Началась драка. Мансура окружили пятеро оперативников, и через несколько мгновений он все же лежал на полу. Один муровец держал его голову двумя руками за волосы, двое – руки, двое – ноги. Остальные занялись сопровождением Мансура. На земле лежали Даня и еще два боевика.

Тут я перевел взгляд на Эдика. Он расстегнул воротник своей рубашки, и один из оперативников достал оттуда маленький диктофон. Теперь я понял, почему Эдик говорил такими загадками – он просто записывал компромат на ленту.

Мансур, лежа на полу, ругался матом, посылая угрозы в адрес Эдика. Я не знаю, что меня заставило, но я спустился вниз. Никто из ментов меня не заставлял ложиться или поднимать руки вверх. Они занимались Мансуром и его людьми.

Ко мне подошел муровец.

– Вы кто? – спросил он.

– Я – сотрудник рынка, – ответил я.

– Очень хорошо. Будете свидетелем.

– Нет, я не могу им быть! – запротестовал я.

– Что значит – «не могу»? Только что на ваших глазах задержали особо опасную банду во главе с Сергеем Мамсуровым. Вы будете свидетелем. Ведь вы стояли наверху и все видели!

Мансур бросил на меня злой взгляд. «Бог ты мой, ну и влип я! Теперь весь его гнев выльется на меня! Зачем же я спустился, зачем теперь я буду этим дурацким свидетелем? – думал я. – Если я что-то подпишу, то Мансур мне этого никогда не простит!»

Вот так я оказался в роли Эдика, и теперь меня может ждать его участь, если не хуже... Эдику явно будут мстить.

Итак, нас всех «приняли» опера из МУРа и в этот же день привезли на Петровку, 38, снимать показания. Тогда, распределив всех членов бригады Мансура по разным кабинетам, опера стали всех «колоть».

Их версия, как мы потом выяснили из разговоров между собой, была следующей: «Мансур стопроцентно сядет за вымогательство и рэкет на длительный срок, так что вам, ребята, терять нечего – давайте показания против своего бывшего босса, все равно он не выйдет живым, так как неминуемо погибнет в тюрьмах и колониях».

Однако никто из ребят показания давать не собирался. Особенно один из ментов пытался подъехать ко мне.

– Ты, Даня, – говорил он, – можно сказать, правая рука Мансура, нам хорошо это известно. Уже и коммерсанты с рынка начали давать показания против него. Но самое главное – мы все документально зафиксировали на диктофон, который дали потерпевшему, так что Мансур сядет точно. Да и тебя можем в принципе, если захотим, на веревочке потянуть. Ну, соглашайся давать показания против своего шефа!

Но я отрицательно качал головой, говорил, вероятно, как и все ребята, что на рынке оказался случайно, приехал туда что-то себе купить, увидел случайно своего старого товарища, Сергея Мамсурова. Ничего о его прошлом и настоящем, естественно, в криминальном плане, я не знаю. Потом неожиданно налетели милиционеры, всех повязали. Вот такая версия была у меня и у всех остальных ребят.

Конечно, я понимал, что опера не верят ни одному нашему слову. Им было ясно, что мы все из одной бригады. Но, как я понял, прямых доказательств этого у них не было. Тем более что потерпевший нас особо не видел, поэтому через два дня дверь моей камеры отворилась и конвоир выкрикнул мою фамилию.

Я встал, отряхнул свою мятую одежду и направился к выходу.

– Куда еще? – спросил я. Конвоир молчал, только постукивал своим ключом-«вездеходом», открывая замки дверей. Мы спустились с третьего этажа на первый, прошли в комнату, где меня два дня назад «принимали», изымая все вещи. В эту комнату вошел дежурный по изолятору, капитан милиции. Он спросил мою фамилию.

Я назвался. Он раскрыл бумаги, порылся в какой-то картотеке, достал оттуда листок, вложенный в отдельную папочку. Вероятно, это была опись имущества, которое у меня изъяли при задержании. Достав из шкафчика небольшой мешок с номером, капитан стал мне выдавать каждую вещь по описи.

