Сбросив мантию, Песна ступает в дымящуюся воду рядом с Кави.

— С каких это пор женщина дает мне советы? Тебе же я велю: употребляй свой рот, исключительно чтобы ублажать мой фаллос, а не на то, чтобы выставлять напоказ собственную глупость.

Песна знаком подзывает служанку и приказывает:

— Принеси вина. Холодного. Из бродильни, что под внутренним двором. И горе тебе, если оно теплое. — Ларс выплеснет его на тебя.

Обнаженная служанка бросается исполнять поручение. Когда она пробегает мимо Ларса, начальник стражи шлепает ее ручищей по ягодицам.

Отослав прочь купальщика, Кави поворачивается спиной к остальным гулякам.

— С юга доходят тревожные вести, — говорит он.

Песна легонько проводит ладонью по воде.

— Из Рима?

— Нет. Скорее о самом Риме.

— Не понимаю.

— Многие наши князьки полнятся страхом перед Римом. Людей, обладающих властью и озадаченных целью, влечет в Тиберию. Утверждать что-либо еще рано, однако наши заносчивые землевладельцы требуют больше власти. А это угрожает твоим собственным замыслам расширить влияние.

Песна задумывается над новостями.

— Рим не намного больше нас и все же неким образом притягивает к себе алчных людей. Его жители вскормлены не молоком, а кровью. Когда-нибудь власть римлян вырастет непомерно, и нам надо постоянно оглядываться на них.

— Ты, как всегда, мудр, магистрат. Возможно, следует употребить сей страх перед Римом, дабы достигнуть наших целей — заселить земли и расширить влияние на севере.

Песна игривым тоном упрекает друга:

— Моих целей, Кави, моих. Не забывай своего места в моей грандиозной схеме.

Кави обижен.

— О, да будет тебе. Я же просто ворчу. — Песна ободряюще смотрит на Кави. — Ты прав. Страх хорош, когда надо кого-то подчинить.

— Есть новости от Кэла?

Магистрат улыбается.

— Он скоро прибудет сюда. Наш друг-мореплаватель имеет при себе столько серебра, что может купить весь мир, не говоря уже о маленьких его кусочках, потребных мне. — Песна обнимает Кави за плечи. — Напишешь убедительные письма влиятельным людям в соседних городах от моего имени?

— К закату оставлю черновики.

— Молодец. Но… Моя глотка изнывает от жажды, а член просит положить его в нежный рот прелестной наложницы. Скажешь еще что-нибудь, прежде чем я отправлюсь ублажать этот важнейший орган тела?

— Еще вопрос — и у меня все.

— Ну что? — устало спрашивает Песна.

— Один из старейшин передает, что твой нетсвис ослеп.

Магистрат в недоумении мотает головой.

— Ослеп? Провидец, который не может видеть? Вот это шутка богов. Что с ним случилось?

— Говорят, упал в священный костер, пока творил обряд прорицания по твоему указу.

Служанка приносит напиток, однако Песна резко велит ей:

— Оставь вино и уходи. — Ждет, пока девушка уйдет и говорит: — Дурной знак. Я велел нетсвису просить богов, чтобы те заткнули болтливые рты. И никак уж не давать еще больше пищи для сплетен. Да проклянут боги его тупость! Что теперь делать с этим авгуром?

— Поддержи его или казни. Меж этих двух деревьев пахоты нет.

Наливая себе вино, Песна обдумывает слова друга.

— Хорошо. Завтра — на свежую голову и опорожнив чресла — я решу, как быть. А теперь, друг мой, умоляю, молчи. Хватит вестей. — Магистрат кивает девушке, дожидающейся у двери. — Моя похоть взывает к удовлетворению.

Хижина Латурзы, Атланта

Тевкр бредит. Он кричит, называя поименно демонов, о которых ни Тетия, ни Латурза прежде не слышали. Боль пылает в теле жреца, она горяча, словно пламя. Остра, как иглы, пронзающие глаз. С помощью Тетии Латурза прижимает Тевкра к ложу и поит новой порцией настоя. Держит юношу, пока тот не унимается и не соскальзывает в тихую заводь бессознательности.

Много часов проходит с рассвета, прежде чем наступает улучшение. Целитель, похоже, доволен тем, как юный авгур справляется.

