Досталось шалунишке и от Каспакова. Завлаб тоже прочитал работу и сказал: "Нурхан, ты какой-то бестолковый".

Альбина, так и ничего не добившись от Володи, уволилась. Она,

Володя, Шастри живут в институтском доме в микрашах. И дачные участки у них по соседству. Шастри советуется с Ринатом, мужем

Альбины, как после зимы открывать виноград, куда деть камни с участка.

Я отнюдь не заработался и не завален неотложными заботами, но мало-помалу забываю о школьном друге. Между тем Бика третий месяц не звонит. Омир сказал, что наш друг попал в больницу. Позвонил к нему домой, Канат что-то темнит.

– Он не хочет, чтобы к нему приходили.- объясняет он.

Скорее всего, Бика лечится от туберкулеза. Пятно в легких, которое он заработал летом 70-го в тюрьме, на фоне пьянки дало о себе знать. Канат мог бы и не идти на поводу у младшего брата.

Халеловым я не чужой. Если он скрывает от меня факт болезни, то значит Бика сомневается во мне. А мы ведь не только друзья. Так что

Бика удивляет меня. Мне узнать в какой больнице лежит Бика пара пустяков – врачуют в городе от ТБЦ в диспансере и туберкулезном институте. Тем не менее, объяснив себе, что Бике пока неловко видеть меня, успокаиваю себя тем, что может и в самом деле еще не время навестить друга.

Как-нибудь потом.

Матушка вернулась из Карловых Вар, а дома колхозом расположилось

Нурлахино семейство – он сам, жена Кульшат, дочери Эльмира и Жулдыз.

По возвращении из армии Нурлаха первым делом занялся образованием. Дядя Боря устроил его в учетно-кредитный техникум, по окончании техникума нашел место экономиста в кредитном отделе

Целиноградского областного банка. Нурлахе понравилось банковское дело, и он с намерением глубже познать основы денежного обращения продолжил учебу в институте народного хозяйства. Закончил заочно нархоз и при дядиной поддержке занял место заместителя начальника отдела.

В 69-м Нурлаха решил жениться. За неделю до свадьбы зашел в местный универмаг за костюмом. В магазине он привередничал, переругался с продавцами, те вызвали милицию. Нурлаха, переполненный ожидания свадьбы, оказал сопротивление милицейскому наряду и по неосторожности чувствительно ударил мильтона.

Старший брат очутился сначала в следственном изоляторе, а затем его перевели для освидетельствования в психбольницу. Врачи сочли, что ломать челюсть милиционеру из-за костюма, пусть даже и свадебного, способен только человек с длинным приветом и, узнав при этом, что Нурлаха кандидат в члены КПСС имеет еще и двух братьев-шизофреников, дали заключение о невменяемости банковского работника.

Невеста не оценила по достоинству, происшедшего по сути из-за нее скандала в магазине, и выходить замуж за Нурлаху передумала.

В партию Нурлаху не приняли, на работе сотрудники на него косились и он переехал на жительство в Кокчетав. Здесь спустя год

Нурлаха все же женился, но на другой. Жена Кульшат моложе его на 11 лет, работала продавцом в овощном магазине. С виду ничего, но из тех апаек, что черт те, что мнят о себе.

Родители внешне поменяли к нему отношение. Как же, без их благословения и поддержки старший сын проявляет упорство, самостоятельно устраивается в жизни. Отца, я так думаю, более всего обрадовало появление внучек. Хоть сын и отрезанный ломоть, но дети его кровь родная.

Дядя Боря продолжал помогать племяннику. Наказал ехать в

Шевченко. Там освободилось место начальника отдела денежного обращения Облбанка, ждала нурлахино семейство и новая квартира.

Нурлаха добродушный, но жуткий моралист. Он переписывался с

Доктором. Зэк просит прислать ему денег, а Нурлаха отписывает ему, как это неправильно и нехорошо иметь в неволе деньги. От них, мол, вся зараза.

"Откуда этот е…ля взялся на мою голову! – писал Доктор из

Долинки, – Осточертел со своими проповедями. В последнем письме я насовал ему х…в во все дырки и пообещал, что если не прекратит мне писать, то оторву бошку и ему, и его Кульшат".

…Мама приехала с курорта и увидела на своем диване ребенка-грудничка. Жулдыз описалась, болтала ножками и плакала.

– А ну всем марш на место! – скомандовала Ситок.

