутствует Изабелла Ломбарделли, следователь из особого научного отдела. Она выступает как офицер связи между лабораториями, моргом и убойным отделом.

Отойдя от стола, Монтесано удовлетворенно подмечает, что все готово к работе. Научный механизм идеально настроен и смазан. И ничего не пропустит.

Скоро начнется самое интересное.

Скоро профессор очистит кости старым добрым стиральным порошком для бытовых нужд и узнает, как изувечили труп. Как член отделили от члена. Впрочем, останки и сейчас уже способны рассказать многое.

Обе жертвы — мужчины. Первому от двадцати пяти до тридцати лет. Второму — вдвое больше: лет шестьдесят — семьдесят.

Тот, который постарше, разложился сильнее. Пролежал в воде много дольше, чем второй труп.

Оба убийства имеют отчетливые схожие черты.

Кости жертв распилены. Не просто разрублены или перебиты чем-то тяжелым. Опыт подсказывает, что расчленять тело жертвы обычным убийцам несвойственно. Им лишь бы утопить труп и скрыться. Зачем тратить время на жертву, если она и так мертва? Так и попасться недолго. Но если труп расчленяют, то есть один характерный способ — разделать его на шесть частей по классической схеме: голова, торс, ноги и руки.

Если убийство совершает преступная группировка, на части разделывают и руки. Очень часто режут по линиям сгиба (в локтях и коленях), чтобы останки было легче упаковать и куда-нибудь вывезти, не привлекая внимания. Всего получается десять частей. Бывает и больше — когда членят в тринадцати местах или даже пятнадцати, в запястьях или еще где-нибудь, но это совсем из ряда вон.

Однако тела, выловленные в лагуне, кое-что рассказать да могут.

С ними проделали нечто очень странное.

Первой жертве — которая старше — отрезали все пальцы, на руках и ступнях.

Распилили торс — в шести местах, поперек, между ребрами.

Плюс к этому еще разрезы в одиннадцати местах по бандитской схеме.

Монтесано сосчитал еще не все места членения, но их уже несколько десятков.

Больше пятидесяти.

Вторая жертва пострадала не так сильно — ее разделали по бандитскому методу.

Разрезали в одиннадцати местах — и руки, и торс.

Но у младшей жертвы вскрыта грудная клетка — распилена точно по центру грудины. А еще запястья и бедра. Похоже, в его случае убийца был сдержаннее.

То ли стал искушеннее, то ли еще что…

Гмм…

Профессор снимает очки в проволочной оправе, стягивает синие перчатки и покидает холодное помещение. Надо наружу, на воздух и свет, чтобы обдумать тревожную мысль, пришедшую в голову.

Присев на парапет в залитом солнцем дворике больницы, патолог ощущает, как солнечное тепло вливается в замерзшие кости, как оно очищает ум.

И вот не спеша приходит ответ.

Убийца пытался разделать жертву на сотни кусков. На шесть сотен и еще шестьдесят шесть кусков, если быть точным. Но успеха он не добился. Такая задача по плечу лишь хирургу, мяснику или самому профессору.

И вдруг Монтесано вздрагивает, будто вновь оказался в морге.

Чего-то не хватает. Чего-то, чего не сумеют отыскать ни водолазы, ни ассистенты профессора. И отсутствие этого «чего-то» из-за гниения практически незаметно.

Печень. Да, убийца и на сей раз вырезал печень. У обеих жертв. Кровь начинает колотиться в висках.

«Но зачем? — думает профессор. — Зачем проделывать подобное с человеком?»

Новый храм, Атманта

Знать приехала отовсюду с Тирренского побережья: с обеих сторон реки По, из Спины, Мантуи, Фелсины и Атрии. Нет гостей только из Рима.

В новый большой храм Атманты входят богатейшие мужчины и женщины Этрурии, но среди них — ни единого римского гражданина.

Песна и Кави отходят в сторону от собирающейся толпы холеных сановников и группы музыкантов, играющих на двойных трубах и цитрах.

— Проклятье! — Песна так разгневан, что не может спокойно устоять на месте. — Проклятые римляне, они несчастье во плоти. Их отсутствие губительнее их злонамеренного присутствия. Молчанием они оскорбляют еще сильнее, чем высокими и благочестивыми речами. Я должен был предвидеть этот их шаг и вовсе никого не приглашать из Рима.

Кави указывает в сторону храма.

— Лучше пройти внутрь. Ты кому-нибудь говорил, что приглашал римлян, но они отказались приехать?

Песна улавливает мысль друга.

— Нет. О приглашении знают только ты да гонец.

— Мальчишка будет молчать. Об этом я позабочусь.

А в священной роще позади храма идут последние приготовления. Ларкия доделывает изогнутую коническую шапку черного цвета для сына. Тевкр уже облачился в новую черную мантию с бахромчатыми краями, обернутую поверх длинной черной туники. Тевкр бос — он заранее успел пройтись по храму и запомнить, куда ему следует ступать во время церемонии.

— Тевкр, я уже слышу флейты и трубы. — Мать целует сына, и голос ее надламывается от печали. Ведь сын не видит, как она им гордится. — Я люблю тебя, сын. Горжусь тобой.

Влажный след от поцелуя матери на щеке не успевает высохнуть, а Тетия обнимает Тевкра и желает удачи.

— Сюда, иди сюда, — говорит она, ведя мужа за руку к деревянному столбу, врытому в землю.

Это отправная точка его церемонии, дальше Тевкр сам по себе. Стоит слегка оступиться, совершить мельчайшую ошибку или просчет на одну ничтожную долю, и торжественный обряд превратится в комедию. От ступеней храма доносится голос Венси. Отец встревожен. Думает, лучше бы сын не брал на себя такого сурового испытания.