Арантур, управляющий шахтами, стоит у входа и щурится на солнце и пыль. Этот человек невысок, лыс и упитан. Горло его кремовой туники украшают три толстые серебряные цепочки. На каждом пальце — по перстню, и Арантур нервно позвякивает ими друг о друга, выходя поприветствовать хозяина и его советника.

— Да пребудут с тобой боги, магистрат. Все готово.

— Отлично! — гавкает Песна. — Мы припозднились. Веди нас сразу вовнутрь и покажи дары.

Арантур надеялся потолковать с Песной и в конце успешного дня просить о большей власти над управлением шахтами. Однако, заметив, в каком магистрат настроении, не решается задерживать господина. Проводит его к обветшалой деревянной двери, открывает ее и просит:

— Сюда, пожалуйста.

Кави оборачивается и смотрит на слепящий свет низкого солнца.

— Первые гости уже близко. Надо поторопиться.

Они входят в просторную пристройку, где обыкновенно сменяют друг друга, умываются и спят работники. В середине комнаты стоит стол, за которым рабы едят шкварки, но сегодня он буквально завален серебряными блюдами, кубками, браслетами, кольцами и цепочками.

— Превосходно, — говорит Песна, пробегаясь пальцами по дарам. — Запустим свиней в кормушку и подогреем их жадность.

Арантур видит шанс урвать и для себя кусочек.

— Благодаря твоим мудрым решениям добыча серебра выросла втрое. Думаю, мне следует заняться всеми рабочими шахтами в Этрурии?

В ответ Песна одаривает лизоблюда первой за день щедрой улыбкой.

— Ты хорошо поработал. Потом как-нибудь поговорим об этом. А пока позаботься, чтобы наши гости освежились с дороги, и позволь набить им свои карманы серебром.

Переваливаясь с ноги на ногу, управляющий выходит наружу.

Указав на дары, Кави замечает:

— Как-то мне не по себе, когда столько богатства собрано в одном месте.

Он озирается по сторонам, но Песна ободряюще похлопывает его по плечу.

— Не беспокойся. И потом, разве ты не распорядился усилить охрану шахт снаружи и внутри?

Прикусив губу, Кави отвечает:

— Так и есть, однако вспомни наш разговор: кто, как не Ларс, занимается охраной? Ведь стража по его части.

Улыбка исчезает с лица Песны.

«Луна-отель Бальони», Венеция

Том возвращается в номер Тины. Голова идет кругом: Валентина переживает из-за гибели кузена, Вито требует раздобыть больше сведений о печени, этрусках, ритуалах и сатанистах.

Войдя в комнату, он не произносит ни слова, и Тина понимает: ее спутник не в том настроении, чтобы разговаривать. Значит, задуманная беседа не состоится.

— Центр управления полетами — майору Тому. Вы по-прежнему на орбите?

Том, который успел плюхнуться в кресло, поднимает взгляд на Тину.

— Прости, я пытаюсь разобраться в деталях этого дела. Ворошу в голове знания по теологии и истории.

Тина подходит к нему и обнимает за шею.

— Тогда бери мой ноутбук и погугли что нужно. Я пока схожу в душ перед ужином.

— А это мысль. Спасибо. Там пароль нужен или что-нибудь?

— He-а, — улыбается Тина и указывает на стол. — Ноут уже включен. Ты только налей мне вина, пока я в душе.

— Конечно. Белого?

— Да. В мини-баре есть совиньон. И льда не забудь.

— Будет исполнено.

Первым делом Том садится за компьютер. Здорово помогают познания в теологии: Том в курсе, какое значение этруски придавали печени, а еще — что их общество было невероятно развитым и организованным. Примерно с девятисотого года до нашей эры этруски за основу мировоззрения приняли судьбу. Они верили, будто каждый момент их жизней находился во власти пантеона богов. Судьба каждого человека якобы зависела от того, в каких он отношениях с высшими силами — в добрых или наоборот. Этруски предсказывали будущее по знамениям, приносили жертвы, желая умилостивить богов или просить у них покровительства. В этом они целиком полагались на авгуров (или нетсвисов), которые позднее, в римской культуре, стали известны как гаруспики. И римляне, и католическая церковь переняли кое-что из обрядов этрусков, их ритуальных одежд: изогнутый на конце посох епископов, например, является потомком литууса, церемониального посоха нетсвиса.