— Боги забрали ярость из его ран. Останутся шрамы, будто царапины от звериных когтей.

— А зрение?

— Милая моя Тетия, о зрении говорить еще рано. Я вытащил у Тевкра из глаз угли и щепки. Если же небесные боги пожелают, чтобы Тевкр прозрел, то так оно скоро и будет. — Целитель берет нежные, гладкие руки Тетии в свои жилистые ладони. — Твоя любовь к мужу должна умилостивить богов. Не береги ни капли от нее, отдай все, что есть в тебе душевного и женственного на лечение и успокоение мужа. Его тело болит, но болит и дух, и душа.

Тетия кивает.

— Я навсегда перед тобой в долгу.

Встав на ноги, Латурза хлопает девушку по плечу.

— Тогда, надеюсь, мне позволят прожить еще, чтобы я увидел, как явится на свет твой ребенок.

Тетия невольно кладет руку себе на живот.

— И запомни: заботиться надо не только о муже. Помни о себе и о ребенке, — добавляет Латурза, принимаясь за припарку из пиретрума.

Припарка воняет еще хуже, чем серные ванны, которые так обожает мать Тетии. Девушка морщит нос.

— Надеюсь, — говорит она, — польза припарки столь же велика, сколь и ее вонь. Зачем она?

Латурза смеется.

— Ну, тебя лекарство вывернет наизнанку — так оно вредно, если принять внутрь. И вместе с тем вытянет огонь из ожогов. Я более не смею давать Тевкру валериану. Эта припарка поможет удержать его в целительных объятиях сна.

Убрав с лица авгура клочки шерсти, Латурза легонько смачивает ему глаза припаркой.

— Раны, что получил твой муж, похожи на те, что бывают на полях брани. Когда тело ранено, оно производит собственное лекарство — то устремляется по жилам и губит боль. Правда, лишь на короткое время: стоит телесному снадобью иссякнуть, как приходит ужасная агония. Пиретрум смягчит лихорадку Тевкра.

Тетия по-прежнему морщится от вони.

— Надеюсь, поможет.

— Поможет-поможет, дитя мое. Теперь, извини, мне пора. У одной пары приболел новорожденный, и я обещал прийти осмотреть его.

Тетия нежно касается его руки.

— И снова спасибо тебе.

— Да не стоит. Пока, думаю, тебе лучше всего прилечь возле мужа и немного вздремнуть. — Лекарь наклоняется к Тетии и шепчет: — Ребенку сон тоже не повредит.

Тетия с улыбкой смотрит в спину уходящему Латурзе. Ей и правда не помешает соснуть. И еще ради мужа она обязана терпеть вонь припарки. Утерев Тевкру лоб, Тетия смачивает ему губы свежей водой. Потом ложится рядом и целует во влажные губы. Закрывает глаза и молит богов о скорейшем выздоровлении Тевкра.

И только она успевает погрузиться в волшебный промежуток между явью и сном, как вдруг…

Тевкр хватает ее за горло.

Сжимает пальцы так сильно, что невозможно вздохнуть.

Тетия брыкается, толкает мужа, пытается отвести от себя его руки. Ничего не выходит.

— Изыди! Изыди! — кричит Тевкр. — Демон тьмы без имени! Я изгоню тебя!

Тетия хватает ртом воздух.

— Надо убить его. Я должен! — Тевкр давит еще сильнее, выжимая из Тетии жизнь.

Тетия лягается. Задевает что-то мягкое. Снова пинает. Нога попадает в очаг и раскидывает угли.

Накатывает темнота.

Тетия теряет сознание.

Сквозь туман она видит руку Тевкра, обезображенное лицо и прикрытые припаркой глаза.

Сознание гаснет.

«Луна-отель Бальони», Венеция

К тому времени, как они кончили заниматься любовью, кофе уже к питью не пригоден, а выпечка не способна утолить зверский голод. Том с Тиной наскоро принимают душ и, спустившись в роскошный обеденный зал, просят администрацию немного повременить с окончанием времени завтрака.

На обшитых дубовыми панелями стенах висят великолепные картины маслом, глядя на которые Том не забывает уплетать фрукты, копченого лосося с омлетом и запивать все это таким обилием сока, что хватило бы наполнить лагуну.

— Итак, мой милый пишущий друг, что можешь ты мне поведать о Венеции?