Спрыснув глину водой, Тетия тончайшими резцами и ножами ровняет грубые штрихи. Очень скоро она с головой уходит в работу. Словно одержимая.

Время проходит совсем незаметно.

Движения рук Тетии смелы, широки, витиеваты, решительны. Ею словно кто-то управляет. Скоро глина затвердеет, и, чтобы оттянуть этот момент, Тетия постоянно спрыскивает поверхность водой. Острый инструмент она вытирает о полы туники.

Погруженная в работу, она не заметила, как погас дневной свет. И как начали собираться серые духи ночи.

Сначала слышится шуршание, затем — шаги неизвестного. Тетия поднимает голову.

— Я — Кави, нобиль и соратник магистрата Песны. Мы пришли повидать твоего мужа, Тевкра.

Откинув волосы со лба, Тетия разглядывает темноволосого мужчину хрупкого телосложения.

— Моего супруга здесь нет, он в хижине Латурзы-целителя.

Сказав это, Тетия ощущает укол совести.

Кави, впрочем, пришел не один. Позади него сам магистрат, и Тетия поднимается на ноги. Оправляет полы туники.

Песна кивком приветствует Тетию.

— A-а, та самая жена-скульптор. Что же ты ваяешь?

Тетия пытается загородить собой глиняный символ.

— Ничего. Это пока лишь грубый набросок, не способный усладить твой утонченный глаз.

— Позволь мне самому судить.

Тетия не двигается с места.

— У меня много красивых ваз, блюд, статуй и урн. Они снаружи, за печью для обжига. Почту за честь, если ты их осмотришь.

— Я бы предпочел взглянуть на то, что от меня скрывают. — Магистрат отталкивает Тетию. — Какая же работа столь важна, коли ты трудишься над ней, в то время как муж твой лежит на полу в хижине целителя? Какая муза держит тебя с такой силой, что ты не можешь быть подле супруга?

Песна наклоняется, желая разглядеть скульптуру. А заметив утонченность и сложность рисунка, опускается на колени.

— Боги мои, как прекрасно. — Протягивает руку, чтобы коснуться пластины. — Просто замечательно.

— Не тронь! — Тетия сама пугается своих слов. — Прошу, магистрат. Умоляю, не тронь моей работы, не то она сломается. Я же хочу сделать мужу подарок.

И Песна, стараясь не касаться символа, разглядывает его со всех сторон.

— Какая редкость. Я бы даже сказал, эта работа неповторима. Дитя, у тебя дар. — Магистрат смотрит на Тетию. — Вижу, боги через тебя вложили в скульптуру большой смысл. Прошу, объясни, в чем он.

Тетия не спешит отвечать.

— Давай же, девочка! Я не могу ждать весь день.

— Это пророческие видения.

— Видения? — Магистрат заинтригован. — Невероятно. Закончи их. Как можно скорее!

Кави наклоняется, чтобы поближе рассмотреть скульптуру. Он не разделяет любви своего друга к искусству и в этой работе ничего божественного не видит.

— Я не знаток искусства, но, по-моему, не стоит дарить мужу столь мрачные вещи.

— В самом деле. — Песна встает и отряхивает колени. — Больному такое не пойдет на пользу. Как только закончишь скульптуру, я куплю ее.

Сердце Тетии сбивается с ритма.

— Нельзя, — говорит скульпторша. — Прости, но с моей стороны неверно было бы продать тебе вещь, изготовленную для мужа. Что боги подумают тогда обо мне?

Песна похлопывает Кави по плечу.

— Умна, — замечает он. — Впрочем, я пришел сказать, что твой муж больше не нужен мне как нетсвис. Его слепота — промысел разгневанных богов. Едва храм будет достроен, авгур и его жена — то есть ты — должны будут найти себе новое жилище за стенами города. Однако, — Песна указывает на скульптуру, — вот эта вещица прекраснее всего виденного мною в жизни. Мой дом полон всякого: и красивого, и диковинного… Такого, на что только способны лучшие мастера Греции и Этрурии. И сия работа должна занять свое место в моем собрании. В конце концов, твой муж дал мне дельный совет: обратить взор на духовную тему.

Песна в последний раз склоняется над незавершенной работой.

— В твоей скульптуре я вижу добрый знак свыше, говорящий мне: и скульпторшу, и ее мужа я должен оставить при себе. Под защитой. Под покровительством.