Кульшат забрала с дивана дочку, а матушка у всех на глазах распаковала чемоданы. Один из них – самый большой – набит чешским хрусталем. Мама вынимала и внимательно осматривала привезенное – рюмки-свистульки богемского стекла, бокалы под тонкое вино, наборы из фарфора, – не разбилось ли что в поезде из Праги до Москвы и при перелете из Домодедова до Алма-Аты.

Потери небольшие. Разбилась только одна, расписанная эмалью, рюмка-свистулька. Поездка и лечение оказались успешными. Матушка продала горничной санатория колечко за три тысячи крон и вместе с деньгами, которые ей обменяли накануне в Алма-Ате, имела на руках около семи тысяч, сумму, позволившую ей кроме стекла привезти нам одежду и обувь.

Делая за границей покупки, она и не думала привезти что-либо для двух единственных внучек. Отношение к сыну у нее автоматом перешло и на Эльмирку с Жулдыз. Она открыла второй, за ним и третий чемоданы.

Много чего там было. Кроме десятка модных рубашек, футболок с рисунками, пяти пар осенних туфель, нескольких кримпленовых отрезов, дюжины мотков мохера, половину третьего чемодана занимало мужское белье: хлопчатобумажные трусы, майки, носки всевозможных расцветок

Трехлетняя Эльмира беспокойно переводила глаза то на фарфоровые безделушки, то на коробки с туфлями фабрики "Цебо" и ждала, когда бабушка догадается и ее с Жулдызкой одарить каким-нибудь, пусть и маленьким, но заграничного происхождения, пустяком. Ее родная бабушка, словно не замечая волнения ребенка, вытаскивала вещи из чемодана со словами: "Это тебе, а это ему", и игнорировала Эльмиру с младшей сестренкой.

Эльмирка надула губы и, глядя во внутрь чемодана обиженно сказала:

– Я маме скажу, и она мне тоже что-нибудь купит.

Ситок на моей памяти впервые почувствовала неловкость перед родными, но вместо того, чтобы повиниться и дать что-нибудь ребенку, вспоминая вечером раздачу вещей, смеялась до слез:

– Мне даже жалко стало ее…

– Мама, ты что делаешь? – упрекнул ее Шеф. – Нельзя обижать внучек.

– Родных внучек? Ай! – брезгливо поморщилась Ситок. – Добро я собираю для твоих и Бектаса детей.

…Пришло письмо из Ленинабадской области от Розы. Папа переписывается с ней с 65-го года.

"Из Хорога мы переехали в Бустон. Дали нам коттедж с садом. Хаджи получил место управляющего районным банком. Бахтишка перешел в третий класс, Эллочка пойдет в школу на следующий год.

Тетя Шаку, с нами по соседству живет семья районного прокурора.

Они казахи. Дочь их закончила в Душанбе университет. Работящая и скромная. Вот бы вам такую невестку… Главное, что она казашка…

Я вспоминаю 61-й год… Приехала искать отца, а нашла вас. Дядя

Абдрашит в одном из писем назвал меня своей дочкой…

Самый тяжелый для меня день в году – 9-е мая. Народ празднует

День Победы, а я плачу и думаю: как жаль, что на войне не убили моего отца

Тетя Шаку, вы бы приехали к нам. В саду у нас растет виноград, полно абрикосов. Вы сидели бы в тени и пили чай из большого самовара…".

Дядя Кулдан здорово бы обрадовался, прочитав последнее письмо дочери. Определенно отцы, как бы они не провинились перед детьми, нужны последним для записи в автобиографии. "Служит на погранзаставе" или "погиб смертью героя…".

Роза или наивная, или не соображает, как обрадовала и мою маму находкой для нее снохи. "Главное, что она казашка…". Подумать только.

Очередь освещать международное положение дошла до Лал Бахадур

Шастри. Два дня Шастри не выходил из институтской библиотеки: конспектировал подшивки еженедельника "За рубежом". В лаборатории политинформация.

– А дело было так. – Шастри начал с революции в Португалии.

Прошло два месяца после апрельского выступления офицеров,многое что изменилось с тех пор, самих военных социалисты успели отстранить от государственных дел, а аспирант Озолинга рассказывал об апрельских событиях так, как будто по секрету посвящал нас в свежайшие новости клуба сильных мира сего. Оторвав голову от тетради с конспектами,