Набор был нехитрым – расческа, ключи, документы, кое-какие деньги, бумажник. Я заметил, что бумажник пуст. «Да, здорово работает наша ментовка», – подумал я. Конечно, невелика потеря – денег у меня там было немного, но все равно обидно. Говорить же о том, что у меня в бумажнике были какие-то деньги, не имело смысла. Я прекрасно знал, что менты сейчас сделают удивленные глаза и скажут: «Какие еще деньги? Может, ты сам их потратил? Не было никаких денег!» «Да бог с ними, – думал я, – главное, что на свободу вышел! А могло быть и по-другому – могли этапировать и в Бутырку...»

Дежурный офицер протянул мне листок.

– На, прочти и подпиши, – сказал он, подталкивая ко мне по столу шариковую ручку.

– Что это? – спросил я.

– Это бумага, что ты претензий не имеешь, и расписка на получение твоих личных вещей.

– Претензий каких не имею? – переспросил я.

– Ну, к нам...

– А то, что меня два дня незаконно тут продержали? – начал говорить я.

– Ну, это не ко мне вопрос, – отмахнулся капитан, – а к оперативникам. Я лишь только сторож, охранник, держал тебя тут. У тебя есть к нам претензии по содержанию, по кормлению и так далее?

– Нету, – покачал я головой. – Все было отлично, как в лучших ресторанах!

– Ну-ну, – усмехнулся капитан, – давай гуляй, парень! Может, еще увидимся... Кажется мне, что ты – тертый калач и не раз еще будешь к нам доставлен. – Капитан похлопал меня по плечу.

Оперативник в гражданском, стоящий рядом со мной, слушал все молча. Когда я получил свои вещи, то спросил у капитана:

– Я могу идти?

– Погоди, еще небольшая формальность, – сказал неожиданно опер. – Пойдем в контору, нам нужно с тобой поговорить.

Мы молча вышли из СИЗО и по дворику Петровки, 38, пошли к основному зданию. Затем он открыл массивные двери, и мы оказались у большой мраморной лестницы. Стали подниматься по ней. Мы поднялись то ли на третий, то ли на четвертый этаж, точно не помню, и двинулись по длинному коридору. Я с любопытством смотрел по сторонам.

Коридор были достаточно просторным. На паркетном полу лежали красные ковровые дорожки. Время от времени нам навстречу попадались люди в штатском. Вероятно, это были такие же оперативники. Они здоровались с моим спутником.

До этого я никогда не был на Петровке, так как никогда операми не задерживался. Но мои любимые фильмы – советские детективы типа «Дело „пестрых“, „Дело № 306“ – были сняты именно в этих коридорах и кабинетах, и ничего со времен пятидесятых годов тут не изменилось. Сейчас – уже девяностые...

Я разглядывал таблички, прикрепленные к дверям кабинетов. Оперативник заметил это и спросил:

– Что, Даня, изучаешь дислокацию и названия должностей?

Я опустил голову:

– Нет, просто любопытно.

– Ну, вот мы и на месте, – сказал опер. Мы вошли в просторную комнату с высокими потолками. Но мебель тут была старая, сталинских времен – шкафы со стеклянными створками, простые стулья. В углу кучей лежали какие-то вещи – видеомагнитофоны, диктофоны, приемники. Как я понял, это были вещественные доказательства по каким-то преступлениям. На небольшом столике лежало несколько раций, подключенных к зарядным устройствам. В углу – сейф.

Опер указал мне на стул, который стоял рядом со столом. Затем подошел к черному телефонному аппарату, тоже времен пятидесятых годов, и быстро набрал четыре цифры.

– Мы тут, – сказал он и положил трубку.

Через несколько минут дверь открылась, и в кабинет вошли двое ребят в гражданской одежде. Один, светловолосый, худощавый, был одет в пиджак. Другой – поздоровее – в водолазку, поверх которой был надет специальный ремень с кобурой для пистолета, из которой торчала рукоять «макарова».

– Ну что, Даня, как тебе на наших нарах? – спросил один из вошедших, глядя на меня и улыбаясь.

Я пожал плечами.

– Мы тебя на один интересный разговорчик пригласили, – сказал опер в пиджаке. Я удивленно взглянул на него:

– А что за разговорчик?