Пока Тина напевает в душе, Том еще глубже зарывается в изучение ритуалов, связанных с гаданиями по печени. В одном из научных трудов он находит описание того, как нетсвисы разделяли печень на множество зон, каждая из которых соответствовала своему божеству и занимаемой им позиции в небесном пантеоне. Например, если часть печени, ассоциируемая с Тином, богом грома, оказывалась неким образом повреждена, жрец толковал это так: грядет буря и она погубит урожаи и рыбацкие лодки.

— Я выхожу! — кричит Тина. — Поможешь мне обсохнуть?

Но Том ее не слышит. Он увлеченно вглядывается в фотографию печени из Пьяченцы, бесценной модели овечьей печени в полный размер, изготовленной где-то за три сотни лет до нашей эры. Ее нашли в девятнадцатом веке в Госсоленго, что близ Пьяченцы, и считается, будто она служила обучающей моделью для молодых авгуров. И вот, вчитываясь в пометки, Том пытается определить, как мог гаруспик истолковать тот или иной знак.

Сзади подходит Тина.

— Ну, обсохнуть ты не помог — с этим я еще как-нибудь смирюсь. Но где вино?

— Прости, — подскакивает Том. — Увлекся.

Он спешит к холодильнику, достает бутылку белого вина и наполняет два бокала.

— Нашел, что искал?

— Вроде того.

Том чокается с Тиной и впервые, как пришел, смотрит на нее.

На Тине мягкий белый халат, а на голове — полотенце. Заметив, как Том изучающе смотрит на нее, Тина перестает вытирать волосы и, улыбнувшись, спрашивает:

— Что, слишком страшная без косметики и если волосы не высушить феном?

— Вовсе нет. Напротив, так ты намного прекраснее.

Он подходит к ней, мягко целует и чувствует, как от прикосновения к ее влажным волосам, от ощущения чистоты и мягкости губ загорается в нем желание.

Обняв Тину за талию и прижав к себе, Том начинает распускать пояс на халате.

Тина же мягко отталкивает Тома, ставит бокал на туалетный столик и просит:

— Присядь со мной. Хочу тебе кое-что сказать.

— О… не к добру это.

Тина берет Тома за руку и притягивает на постель.

— Мне надо уехать, Том.

Он непонимающе смотрит на Тину.

— Появилась работа, и мне надо очень скоро уезжать. По правде, чем скорее, тем лучше.

— Что еще за работа? — хмурится Том.

Тина отворачивается, пытаясь скрыть неловкость.

— Прости, не могу сказать. Это… эксклюзивный заказ на статью, а у журнала своя политика конфиденциальности. Надеюсь, ты понимаешь.

— Нет, не совсем. Разве между нами нет чего-то такого, что поважнее журналов? Или я такой наивный?

— Нет, Том, ты не наивный, — больше сердито, нежели сочувственно, произносит Тина. — Просто работа есть работа. Будь ты сейчас священником, ты не раскрыл бы мне тайну исповеди прихожанина.

— Да что ты такое говоришь! Что за глупости… Будь я священником, мы бы не спали с тобой.

Наступает черед Тины выказать раздражение:

— Ой, как будто у католических священников не бывает секса! — Она машинально затягивает пояс на халате. — Я профессионал и не нарушаю своих принципов. Это ты, надеюсь, уважаешь?

Том отводит взгляд, думая, что Тина не видит его гнева и разочарования.

— Ладно, — говорит он. — Не будем спорить. Прости. Когда ты уезжаешь?

— Завтра. — Выражение на лице Тины смягчается. — Прямо с утра.

Серебряные шахты, Атманта

Нобили прибыли. Двери закрыты. Все идет, как и задумывал Песна.

Человек, возомнивший себя будущим царем новых земель Этрурии, стоит во главе стола, заваленного драгоценностями. Он намеренно занял такое место: случись гостям отвлечься от его слов, их взгляды непременно упадут на дары.