Песна приближается к Тетии. Слышен идущий от него запах несвежего мяса и грубого вина. Магистрат берет Тетию за подбородок ухоженными пальцами, по лбу девушки скатывается капелька пота.

— Так что ты решила, юная Тетия? Мир и дружба? Тогда завтра, когда, думаю, ты завершишь сей божественный труд, принеси скульптуру ко мне в дом. Или же предпочтешь забрать слепого и беспомощного мужа и навсегда покинуть селение?

«Луна-отель Бальони», Венеция

— У меня прямо мурашки по телу! — Тина в банном халате выходит из ванной и присаживается у туалетного столика. — В жизни не ходила в морги. Если честно, даже трупов ни разу не видела, разве что у «Six Feet Under». [17]Может, позвонишь своим друзьям в полиции и попросишь, чтобы меня подключили к делу?

Том пристально смотрит на ее отражение в зеркале, убранном в дубовую раму.

— Шутишь?

— Нет, нисколечко. Мне интересно. Пойми, я никого не хочу обидеть, но расследование убийства в Венеции — сюжет стоящий.

Тина расчесывает мокрые волосы.

— Я думал, ты о путешествиях пишешь.

— О них тоже, но я, в конце концов, писатель. Журналист. Могу написать о кулинарии, спорте, моде — даже об убийстве, если цену предложат достойную.

Том сам не замечает, как встает у Тины за спиной. Начинает поигрывать с ее волосами. Наслаждается идущим от них запахом свежести.

— Так ты, значит, на этом деньги хочешь сделать?

— Ну да. Само собой. — Тина улыбается, глядя на отражение Тома. Кладет ладонь ему на руку. — Именно так и живет странный народ здесь, по другую сторону церковной стены. Бедные души тоже имеют право на жизнь. Мы делаем что-нибудь, и кто-то нам за это «что-нибудь» платит.

Выпустив из рук волосы Тины, Том смотрит на нее с любопытством.

— Думаешь, священники не работают? Простой человек не видит нашего труда, а между тем средний приходской священник отрабатывает до сотни часов в неделю. Я сам вкалывал по двадцать четыре часа семь дней в неделю.

Тина откладывает на столик расческу.

— И что же ты делал?

Том смотрит на нее сердитым взглядом.

— Нет-нет, ты продолжай, мне интересно. Что же вы такого делаете, как не бормочете себе набор зазубренных молитв или безголосо поете песни караоке — ой, прости, гимны — в ожидании, что толпа сварливых стариканов оставит вам чаевые под конец шоу?

— Ты ведь меня поддеваешь?

Тина улыбается.

— Ага. Ты, смотрю, схватываешь на лету. Именно этим мы, женщины, — особенно коварные журналистки — и занимаемся. Под-де-ва-ем людей.

Том не может не улыбнуться в ответ.

— Я не ошибусь, предположив, что ты не веришь в Бога?

— Прости, нет. Благословите меня, отче, ибо я согрешила. Прожила тридцать два года и признаюсь, что ни капли не верю в религиозную муть. По-моему, все церкви — дома мошенников, любая религия — бизнес, а всех телепроповедников, клянчащих у меня деньги, следует запереть в одну большую клетку. Пусть утомляют друг друга своими речами, пока не сдохнут долгой мучительной смертью.

— Ну, с последним пунктом я согласен. Но вот в остальном — приходится признать, мы во мнениях расходимся.

На какое-то время Тина умолкает. Ей кажется, что лучше бы прикусить язык, однако журналист в ней берет верх:

— Как ты можешь защищать религию, если сам от нее отвернулся? Бросил полотенце на ринг, сказал: «Ну все, с меня хватит» — и ушел? — Она смотрит на него в зеркало и видит, что задела Тома за живое. — Слушай, по-моему, ты правильно поступил. Иначе не сидел бы тут со мной в одной комнате и не…

Том перебивает ее:

— Тина, я вовсе не перестал верить в Бога. Я лишь разуверился в себе. Разница есть, и большая.

— Тогда верни веру в себя. — Тина разворачивается к Тому лицом и берет его за руки. — Я вот верю в тебя больше, чем в любого бога. Давай не будем ссориться по таким пустякам. Жизнь слишком коротка для этого.